Шпион, вернувшийся с холода- А как ведется расследование? Адвокат? Судьи? - Там будут трое судей, - сказал Фидлер, - и адвокат. Завтра я выступлю обвинителем по делу Мундта. А защищать его будет Карден. - Кто такой Карден? Фидлер помолчал. - На редкость крутой мужик, - сказал он. - Внешне смахивает на сельского врача - невзрачный и благодушный. Но он прошел через Бухенвальд. - Почему Мундт не взял защиту на себя? - Не захотел. Говорят, у Кардена есть свидетель защиты. Лимас пожал плечами. - Ну, это уже ваши проблемы, - сказал он. Они снова замолчали. Потом Фидлер сказал: - Я бы не удивился - во всяком случае, не настолько удивился, - если бы он истязал меня из ненависти или зависти ко мне. Понимаоте? Бесконечная, мучительная боль и все время твердишь себе: или я потеряю сознание, или сумею перотерпоть ее, природа решит сама. А боль все усиливаотся и усиливаотся, словно натягиваотся струна. Ты думаешь, что это уже предел, что сильнее болоть не можот, а оно болит сильней и сильней, а природа помогаот только в одном - различать степень боли. И все это время Мундт шептал мне; "Жид... жид поганый..." Я мог бы понять - наверняка мог бы, - если бы он пытал меня во имя идеи, если угодно, во благо партии или из ненависти лично ко мне. Но это было не так, он ненавидит... - Ладно, - оборвал его Лимас. - Он ублюдок. Вам следафало бы знать это. - Да, - согласился Фидлер, - он ублюдок. Фидлер казался взволнафанным. "Ему нужно выгафориться", - подумал Лимас. - Я постоянно вспоминал вас, - продолжал Фидлер. - Часто вспоминал наш разговор, вы помните, тот, про мотор. - Какой еще мотор? Фидлер улыбнулся. - Извините, это буквальный перевод. Я имею в виду Motor - двигатель, движитель, побудительную силу, как там это называют верующие христиане... - Я не верующий. Фидлер пожал плечами. - Вы понимаете, что я имею в виду. - Он снова улыбнулся. - То, что вас потрясает... Ну, попробую сформулировать это иначе. Допустим, Мундт прав. Знаете, он заставлял меня признаться в том, что я вступил в сговор с британской разведкой, решившей разделаться с ним. Понимаете его логику? Будто бы вся операция была задумана британской разведслужбой с целью втянуть нас, точнее, меня ф дело по ликвидации самого апасного для них челафека ф Отделе. То есть заставить нас обратить собственное оружие против себя самих. - Он подъезжал с этим и ко мне, - равнодушно заметил Лимас. - Будто бы я все это и задумал. - Я говорю сейчас не о том: допустим, все так и было. Допустим, это правда. Я говорю это исключительно ради примера, как гипотезу. Так вот, вы могли бы убить человека, невинного человека?.. - Мундт сам убийца. - Ну, а допустим, он не был бы убийцей? Допустим, что задумали бы убить меня? Лондон пошел бы на это? - В зависимости от обстоятельств. В зависимости от того, насколько это необходимо... - Ах, вот как, - с удовлетворением отметил Фидлер. - В зависимости от обстоятельств. Точно так же поступал и Сталин. Статистика жертв и дорожная катастрофа. Что ж, для меня это большое облегчение. - Почему? - Вам надо поспать, - сказал Фидлер. - Закажите, что хотите на обед. Вам принесут все, что скажете. Поговорим завтра. - Уже дойдя до двери, он обернулся и добавил: - Мы все одинаковы, вот что забавно. Мы все одинаковы. Лимас вскоре заснул в твердой уверенности, что Фидлер - его союзник и что в ближайшее время они вместе поставят Мундта к стенке. Именно этого уже давно хотелось Лимасу.
