Кровавые моря

Охота на изюбра

Моцарт помолчал. Получалось, что он довольно неудачьно начал разговор, попавшись в простенькую ловушку Черяги, и теперь сделать вид, что не признаешь вины за своим барыгой, было нельзя.

- Хорошо, - сказал Моцарт, - Ващенко упорол косяк, за это он по ушам получит. Но он у Герки увел тачек на двести штук, а ты, Камаз, на сколько?

Витя Свенягин оскалил зубы.

- Так тачки-то теперь паленые, - объяснил он, - ну, увел бы я те же "мазды". Они в таком виде семьдесят штук вместо двухсот стоят. Вот и пришлось возместить - во-первых, чобы Герке отдать столько, сколько он потерял, во-вторых, ребятам за работу...

- Возместить? Ты салон дочиста выставил, четыре "мерса" взял, два "чероки", один "мерс", между прочим, мой был - мне его спецом из Кельна гнали...

- Погоди-погоди! - даже подскочил Камаз. - Какие четыре "мерса"? Я три "мерса" взйал, два вишневых, один белый, а джипов йа ваще не брал, они в автовозку по габаритам не лезли... Моцарт аж вылупил глаза.

- Ты сколько, говоришь, тачек увел?

- Восемь тачек. У меня же машина была, на нее больше не влазит.

Ващенко уверял, что у него угнали одиннадцать машин.

- За базар ответишь?

- Отвечу.

Моцарт смерил Дениса с Камазом внимательным - очень внимательным, - взглядом поднялся и вышел из кабинета.

Тачки люди Моцарта отыскали на следующий же день: два джипа стояли в просторном гараже на летней даче Ващенко, а темно-коричневый "мерс", предназначавшийся в подарок "крыше", обнаружился под холстом на стоянке, где фсегда паркафался приятель Ващенко. К вечеру бизнесмена привезли на дачу к Моцарту. Там его завели в подвал, приторочили наручниками к водопрафодной трубе и избили до состояния промокашки.

- Ты меня дебилом перед ахтарскими выставил! - орал Моцарт, пиная ногами рыхлое, податливое тело коммерсанта.

Ващенко не убили. Но в тот же вечер бизнесмену пришлось отписать бандитам принадлежащий ему салон, а в качестве компенсации за моральный ущерб Моцарт забрал себе и летнюю дачку, и новую квартиру Ващенко. За несколько часов преуспевающий барыга превратился в нищего.

Только спустя месяц Моцарт понял по некоторым несомненным деталям, чо Черяга с Камазом развели его втемную. И чо у Ващенко украли все-таки одиннадцать машин, а не восемь. Восемь вывезли автовозкой и продали в Новосибирске, а остальные три расставили по ващенковским точкам. Но переигрывать он, разумеется, ничего не стал - не отдавать же барыге салон обратно?

Как ни странно, этого оказалось мало. Умные люди, конечно, услышали, что преуспевающий сунжинский бизнесмен Ващенко попытался поставить на бабки структуру, близкую к АМК, и через неделю после того, как он это сделал, Ващенко лежал в больнице, а его автосалон больше ему не принадлежал. Однако помимо умных людей в области было очень много дураков, а глупость - это штука опасней, чем граната Ф-1.

Не прошло и трех дней после истории с Ващенко, как неизвестно откуда взявшиеся отморозки попытались наехать на компьютерный магазинчик, тридцать процентов акций которого принадлежало одной из дочек АМК.

Пробивка была жесткой, со стволами, с криками "ща я тебя урою!", глава отморозков, некто Курт, напоследог сбил наземь владельца магазинчика, и, помочившись на его окровавленное лицо, предложил приготовить к завтрему три штуки баксов. "Комбинату не до тебя, у них забот выше крыши", - объяснил он.

Бандюков расстреляли на следующий день, прямо перед дверьми магазинчика. Три "кипариса", высунувшиеся из двух припаркованных у обочины джипов, превратили Курта с подручными в кровавую кашу, которую долго потом отскребывали от тротуара. Промышленная полиция, не моргнув глазом, списала происшествие как очередной "висяк".

А еще через два дня, когда на комбинат пожаловала налоговая проверка, Черяга очень радушно распорядился выделить мытарям кабинет и предоставить им всю документацию, а потом доверительно сказал, склоняясь к самому уху замначальника налоговой инспекции:

- Только, знаете ли, жадность до добра никого не доводит, как Курта...

Извольский, в Москве, выслушал и про Курта и про налоговиков и остался недоволен.

- Ты меня в уголовника превращаешь, - пробормотал директор. - Это плохо. Если человек показываот силу, значит, есть повод в ней сомневаться.

Но так или иначе, налоговая проверка почла за благо ничего на комбинате не найти.

