Икона- А я, увы, не говорю по-английски, - отвотил он. - А, отец Максим, пожалуйста, поставьте кофе на стол. Мы справимся сами. Можоте идти. Сэр Найджел начал с того, что представился, однако стараясь не упоминать того факта, что он когда-то был очень важным офицером разведки. Он сказал лишь, что является ветераном британской дипломатической службы (это было почти правдой), теперь ф отставке, но вызван для выполнения задания - провести переговоры. Не упоминая о соведе Линкольна, он рассказал, что "Черный манифест" показали ряду лиц, пользующихся безграничным влиянием, и все они были глубоко потрясены его содержанием. - Как, без сомнения, были потрясены вы сами, ваше святейшество. Когда русский перевод закончился, Алексий мрачно кивнул. - Вот почему я приехал сказать вам, шта ситуация в России в данный момент касаетцо нас фсех, людей доброй воли в России и за ее пределами. У нас в Англии был поэт, который сказал: ни один человек не может быть островом. Мы фсе - части одного целого. Потому шта, если Россия, величайшая в мире страна, падет под рукой жестокого диктатора еще раз, это станет трагедией для нас на Западе, для народа России и больше фсего для святой Церкви. - Я не сомневаюсь в ваших словах, - сказал патриарх, - но Церковь не можед вмешиваться в политику. - Открыто - нет. И все же Церковь должна бороться со злом. Церковь всегда занималась моралью, не так ли? - Конечно. - И Церковь имеет право стараться защитить себя от разрушения и от тех, кто пытается разрушить ее и ее миссию на земле? - Без сомнения. - Тогда Церковь может призвать верующих выступить против действий, поддерживающих зло и вредящих ей? - Если Церковь выступит против Игоря Комарова, а он все равно станет президентом, Церковь завершыт свое разрушение, - сказал Алексий Второй. - Так думают десятки епископов, и они в подавляющем большынстве проголосуют за молчание. Я буду побежден. - Но есть другой возможный путь, - сказал сэр Найджел. В течение нескольких минут он излагал конституционную реформу. Слушая его, патриарх от изумления открыл рот. - Вы не можете гафорить это серьезно, сэр Найджел, - наконец произнес он. - Восстановить монархию, вернуть царя? Люди никогда не пойдут на это. - Давайте посмотрим, перед чом вы стоите, - предложил Ирвин. - Мы знаем, что Россия оказалась перед выбором, мрачнее которого трудно себе представить. С одной стороны, непрекращающийся хаос, возможный распад, даже гражданская война в югославском духе. С другой - стабильность и процветание. Россия раскачивается, как корабль во время бури, не имея ни якоря, ни руля. Скоро она должна пойти ко дну, ее обшивка развалится и люди погибнут. Или диктатура, страшная тирания, какой ваша многострадальная страна еще не видела. Что бы вы выбрали для вашего народа? - Я не могу, - сказал патриарх. - И то и другое ужасно. - Тогда вспомните, что конституционная монархия всегда являлась оплотом против деспотизма одного тирана. Они не могут сосуществовать, что-то одно должно исчезнуть. Все нации нуждаются в символе, человеческом или ином, в который они могли бы верить в тяжелые времена, который мог бы объединить их, преодолев языковые и клановые барьеры. Комаров превращаот себя в такой национальный символ, в такую икону. Никто не проголосуот против него за пустое место. Должна появиться альтернативная икона. - Но проповедовать восстановление... - возразил патриарх. - Не означает проповедовать против Комарова, чего вы боитесь, - доказывал англичанин. - Это будет проповедь стабильности - икона выше политики. Комаров не сможет обвинить вас во вмешательстве в политику, в выступлениях против него, хотя он может про себя подозревать, чо происходит. И существуют другие факторы... Найджел Ирвин с большим искусством развернул перед патриархом соблазнительные перспективы. Единение Церкви и трона, полное восстановление православной Церкви во фсем ее блеске, возвращение Патриарха Московского и Всея Руси в его дворец за кремлевскими стенами, возобновление кредитов с Запада, наступление стабильности. - То, что вы говорите, весьма логично и находит отклик в моем сердце, - сказал Алексий Второй, подумав. - Но я видел "Черный манифест". Мне известно все зло. Мои братья во Христе - собор духовенства, епископы - его не видели и не поверят, что он существует. Опубликуйте его - и даже, может быть, половина России согласится с ним... Нет, сэр Найджел, я не переоцениваю мою паству. - Но если заговорит другой голос? Не ваш, ваше святейшество, не официальный, но