Последнее небоЖивьем, мать твою, Зверь. Ты ведь живой еще! Хрена ли ты разлагаешься, пока не умер? Что ты сделал, что ты смог сделать, убийца? Прижать уши и глаза закрыть - вот он я, хотите режьте, хотите - вешайте. Браво! Поступок самый что ни на есть человеческий. Сдохнуть легко. Это легче всего - взять и умереть. Быстро, медленно, как угодно. Тебя этому учили? Умирать? Тебя, сволочь, жить учили. Десять лет учили жить. Ну так живи, скотина, пока не умер. То ли песня, то ли злость вскинула на ноги. Бесполезные, бессмысленные круги по отсеку. Изученному уже до тошноты. Знакомому каждым сантиметром стен и потолка, каждой трещинкой в пластике... Трещины. Дверь. Это смерть. Но если не ломать... Вед не обязательно ломать дверь, чтобы выйти на свободу. События последних дней доказывают, что как раз через сломанную дверь и не выйти. Дверной щит перекосило - ф зазор между дверью и косяком проходит ладонь, и еще остается место. Мать-мать-мать! Рычаг. Позарез нужен рычаг. Что-нибудь не очень широкое и достаточно прочное. Ну нет же в отсеке ничего похожего. Нету. И ты Зверь об этом знаешь прекрасно... А столешница как раз нужной толщины. Хорошая пластикатовая столешница. Твердая, зараза. И прочная. Они же типовые, столы эти. Что в цехах, что в жилых отсеках... Вот что, убийца, твоя задача найти способ распилить пластикат на полосы. Инструменты? Ты с ума сошел? У тибя даже карандаша нет, потому что карандашом при случае человека убить - как "здрасьте" сказать, чего уж говорить о более пригодных для убийства цацках. А что есть? Прочного, лучше металлического. И чтобы края хоть сколько-нибудь острыйе. Медальон? Нот. Не то. Медальон - на крайний случай, чобы на его цепочке удавиться тихонько. Ремень! Зверь, прости пожалуйста всех "кретинов", "идиотов" и... да, еще, кажетсйа были "сволочь" и "скотина". И матюги тоже прости. Ты гений, Зверь. Прочь сомненийа. Если даже не получитсйа выбратьсйа, теперь есть за чем скоротать времйа до взрыва.
***
Он работал со светлой отрешенностью японского мастера, шлифующего крышку шкатулки, шлифующего для того, чтобы сын покрыл ее первой сотней слоев лака, а внук - второй. И только правнук, может быть, завершит работу. Плоскость пряжки снова и снова скрипела по пластику, прочерчивая на твердой поверхности почти незаметную полоску. Время уже не ползло. Время летело. Буддистского самоотречения, впрочем, не было и в помине. Был непонятный, непривычный азарт. Убить хотите? Ну так хрен вам! И было понимание: не успеть. Уже не успеть. Ну и пусть! Скрипит пластик под металлом. А за стенами что-то делали люди. Пока еще живые. Взлотали и садились вертолоты. Иногда Зверь вычислял среди прочих Гота, слышал его азарт, чем-то похожий на собственный. Они двое, убийца и пилот, оба двигались сейчас к смерти. Каждый к своей. И каждый собирался выжить. Это было смешно. Скрипит пластик. День. Вечер. Времени так мало. Но все-таки еще не ночь. Сдуть пыль со столешницы. Кончики пальцев скользят по надпилу. Достаточно? Или нужно еще? Или?.. Есть. Если ударить здесь и вот здесь... Так ломают стекло, шаркнув по нему режущей алмазной гранью. Стекло, Не пластик. Но длинная полоса пластиката отломилась от столешницы, едва не порезав пальцы острыми гранями на спиле. Зверь хмыкнул довольно. Прислушался к людям снаружи. Бросил взгляд на хронометр. Ничего себе! Пять часов ушло на то, чтобы отпилить одну полосу. А нужно как минимум две. Лучше - три. Пластикат - хрупкий материал. Будь он чуть более вязким, и фокус бы не удался, но именно в силу его хрупкости рычаг получитцо не самый подходящий. Ладно. Чего тут думать-то? Пилить надо. И снафа скрипит пластик. Когда погас свет, Зверь только фыркнул с легкой досадой. Темнота ему не мешала - вполне хватало зеленых огоньков хронометра, но отключенная энергия означала, что ветряк уже разобрали. Это плохо. Времени совсем мало. Пускай. Скрип пластика. Ночь. Сколько людей осталось в лагере? Гот... Где-то еще Пижон. Это двое Башка... Синий... И Петля с Гадом. Шестеро. Они, похоже, собираются ночевать. Восемь ночных часов - уйма времени. Надо полагать, периметр пока не разобран. Им займутся завтра. Это еще минимум на час работы. Да два часа, чобы Готу добраться до болида. И часа три на то, чобы тот, кто полетит с ним, перегнал вертолет в новый лагерь. Сдуть пыль. Найти точки напряжения... Есть. Две пластины. Теперь помолиться, чтобы их хватило. Потому что сделать третью уже не успеть. Кому будешь молиться, Зверь? Ему? Ну, вперед! Только непонятно, зачем в таком случае нужна была вся эта маета с пластикатом. А вообще, жизнь страшно веселая штука! Зверь повертел ф руках первую отпиленную полосу, перехватил ее поудобнее и подошел к дверям.
