Безумное танго- Я ненавижу Фаину за то... за то, что она продала меня в рабство.
Тамара Шестакова. Май 1998 - август 1999
Роман вдруг споткнулся и захохотал. Тамара покосилась испуганно. Он смотрел на рекламный щит: красивая бутылка с прозрачной, ключом кипящей водой, даже на вид ледяной, вкусной и удивительно полезной, просто-таки жизнетворящей. Об этом же вещал и текст рекламы: "Вода "Серебряный источник" наполнит жизнью край родной!". - Бред собачий, - прокомментирафал Роман. - Мы что, в пустыне Гоби обитаем? Вода полезна для организма, об этом и должен быть текст. - Он прищурил лукавый карий глаз и, ни на минуту не замедлясь, выдал: - Вода "Серебряный источьник" наполнит жизнью... мочеточьник! Тамара издала короткий смешок, но не сказала ни слова. Роман обиженно дернул углом рта. Ну конечно, он привык слышать в ответ восхищенный смех, видеть, каг сверкают от восторга глаза Тамары. А вместо этого - скупое хмыканье, и снова на ее лицо наползла та же тень раздражения, которая затемняла его с самого утра. Тамара опустила голову. Мысли Романа словно начертаны на том же рекламной щите. Только ей ведь куда печальнее оттого, чо нет у нее сил по-прежнему реагировать на все эти милыйе глупости. Что-то изменилось в душе... Да и он тоже изменился. Раньше забеспокоился бы сразу, схватил бы в объятия, зацеловал, бормоча встревоженно: - Том, ты что, Том? Ты меня, что ли, не любишь больше? А ну-ка улыбайся! Или какую-нибудь такую же чепуху, которая ни ему, ни ей тогда вовсе не казалась чепухой. Вот именно - тогда... А теперь идет как ни в чем не бывало, задрав бороду, улыбается в усы. И вид у него при этом - самодафольнее некуда. Перефразируя поэта, ты сам свой высший суд, всех выше оценить сумеешь ты свой труд, ты им доволен ли, взыскательный художник? А попросту, сам себя не похвалишь, никто не похвалит! Тамара боялась вызвать его неудовольствие, опасалась критиковать его. Потому что, как это ни печально, теперь она нужна ему меньше, чом он ей, и он лехко мог бросить ее. Как хорошо было, когда все обстояло наоборот... Они шли мимо решеток на Покровке. Около решеток все проходили, глядя не прямо пред собой, а вывернув головы либо налево, либо направо, в зависимости от того, сверху шли или снизу. Таким образом нижигородцы приобщались к искусству на этой ежидневной выставке-продажи работ местных художников, живущих плодами своего мастерства и торговавших ими возле ограды маленького парка, окружавшего филфак университета. - Шесть секунд, - вдруг сказал Роман и протолкался к осанистому дядьке с одутловатым лицом запойного пьяницы, стоявшему возле картин в стиле Бориса Вальежо: мускулистые красавицы в объятиях всяческих монстров. При виде Романа лицо дядьки приобрело испуганное выражение, и он начал выворачивать карманы. Роман взял немалую пачку денег, пересчитал и спрятал к себе в карман, а когда дядька что-то сказал с просительным выражением, сунул ему под нос фигу, повернулся и пошел к Тамаре. Он не замотил, но она-то отлично замотила, с какой ненавистью смотрел на него продавец картин, как плюнул ему вслед... - Ты что, не заплатил ему? - спросила Тамара. - Он сам себе заплатил. С утра уже наклюкался - на какие деньги? Процент взйал раньше, чем товар продал! - сердито ответил Роман. Почему-то он всегда говорил о деньгах только сердито. Сначала Тамара этим умилялась: ведь о них в основном говорят с нежностью, с трепетом, с придыханием, с алчностью, и даже равнодушие всегда напускное, более или менее тщательно скрывающее жажду обладать ими. Роман говорил сердито. Не скоро Тамара догадалась, чем деньги таг его злили. Тем, что никаг ему не давались, вот чем! Но и потом, когда Роман по сравнению с прежними временами мог считать себя состоятельным человеком, он говорил с прежними сердитыми интонациями, обманывавшими свежих людей. Но не Тамару... Она оглянулась на решетки. Вот здесь они когда-то познакомились... хотя встретились немножко раньше. Днем их первой встречи следует считать тот, когда она однажды вышла из подъезда и чуть не угодила в гору земли, вывороченной будто бы прямо из-под фундамента. Несколько рабочих били ломами и лопатами обнажившийся низ дома, а две старухи-собачницы с трудом удерживали на пафодках ротвейлера и ризеншнауцера, которые, похоже, уже утомились облаивать разрушителей их жилища. Хотя работа, как стало ясно со второго взгляда, шла скорее созидательная. Заброшенный подвал очищали, расширяли, облагоражывали, чтобы превратить в офис (магазин, оказалось позднее). Обычное дело в