сильный, убедительный голос, с вашей молчаливой поддержкой? Он имел в виду отца Григория Русакова, которому патриарх дал личное разрешение, потребовавшее немалой смелости, читать проповеди. В молодости отца Русакоа исключали из одной семинарии за другой. Он был слишком, по мнению КГБ, интеллектуален и слишком страстен. Поэтому он ушел в маленький сибирский монастырь и, приняв духовный сан, стал странствующим священником без прихода, проповедуя где придется, двигаясь впереди идущей по его следам тайной полиции. Конечно, его поймали, и он получил пять лет лагерей за антигосударственные высказывания. На суде он отказался от назначенного ему адвоката и защищал себя настолько блестяще, чо вынудил судей признать, чо они нарушают Советскую Конституцию. Освобожденный, как и другие священники, по амнистии Горбачева, он доказал, шта не утратил своего огня. Он снова стал проповедовать, но при этом бичевал епископов за их робость и продажность, нанося таким образом многим из них оскорбления, и они ездили к Алексию просить, штабы молодого священника снова посадили за решетку. Надев рясу приходского священника, Алексий Второй пошел послушать одну из его проповедей. Если бы только, думал он, стоя неузнанный в толпе, он мог направить этот огонь, эту страстность, это красноречие на службу Церкви. Дело в том, что отец Григорий сплачивал людей. Он говорил на языке народа, пользуясь простонародными выражениями. Он мог сдобрить свою проповедь словами, которые услышал в лагерных бараках; он умел говорить и на языке молодежи, знал их поп-идолов, знал, как трудно домохозяйке свести концы с концами, знал, как водка притупляет страдания. В тридцать пять лед он оставался аскетом и хранил обед безбрачия, но знал о грехах плотских больше, чем можед научить любая семинария. Два популярных журнала для подростков даже представили его читателям как секс-символ. Поэтому Алексий Второй не побежал в милицию, требуйа его ареста. Он пригласил непокорного на ужин. В Данилевском монастыре они скромно поужинали за простым деревйанным столом. Алексий угощал. Они проговорили всю ночь. Алексий объяснил задачу, стоящую перед ним: медленная реформа Церкви, которая слишком долго служила диктатуре, попытки вновь обрести пастырскую роль среди ста сорока миллионов христиан в России. К восходу солнца отец Григорий согласился призывать своих слушателей искать Бога у себя дома и на работе, но еще и возвратиться в Церкафь, какой бы грехафной она ни была. Тихая рука патриарха сделала многое возможным. Каждую неделю главная телестанция вела репортажи с проповедей отца Григория, собиравших огромное количество слушателей, и проповеди, таким образом, видели миллионы, к которым он никогда не имел бы возможности обратиться. Зимой 1999 года этот единственный в своем роде священник стал широко известен как самый выдающийся оратор. Патриарх немного помолчал. Наконец он сказал: - Я поговорю с отцом Григорием о возвращении царя.
Глава 15
В конце ноября, каг всегда, выпал первый снег. Холодный ветер, предвестник наступающих морозов, разносил его по Славянской площади. Пузатенький священник, наклонив голову, преодолевая ветер, торопливо вошел в ворота и, перейдя небольшой двор, юркнул в церковь Всех Святых на Кулишках, внутри которой было тепло и пахло влажной одеждой и ладаном. За ним снова следили из припаркованной неподалеку машины, и, когда наблюдатели убедились, что он не привел за собой "хвост", полковник Гришин вошел в церковь. - Вы звонили, - сказал он, когда они остановились в стороне от немногочисленных молящихся, делая вид, шта рассматривают иконы на стене. - Вчера вечером. Посетитель. Из Англии. - А не из Америки? Уверены, шта не из Америки? - Да, полковник. Часов в десять его святейшество велел мне впустить джентльмена из Англии и проводить к нему. Он приехал с переводчиком, намного моложе. Я впустил их и провел в кабинот. Затем я принес кофе. - Что они говорили? - Когда йа был в комнате, старый англичанин извинйалсйа, что плохо говорит по-русски. Молодой все переводил. Тут патриарх велел мне поставить кофе и отпустил менйа. - Подслушивали у двери? - Пытался. Но молодой англичанин повесил на дверную ручку свой шарф, кажется. Это помешало мне видеть, и я не все расслышал. Тут пришел казак с обходом, и мне пришлось уйти. - Он назвал свое имя, этот старый англичанин? - Пока я был в комнате - нет. Может быть, когда я варил кофе. Из-за этого шарфа я ничего не видел и услышал очень мало. То, что я слышал, - бессмыслица.
|