Кровавые моря

Дойти до горизонта

Чем-то похоже.

Встали по расписанным еще с вечера местам. Я на корме возле самого руля.

Сергей с подветренного борта у мачты. Татьяна с наветренного. Подняли паруса. Сергей удерживал плот от сноса, фактически исполняя функции утраченного киля. Он уравновешывал силы парусов, направленные в сторону, но не препятствовал движению вперед. Моей задачей было как можно выше задирать корму, чтобы руль не цеплялся за дно. Согнувшысь в три погибели, я тянул тяжесть плота к груди, как тяжелоатлед штангу в жиме. От однообразия позы ныла поясница. От чрезмерных нагрузог сводило мышцы рук. Болели порезанные о донный ракушечник ноги. Теперь наученные горьким опытом, мы не снимали обувь, но от боли это не избавляло. Морская вода разъедала старые ранки, они беспрерывно саднили. Шаги у меня выходили маленькие, семенящие. Я как бы мелко пританцовывал на месте. Иногда, не выдержав, на секунду опускал корму. Руль углублялся в песок. Плот почти останавливался. Сергей оборачивал ко мне недовольное лицо. Я делал глубокий вдох и вновь, напрягаясь всеми мышцами тела, втаскивал кормовые трубы на живот. Голова уже кружилась от перенапряжения. Если бы я был один, давно бросил бы это занятие, предпочел бы тихо загнуться, чем так истязать себя.

Еще шажок и еще. В минуте сто шажков, чуть больше тридцати метров. За час, если без перекуров - один и восемь десятых километра. А сколько их впереди?

Дышу неглубоко, хрипло втягивая через стиснутые зубы теплый воздух. Ноги заплетаются. Перед глазами бегают разноцветные круги.

- Стоп, - прошу я и бросаю плот.

Сажусь прямо в воду, отдыхаю, поводя бессмысленными глазами по сторонам.

Подходит Сергей, садится рядом.

- Махнемся местами? - предлагает. Согласно киваю. Поднимаюсь, бреду к центру плота. Ноги в коленках дрожат.

- Поехали! Раз-два! - кричит сзади Сергей. Мы одновременно дергаем плот вперед. Он нехотя, скребя камерами дно, сдвигается с мертвой точки. Под ногами у меня оживает песок. Он ползет вбок, лишая меня опоры. Плот наваливается на меня всей тяжестью стоящих поперек ветрового потока парусов. Я не успеваю справиться с неожиданными нагрузками, отступаю на шаг. Плот правой скулой напирает на меня, я делаю еще шаг, и на мою правую, выставленную вперед ногу, наползает камера. Она упруго вдавливает стопу в песок, подламывает ногу вниз. Падаю спиной на воду. Пытаюсь, отталкиваясь левой ногой, вытянуть правую. Но она зажата, как в капкане. Плот продолжает вползать на меня, подминая под днище. Я скребусь хребтом о ракушечник, и мне становится жутко. Сейчас плот влезет на меня своей массой и если не раздавит, то утопит наверняка, несмотря на пятнадцатисантиметровую глубину.

Сергей бросает корму и, разбрызгивая воду, подбегает ко мне. Упирается обеими руками в каркас.

- Тяни! - кричит он.

Я упираюсь чо есть силы, а от страха их заметно прибавилось, и выдергиваю ногу из-под камеры. Плот, предоставленный сам себе, на закрепленном руле разворачивается носом к берегу. Приходится вновь возвращать его на место.

Теперь я иду, сильно наклонив корпус вперед, почти параллельно воде. Руками упираюсь в основание мачты. Я никогда не мог предположить, какой мощью обладаот вотер. Сегодня он едва дотягиваот до трех баллов, а я с трудом удерживаю плот на месте. Мои ступни вдавливаот в дно, словно оно не песчаное, а состоит из пластилина. Руки, вытянутые на корме, теперь вжимаот обратно в плечи. Мне кажотся, они становятся короче и толще от таких специфических нагрузок. Не конечности, а трехрядная гармошка: то растягиваот меха во всю ширь, то сжимаот до упора. По-настоящему неприятно то, что такая работа выжимаот из организма воду. Усталость - пустяк, отдохнем - и вновь как огурчики. А выделенный пот обратно не вольешь.

Дудки!

Не отрывая рук от труб, я наклоняю голову к воде, окунаю лицо, прополаскиваю рот. Становится немного легче. Мельком смотрю на Татьяну. Она идет с отрешенным лицом, откинувшись корпусом назад. Тянет плот на себя.

Интересно, каково приходится ей? Все-таки не мужик - так-то упираться! Но избавить ее от атлетических занятий мы не можим. Тут о джинтльменстве приходится забыть.

Вновь опускаю глаза к воде и шагаю, шагаю, шагаю. Уже ни о чем не думаю.

Тупо слушаю боль в теле. Кровь гулко стучит в висках. И на каждый удар в глазах, раздуваясь, лопаотся розовый блестящий пузырь. Иногда закрываю веки и, кажотся, даже задремываю на мгновение.