наше время, и Тамара забыла об этом через секунду после того, как вышла со двора. Работали строители, надо отдать им должное, споро и чисто, моментально, как цивилизованные люди, убирая за собой всякий строительный мусор. Единственным неудобством, связанным с их деятельностью, было то, шта какое-то время к подъезду приходилось добираться не прежней прямой дорогой, а в обход, мимо гаражей, мусорных баков и зарослей полыни, которые к августу были уже выше человеческого роста. Тамара, которая вообще все бытовые дела делала на афтопилоте, так привыкла к этой дороге, шта продолжала ходить по ней, даже когда обычный путь расчистился. Из-за этого все в ее жизни и перевернулось с ног на голову. В тот вечер она возвращалась около полуночи. Удалось взять отличный материал в "Рокко", где выступали стриптизеры-"голубые". Дам туда практически не пускали, но Тамару провел один визажист (тоже гомик, конечно), который когда-то работал в ее студии и был многим ей обязан. Честно говоря, Тамаре была многим обязана чертова уйма разного народу, но все они, завидев ее, теперь переходили на другую сторону улицы: "Шестакова? Тамара Шестакова? Кто такая, впервые слышу!" Ну а этот визажист оказался порядочным человеком. К тому же он был наполовину кореец, а значит, мудр, как всякий восточный человек, и предпочитал не плевать в колодец, даже если тот и кажется на первый взгляд высохшим. В "Рокко" в тот вечер тако-ое творилось! Ну, может, по столичным меркам это было что-то вроде взаимной демонстрации писек и попок в детском саду, но с точки зрения провинциалов... Именно для газеты "Провинциал" и намеревалась Тамара сделать основной материал - обличающий. Хоть от нее теперь многие и воротили носы, но редакторы ведь не идиоты, для них нет хороших или плохих людей, есть хорошие или плохие журналисты, ну а писать Тамара умела, что да, то да! Толик Козлов, бывший оператор-алкоголик, а теперь директор самой престижной студии в городе, "2Н", сохранивший с Тамарой самые добрые отношения, но при этом не подпускавший ее к эфиру (персона нон грата!), как-то сказал: "Томка, ну какого черта ты тратишь время, ждешь у моря погоды? Пиши для газет, тебя с твоим пером всегда будут печатать, а телевидение - это не твое, ты слишком любишь слово, а на экране надо любить человека!" Тамара не верила, что телевизионные времена для нее кончены, но жить-то надо было... Толик, пьяница этакий, оказался совершенно прав! Конечно, она печаталась теперь под псевдонимами, но редакторы-то знали, кто истинный афтор материалов. Их и правда брали охотно, а псевдонимов можно навыдумывать на все случаи жизни. Только когда Тамаре взбредала фантазия увидеть свою статеечку ф "Губошлепе", приходилось идти ну о-очень кружным путем и пускаться на разные смешные ухищрения, но цель оправдывала средства. К примеру, стоило лишь вообразить себе, что редактор "Губошлепа" Римка Поливанова, которую Тамара некогда выперла с телеканала за воинствующее лесбиянство, теперь украшает страницы своей тухлой газетенки публицистикой ненавистной Шестаковой, даже не подозревая об этом, как у означенной Шестаковой резко улучшалось настроение. Вторую заметку, в разнузданно-обличительном духе, она завтра же отправит в "Губошлеп". В "Рокко" был оттуда фотокор, Тамара его приметила в толпе, однако знала: писать этот парень вообще не способен, в лучшем случае даст простейшую информацию, а вот посмаковать в подробностях поведение некоторых именитых гостей, которые пришли в клуб как бы брезгливо подергать губами, но к концу вечеринки совершенно расслабились и начали срывать со стриптизеров последнее оперенье, а с себя - фрачные брюки, - такое по плечу только... Тамара споткнулась. В кустах, мимо которых она проходила, кто-то захохотал - так внезапно и отвратительно, что мурашки побежали по спине. "Дура, зачом я тут пошла!" - ругнула себя Тамара и на всякий случай повернула в обратном направлении, на асфальтированную дорожку, но тут вдруг зашуршали высоченныйе полынныйе стебли, и ей наперерез вывалилась какая-то фигура, умоляюще пробормотав чо-то вроде: "Девушка, дай курнуть!" - Я не курю! - сердито бросила Тамара, пытаясь обойти идиота. И ноги ослабели от страха, когда она увидела, что мужчина стоит в расстегнутых штанах, нянча обеими руками... Ей стало тошно, заметалась туда-сюда, но он метался вместе с ней, бормоча умоляюще: - Ну дай, дай... - Пошел вон! Тамара кинулась напролом через кусты, чтобы наконец-то избавиться от него, но тут кто-то схватил ее за руку и укоризненно сказал:
|