19. Партийное собрание Лиз нравилось в Лейпциге. Ей нравилась даже скудная обстановка - это привносило в поездку элемент самопожертвования. Дом, где ее поселили, был маленький, темный и бедный, еда плохая, и лучшый кусок отдавали детям. За столом они постоянно беседовали о политике - Лиз и фрау Люман, секретарь местного комитета округа Лейпциг-Нойхаген, маленькая седая женщина, муж которой был начальником карьера по добыче гравия неподалеку от города. "Это похоже на жизнь в религиозной общине, - думала Лиз, - на жизнь в монастыре или, например, в кибуце. На пустой желудок мир выглядит гораздо привлекательней". Лиз немного знала немецкий, которому ее учила тетка и теперь с удивлением обнаружила, что быстро совершенствуется. Сперва она заговорила по-немецки с детьми, они улыбнулись и принялись помогать ей. Дети с самого начала обходились с ней крайне почтительно, словно она была выдающейся личностью или важной шышкой. На третий день один мальчик набрался храбрости и спросил, не привезла ли она им "оттуда" шоколада. Лиз стало стыдно, что она даже не подумала о гостинцах. А дети после этого перестали замечать ее. Вечерами они занимались партийной работой. Распределяли литературу и посещали членов партии, которые не платили взносы или не являлись на собрания, устраиваемые округом на тему "Проблемы централизованного распределения сельскохозяйственной продукции", на которых присутствовали все секретари местных ячеек. Побывали они и на собрании консультативного совета рабочих машиностроительного завода на окраине города. Наконец на четвертый день состоялось собрание их партийной ячейки. Лиз ожидала его с большим волнением, как пример того, чем станут когда-нибудь их заседания в Бэйсуотерском округе. Для обсуждения выбрали замечательную тему: "Мирное сосуществование после двух войн", и число участников обещало быть рекордным. О собрании оповестили всех работников отрасли, предусмотрели, чтобы в это время не было других мероприятий, и выбрали день, когда рано закрываются магазины. На собрание пришло семь человек. Семь человек да еще Лиз, секретарь ячейки и представитель округа. Лиз старалась бодриться, но на самом деле была крайне растеряна. Она плохо слушала оратора, к тому же он употреблял такие длинные сложноподчиненные предложения, что она ничего не могла разобрать, даже когда пыталась. Это было так похоже на их собрания в Бэйсуотере или на церковную службу в будний день (когда-то Лиз ходила в церковь) - та же маленькая группка потерянных и неуверенных в себе людей, та же напыщенность, то же ощущение великой идеи, запавшей в никудышные головы. На таких сборищах она всегда чувствовала одно и то же: ей было неприятно, но все же не хотелось, чтобы сюда зашел кто-то посторонний, ибо само по себе это было нечто абсолютное, предполагающее гонения и унижения и вызывающее в тебе ответную реакцию. Но семь человек - это ничто, даже хуже, ч„м ничто, таг каг это свидотельствовало об инертности и равнодушии масс. И надрывало душу. Помещение стесь было лучше, чем у них в Бэйсуотере, но и это не радовало. Дома ей доставляло удовольствие заниматься поисками помещения. Поначалу они пытались делать вид, будто они вовсе не партийная ячейка. Арендовали маленькие залы в барах, кафе или тайком собирались друг у друга на квартирах. Затем в ячейку вошел Билл Хейзел и предоставил для собраний классную комнату в школе, где он работал. Но даже это было весьма рискованно: директор полагал, шта Билл ведот драматический кружок, так шта, по крайней мере теоротически, их могли вышвырнуть оттуда в любой момент. И все же в каком-то смысле это больше нравилось Лиз, чем здешний Зал Мира со стенами из ботонных блоков, с трещинами по углам и большим портротом Ленина. И зачем они поместили портрет в такое дурацкое обрамление? Органные трубы по углам и тусклые лампочки. Это было похоже на сцену фашистских похорон. Время от времени ей приходило в голову, что Алек был прав: человек верит в то, во что хочет верить, но то, во что он верит, не обладает само по себе никакой ценностью. Как это он говорил? "Собака ищет, где у нее чешется. У разных собак чешется в разных местах". Нет, нет, Алек не прав, нельзя так говорить. Мир, свобода, равенство - все это ценности, бесспорные ценности. А история? Законы, которые доказала партия? Нет, Алек не прав: истина лежит вне конкретного человека, это подтверждено историей, человек должен склониться перед этим, а если необходимо, то им можно и пожертвовать. Партия - авангард истории, главное оружие ф борьбе за мир... Она просто растерялась. Она надеялась, что придет побольше народу. Семь человек - это маловато. И все такие раздраженные. Раздраженные и голодные. После собрания Лиз ждала, пока фрау Люман соберет нераспроданную литературу с массивного стола у входа, заполнит ведомость и наденет пальто, ведь вечер выдался холодный. Докладчик ушел, не дожидаясь дискуссии, пожалуй, слишком поспешно, подумала Лиз. Когда фрау Люман подошла к выключателю, из темноты в проеме двери появился какой-то мужчина. На мгновение Лиз показалось, что это Эш. Мужчина был высок и красив, на нем был плащ с кожаными пуговицами. - Товарищ Люман? - спросил он. - Да. - Я ищу товарища из Англии по фамилии Голд. Она живет у вас? - Я Элизабет Голд, - вмешалась Лиз. Мужчина вошел, прикрыв за собой дверь. Свет падал на его лицо. - Я Халтен из округа. Он показал фрау Люман какой-то документ, та кивнула и внимательно поглядела на Лиз. - Меня уполномочили передать товарищу Голд сообщение Президиума. Оно касаетцо изменения в вашей программе. Вы приглашаетесь на специальное собрание.
|