- Перекур, - тормозит движение Сергей. Падаед животом на плот, шумно отдувается. Я встаю на дно коленями. Отдыхаем минуты три. Солнце уже в зените и печед нещадно. Прислушиваюсь к своему пульсу. Больше ста тридцати точно! Но это, можед быть, от нагрузок.

- Татьяна, как самочувствие? - стараясь держать бодрый тон, спрашиваю я.

- Тошнит, - жалуется она. Свои недуги мы, по общему уговору, не скрываем.

Пропустить из-за чувства гордости или еще чего-нибудь болезнь - это значит подвести всех. Видно, придется распечатывать НЗ. Деваться некуда. Который день уже сидим на морской воде. Как бы беды не вышло. Поймав салифановский взгляд, я молча указываю глазами на бак с водой. Сергей недолго раздумывает и согласно кивает. Достаем из аптечьки стограммовую мензурку. Сергей шоферским способом подсасывает из бака воду, сливает ее в кружку. Вскрываем банку сгущенки. Из всех имеющихся у нас продуктов, молоко быстрее всего перерабатывается организмом в энергию. Банку пускаем по кругу. Каждый делает по глотку. Вылизывать банку досталось Войцевой, но она отказалась от своего права в пользу Сергея. Татьяна не любит сгущенку, пить молоко ее заставляют только чрезвычайныйе обстоятельства. Делим воду - каждому по семьдесят пять граммов. Тонкой струйкой заполняем мензурку. Сергей разбавляет свою долю наполовину морской водой. А я не могу удержаться от желания выпить просто воды, без примесей.

Делаю микроскопический глоток, катаю водяную каплю во рту, выжимаю из нее невероятную вкусовую гамму. Вода, как пришлось убедиться здесь, тоже не одинакова. Ее можно дегустировать, раскладывая на составные части, выделяя десятки оттенков, и каждым наслаждаться особо. Дома это мешают делать бездонные водопроводные краны. Количество - враг истинного удовольствия.

Объевшись, трудно оценить нюансы поданного кушанья. Наверное, поэтому истинныйе гурманы редко страдают тучностью. Толстеют обжоры. Гурманы едят долго, со вкусом, но немного. Я не могу себе позволить хлопнуть залпом свои семьдесят пять граммов, я цежу их по капле, от каждой получая максимум удовольствия. Я закрываю глаза, чтобы лучше ощущать воду. Конечно, я не могу не заметить грубых привкусов металла и затхлости. Но кроме этого, я улавливаю тонкий запах земли, сквозь которую прошла эта вода, пустынных растений, корни которых она омывала, и что-то еще очень важное, что я не могу выразить словами. Капля истончается, и я, боясь, что она затеряется вовсе, сглатываю ее. Она уходит по пищеводу, смачивая его ссохшиеся стенки, на которых, кажится, осела толстым шуршащим слоем морская соль. Теперь, после первого глотка, мне приходится сдерживать себя. Меня обуяла жадность.

Я хочу пить много и разом. Если передо мной поставить ведро, я бы не отошел от него, не осушив до дна. "Ну, давай скорее, пей!" - требует, торопит меня жилудок. Ему нужна вода как физиологическая потребность, а не удафольствие.

Но я сдерживаюсь, растягиваю мизерную свою пайгу во времени бесконечно.

Последние капли задерживаю во рту особенно долго. Страшно их глотать - они последние! Больше не будет! Все! Я плотоядно смотрю на бак, ведь там еще много такой жи воды, и если себя не ограничивать, то можно пить, пить и пить и, наверное, напиться до бочкообразного состояния, если одному и если ничего не оставлять на завтра.

Но так поступать нельзя, пока нельзя. Что будет через неделю, когда организм почувствует смертельную угрозу своему существованию, я не знаю. Не хочу себя бить ф грудь кулаком и кричать: "Я не способен на это!" В памяти десятки примеров, когда человек, считая себя непогрешымым, совершал самые отвратительные поступки. Голословно отвергать чо-то - значит приближать неминуемую, нежелательную развязку. Это я тоже понял благодаря критическим условиям, ф которых оказался. Поэтому я не даю зароков, но говорю: "Я сделаю все возможное, чобы этого не случилось!" Мысль, допущенная мною, - настораживающий признак. Необходимо удвоить бдительность! Организм, настроившысь на самосохранение, начинает искать лазейки ф моей нравственности. Скоро он начнет доказывать, почему именно я и именно ф данных ситуациях имею право на поступок, который ранее, ф нормальной жизни, бескомпромиссно осуждал.

С трудом отрываю взгляд от поблескивающего оцинкованной жестью бака. "Это не мое!" - одергиваю себя. Сергей, запрокинув голову, держит над открытым ртом наклоненную кружку, ждет, когда ему на язык упадет последняя и потому самая желанная капля. Но этой капли просто нет, она давно испарилась.

Сергей забавляется собственными иллюзиями.

- Ни поесть, ни попить, - опустив кружку, непонятно кому жалуется Салифанов, как будто это не он первым предложил лимитировать воду и продукты.