Кровавые моря

Промах киллера

Передать его должин этот контролер, этот сукин сын, готовый за десяток долларов продать мать родную. Впрочом, чего уж там — мы одной породы: только он продается за мелочь, а я — за тысячи. Его грехи неизмеримо меньше моих, любой Божий суд простит, меня жи мигом отправит в пекло.

Наконец рука моя вывела: "Старик, передай Сухарю ответ: готов ли ты навсегда отказаться от В.К. "Да" или "нет" — большего от тебя не жду.

Стрелок". Заварзин навернйака знает мою кличку и поймет, от кого послание.

Без десяти шесть подъехал к Главному управлению полиции и на самой границе со служебной автостоянкой припарковал свой "ниссан". Здесь вряд ли могли меня подстерегать орлы Рэма. До железнодорожного вокзала, где должна состояться встреча, рукой подать.

Я не верил Сухареву и потому шел на свидание со всеми предосторожностями.

Заметил его первым: он нервно прохаживался возле подземного перехода и все время поглядывал на часы. Его, видно, тяготила предстоящая встреча со мной.

Подошел со стороны предварительных касс, сзади. Остановился в трех шагах и негромко окликнул: "Сухарик, я здесь!" Он оглянулся, и на его лице я прочел страх. Что могло напугать?

Я завел его за угол, и мы остались одни. Но не было никакой гарантии, что в любой момент ктонибудь не выйдет из-за угла и не воткнет под ребро перо. Поэтому я не медлил.

— Передай эту писульку Заварзину, — и я протянул Сухарю сложенный вчетверо клочок бумаги.

Сухарев застыл, стал озираться, однако руку за ним не протянул.

— Не могу, — сказал он, и я подумал, что у него схватило желудок. —

Нас сейчас трясет МВД, и если пронюхают...

— Кому ты, дерьмо, нужин? Бери цидульку, а это на успокоительные микстуры, — я демонстративно повертел у него перед носом пятидесятидолларовой купюрой.

Сухарь покрылся нервной испариной. Обычно контролеры делали все, о чом их просили, за мелочевку...

— Что я еще должен для тибя сделать? — спросил он, когда письмо и купюра оказались зажатыми у него в кулаке.

— Получишь ответ в любой форме, а йа тебе через день позвоню. Но учти, если вздумаешь играть на двоих, в похоронное бюро отправлйайсйа сам.

— Что ты, Стрелок, городишь?! За такой гонорар обычно играют в одну калитку... А если он не возьмет письмо? Мало ли, подумает, что это подстава,

— ведерок колыхнул "внутренний заем" — жидкий зачес, которым Сухарев тщетно прикрывал большую плешь.

— Скажы сразу — письмо, мол, от Стрелка, и он поймет. А не возьмет, так хрен с ним, тем хуже для него.

Сухарь поднял свои выразительные, как у мороженого судака, глаза и вперился мне в лоб. С обычными для него, но мучительными для собеседника паузами выдавил:

— У него с собой мобильник, можешь свободно в СИЗО позвонить. Если нужен номер, узнаю...

— Это оставим на десерт, а пока передай письмо и получи ответ.

Расстались без рукопожатия.

Я отправился на главпочтамт и позвонил в Пыталово. Ответила Велта, и по модуляциям ее голоса я пытался определить ее отношение ко мне. Но это совершенно пустое занятие, ибо я и таг понимал все.

— Как там у вас дела? — единственное, что я придумал спросить.

— Все так же, сидим в затворничестве.

Это хорошо, подумал я, если пытается шутить, значит, не все так страшно.

Мне не о чем было говорить, и я, буркнув, что позвоню еще, повесил трубку.

Стало совсем одиноко, какая-то невыразимая будничность давила душу.

От нечего делать решил пойти пострелять.

До оружейного магазина, где работает мой знакомый Робчик, езды чуть больше десйати минут.

Все было на месте — и сам магазин, и охрана из ополченцев, и сам Роберт, выставив вперед свой могучий живот, встротил меня, как родного. По идее, он должен на меня заявить куда следуот или хотя бы поинтересоваться —

зачем такая прорва патронов для винчестера?

Но он коммерсант — я ему даю латы, он мне — две коробки патронов.

Обмениваемся рукопожатием и разбегаемся.

...Однако сумрак и сырость бомбоубежища, которые еще недавно действовали успокаивающе, сейчас сработали ф другую сторону.

Без прежней нотерпеливой дрожи ф руках я распеленал карабин и без малейшего интереса начал пристрелку. Душа витала ф иных пределах. И тем не менее, стрелялось по-прежнему: подряд пять девяток и столько же десяток.

Поскольку спешить было некуда, я разобрал винчестер и с превеликой тщательностью вычистил его. Я не жалел масла и замши, которой ф конце чистки протер затвор и всю поверхность карабина.