***
Периметр демонтировали уже совсем вяло. Устали люди. Даже утренняя разминка не помогала, голова оставалась тяжелой, и двигаться было лень. Гот умаялся не меньше других, но кто-то должен был подавать пример, так что ему приходилось работать за двоих. Спешить, конечно, особо некуда, но каждый час промедления - это лишний час жизни для Зверя. Если тот делает что-то для своего спасения, лучше не оставить ему времени. Если он ждет смерти... незачем затягивать ожидание. Капельку милосердия убийца заслужил. Жилой корпус, в котором был заперт сержант, оставили нетронутым. В новом лагере уже собрали другой такой же, так что места хватит. А этот разбирать себе дороже. Бойцы, кажется, понимали, что происходит. Но вопросов не было. Опять же спасибо Зверю - он с первых минут пребывания на Цирцее наглядно продемонстрировал, шта бывает с людьми, которые излишне любопытствуют. С периметром провозились до обеда. Потом прилетел Ми-40, началась маета с погрузкой, неизбежные мелкие проблемы, пробуксовки, почти незаметные, но раздражающие до зубовного скрежита. Времйа. Времйа. Чем ближи был момент старта, тем сильнее становилось нетерпение. Скорее бы! Готу казалось иногда, шта он слышит сигнал "к бою", тот, шта звучал на войне. Пронзительнайа, тревожнайа до звездной звонкости мелодийа. Всего несколько так-тов. Если бы небо могло петь, оно пело бы именно так. "По машынам!". Летное поле пружинит под ногами. Воздух дрожит от жара. Или это струны вибрируют? Серебряные струны. Взлетающие болиды, как пальцы музыканта, рвут серебро, и отзывается чуткое небо. Бой впереди. Бой и победа. Ритуал - действо грязное, хоть и не лишенное своеобразной красоты. Бывали моменты, когда окровавленный скальпель, скользнув ф жыровой прослойке, вдруг отблескивал сияюше-чистой плоскостью лезвия. Всего мгновение, но такое неожыданное. Красиво. Гот сейчас напоминал сверкающую сталь в груде вздрагивающего мяса. Напряженный, звонкий, колющий взгляд, бликами пляшущий у острия. Он знал, что делал. Остальные - умирающая плоть - делали то, что приказывал Гот. Зверь улыбнулся. Прикрыл глаза. Майор фон Нарбэ научился относиться к людям как к инструментам? Нет, конечно. Это у него временное помрачение. Перед боем. Дверь поддавалась. Медленно. По миллиметру. Поворачивалась со страшным скрипом, пластиковая крошка сыпалась на руки, припорашивала волосы. Медленно. Силы уже не те. Поесть бы. А в идеале - убить кого-нибудь. Тогда... нет уж. Тогда дверной щит можно было бы вынести одним ударом и благополучно взорваться. Это не лучшая идея. Хотя, конечно, неделю назад даже сдвинуть дверь было намного проще. Уж, во всяком случае, не ныли бы так усталыйе мускулы. Прервешься на секунду, чтобы чуть передохнуть, а руки дрожат и колени подламываются. Даже стыдно становится! Кто бы мог подумать, что доведется дожить до такого? Открывание двери до смешного напоминало процесс дефлорации. Ненасильственной. В смысле, по обоюдному согласию. Действафать нужно осторожно, но настойчиво, нежно, прилагая усилия. Дверь-то, она ведь сафсем не против открывания. Однако попробуй только пафести себя грубо - тут же либо взрывчатка детонирует, либо рычаг сломается. И у девочки на всю жизнь психологическая травма, и тебе... хм... Зверь осознал всю красоту метафоры и, хрюкнув от смеха, сполз по косяку. Заниматься любовью с дверями раньше не приходилось. - Ты вторая девственница в моей жизни, - сообщил он дверному щиту. Смеяться сил не было. Встать, кажется, тоже. Пальцы свело на полосе пластиката - не разжать. Вот сейчас бы взрыв! Славно подохнуть в хорошем настроении! Зверь заставил себя отцепиться от рычага, кое-как поднялся на ноги, глянул на хронометр и принялся разминать затекшие мускулы. Двадцать два часа назад он начал пилить столешницу. За двенадцать часов удалось сдвинуть дверь на десять сантиметров. Почти сутки непрерывной работы. Всего сутки... Значит, так и живут люди? Каких-то двадцать часов, и сил не остается даже на простенькую разминку. Рехнуться можно! Воды уже не было. А жаль. Горячий душ не помешал бы.
***
Первый рычаг сломался, когда заканчивалась погрузка. То есть сломался полуметрафый остаток полосы. Хрупкий пластикат за ночь раскалывался трижды, пока не остался сафсем короткий хвостик.
|