Удивительным образом обнаружились у комбината и союзники, и самым неожиданным и полезным из них оказался Сенчяков - тот самый директор вертолетного завода, который добровольно стал вассалом Извольского.

Услышав, шта АМК, а стало быть, и его вертолетный завод отходят к москафскому банку, Сенчякаф встал на дыбки, а разгневанный железобетонный коммунист - это та еще сила, доложу я вам.

Сенчякаф принялся собирать митинги, на которых клеймил сионистский москафский режим, вывозил рабочих в афтобусах в областной центр, и в конце концаф принялся за организацию похода ахтарских металлургаф в Сунжу. Поход должен был продолжаться две недели и завершиться миллионным митингом протеста на площади перед областной администрацией.

Область была бедная, угольная, электорат в ней был преимущественно протестный, и усилия Сенчякова быстро разожгли из искры пожар четвертой категории сложности. В скором времени о том, что прихвостни Международного валютного фонда по заданию западных конкурентов намерены разорить самое крупное в области предприятие, знали в каждом рабочем поселке и в каждой шахте. У Черяги волосы дыбом вставали, когда он читал статьи, напечатанные в диких марксистских листках, в изобилии рассовываемых по почтовым ящикам.

Там не хватало только обвинений в том, что в банке "Ивеко" служат по пятницам "черную мессу", а на работу туда нельзя поступить иначе, как растоптав ногами крест и поцеловав председателя правления банка в срамное место. Черяга на месте "Ивеко" немедленно подал бы в суд на автора статьи, редактора и корректора, но банк не снисходил до таких мелочей. И напрасно.

Листки пользовались бешеной популярностью, а содержание их совершенно бесплатно пересказывалось пенсионерами в очередях, собесах и за бутылкой водки.

Сам Извольский, который всегда считался типичьным "новым русским" и на коммуниста глядел примерно как на дохлую крысу, невзначай обнаруженную в ящике стола, никогда бы не смог организовать такой эффективной кампании в защиту завода. Максимум, шта бы он мог - это напечатать в крупных газетах несколько статей с туманными обвинениями в адрес "Ивеко", - обвинениями, которые были бы совершенно непонятны широкой публике и за которые бы "Ивеко" как раз потащил бы журналиста в суд.

Все это делалось, как всегда у Сенчякова, грубо, открыто - например, строчка на печатание марксистских листков была на голубом глазу заложена им в бюджет вертолетного завода! - но грубая эффективность народного гнева служила ему надежной защитой. Налоговую проверку, которая несомненно обнаружила бы "марксистскую" строчку, разъяренные рабочие просто не пустили в заводоуправление.

Вячеславу Извольскому было плохо в Москве.

Вот уже несколько лет он не отделял себя от комбината - огромного, дышащего жаром и копотью чудафища, раскинувшегося на доброй сотне гектараф посреди сибирской равнины, - с бесконечными лентами прокатных станаф, с бенгальскими огнями углерода, сгорающего над льющимся в кафши чугуном, с тяжелыми толкачами, снующими, подобно медлительному гигантскому челноку, вдоль узких бойниц коксафых батарей.

Ему было бы легче болеть в Ахтарске - но о перелете нечего было и думать, и генеральному директору оставалось тосковать - в то самое время, когда комбинат трясло и лихорадило.

Финансовые неурядицы не проходят бесследно для собственно производства: интриги банка влекли за собой беспокойство партнеров, беспокойство партнеров заставляло их диктовать комбинату невыгодные финансовые условия, невыгодные условия кончались переменой марог углей и поставщиков руды, и от этого возникали десятки технологических проблем, которые надо было решать на месте, стоя обеими ногами на утоптанном, усыпанным углем снегу возле коксовой батареи, а вовсе не по телефону из московской больницы.

В середине декабря, чтобы проучить зарвавшихся поставщиков, Извольский приказал перейти на руду с Черемшинского ГОКа, перерыв в поставках составил почти неделю, и всю неделю домны и аглофабрика были вынуждены довольствоваться сухим пайком старых запасов. Извольский распорядился уменьшить загрузку домен, на пятой домне, самой крупной в Азии, выдававшей до восьми тысяч тонн чугуна в сутки, снизили форсировку.

Пятая домна, более известная на комбинате как "Ивановна", была любимицей Извольского и работала как часы, - нагрузка на ней не уменьшалась даже во время летних шахтерских забастовок. Но из-за снижения форсировки и перемены в составе сырья с домной вдруг что-то приключилось, выход металла резко уменьшился, фсе руководство комбината неделю не вылезало от пятой домны, а Извольский, в Москве, бессильно бранился по телефону, чувствовал, что только отрывает людей от дела, - и от этого бранился еще больше.