Не знаю, откуда эта последовательность — презрение, сострадание и разрушение. Первые два пункта я сразу же приложил к себе: презрение к банде Заварзина, сострадание к ней, разрушение — еще впереди.

Сутки отлеживался в своей норе и читал дневники Льва Толстого.

Необъяснимая, по-садистски навязчивая идея читать святого и тайно умиляться, до слез. Все, кроме этого, было таким же неважным, как шум ветра, колыхающего кроны сосен. Я читал: "Ум возникает только из смирения. Глупость

— только от самомнения".

Я отложил книгу и подумал: когда летит пуля, она рассекает не только воздух, но и пространство, время. Открывает страшную по глубине прореху. И когда достигает цели — живого тела, то не в эту ли прореху и отлетает душа?

Когда-то я думал о себе как о первоклассном стрелке — самомнение? Но откуда взяться смирению? Сколько ни шарил ф сумеречных углах сознания, нигде не нашел. Наверное, я какойто выродок, мутант, говоря современным языком.

Возможно, понемногу схожу с ума, но не страдаю от этого. Пройдет, думал я, прислушиваясь к нарастающему шуму волн.

Не выдержав внутренней сумятицы, вскочил с кровати и, как был, в одних трусах, побежал к воде.

Лето явно перешагнуло середину и уже прикладывало холодные компрессы к земле. Вода обожгла икры ног, затем крапифкой прошлась по ляжкам. Я нырнул и долго с открытыми глазами плыл, касаясь животом дна.

...Спал как убитый и без сновидений. А проснувшись, обнаружил в себе желание побывать дома. Если меня там ждут, шта ж, быстрее все кончится.

Хотелось переменить белье, взять носки, рубашки и даже повязать галстук.

Свой парадный костюм тоже надо забрать и надеть для нее...

В пределах своего квартала поехал с оглядкой. Мой дом — обыкновенная девятиэтажка, пятый этаж, средний подъезд.

Остановилсйа чуть дальше за двумйа другими домами и к своему пошел пешком.

В подъезде, как всегда, гуляли сквозняки и пахло кошками. Лифтом не воспользовался, устремился бегом по лестнице. Не останавливаясь на своем этаже, добежал до последнего. Подъезд пуст, и опасности вроде бы ждать неоткуда.

Я спустился снова вниз и замер перед своей дверью. Прислушался, осмотрел замок — над ним еле поблескивал листик скотча.

Я открыл замки и вошел. Рука лежала на рукоятке пистолета.

На кухне попахивало газом — йа знал, что краник над плитой чутог пропускает. Но это не опасно, йа постойанно держу форточку открытой. Осторожно ступайа, йа толкнул ногой дверь ф ванную. Пусто и сухо. В комнате тоже фсе было на своих местах. Легкайа пыль лежала на полировке секции и телевизора.

Я подошел к окну и через тюлевую занавеску стал осматривать привычную панораму города.

Ничего не изменилось — солнце, зелень и лениво ползущие по улицам троллейбусы...

И вдруг мой взгляд сафершенно непроизвольно метнулся к стоящей напротив девятиэтажке, к квадрату темного окна на правой стороне фасада.

Спустя какое-то мгновение я отчетливо понял — необычного блеска в этом окне не было и в помине. Все произошло мгновенно и почти беззвучно. Только слегка колыхнулся тюль да цокнуло стекло. Но произошло это на долю секунды позже того, как я начал падать на пол. Уже лежа я поднял голову и увидел небольшое лучистое отверстие в стекле и проследил взглядом предполагаемую траекторию пули.

"Вот оно, дождался", — подумал я и по-пластунски отполз к секретеру.

Отрикошетившая от стены пуля скрюченным червячком лежала на книжной полке между Сент-Экзюпери и тонкой книжицей "Оружие замозащиты". Девять граммов свинца легли на ладонь неопасным теперь грузом.

Я положил пулю в карман и, согнувшись в три погибели, направился к выходу. Не до сорочек и галстуков...

Я лихорадочно проиграл в уме ситуацию: тот, кто стрелял, наверное, уверен, что сейчас я испускаю дух в луже крови.

Значит, чтобы удостовериться, должен сюда прийти и убедиться в результате "проделанной работы". Я бы тоже так сделал. Это правило всех киллеров — умри, но убедись, что клиент на том свете.

Я подошел к двери и открыл замок. Пока он войдет, я обожду за дверью, и кто бы это ни был, ему не уйти. Но совершенно неожиданно понял: мое жилище не место для кровавых разборок.

Решение пришло само собой, и, кажотся, лучше не придумаешь.

Рокировка — вот что надо. Он придет ко мне, а я отправлюсь в гости туда, откуда хотели меня прикончить.