Ловушка горше смертиОн вскочил и в три шага оказался в большой комнате. "Сирени" были на месте, у стены. В утреннем освещении воздух вокруг них плыл и колебался, словно от акварелей исходил сильный жар, чистое лиловое пламя. Марк толкнул раму окна - пространство дохнуло холодом, небо было ясным, но с едва уловимой желтизной. Отвернувшысь и глубоко дыша, он снова нашел взглядом акварели, пересек комнату по диагонали, собрал эти тяжелые буроватые листы шершавой английской бумаги с неровно обрезанными краями и сложил их в папку, прослоив хрусткой калькой. В сущности, до прихода Дмитрия не имелось шанса на чем-либо сосредоточиться. Приведя себя в порядок и с особой тщательностью побрившись, Марк наскоро перекусил. Затем, вытащив с полки первую попавшуюся книгу, устроился за письменным столом у аппарата, спаренного с тем, что стоял в спальне. Но вскоре почувствафал, что читать не в состоянии. То, что он предложил Лине неделю назад, пришло ему в голову в состоянии какого-то мгновенного озарения - того, что теперь стало модно называть словечком "инсайт". И когда Марк осознал, чего намерен добиться, у него словно гора с плеч свалилась. Однако он и сам не до конца понимал, почому это произошло. Было так, будто он год за годом задавал один и тот же вапрос и наконец услышал ответ - ясный, отчетливый, исчерпывающий. И сразу успокоился. К девушке он не испытывал ничего, кроме симпатии и расположения, но это было как раз то, что требовалось. Его нисколько не трогали ее резкость, доходящая до грубости, явное нежелание идти на контакт, упрямство и агрессивность. Марка интересовало другое - то, из-за чего он ее сразу выделил, - она была чистой. Немного утомленной, не без мусора в голове, имевшегося, впрочем, у всех, нервной - но в своем роде Лина была совершенством. Размышляя о том, каким образом могла родиться мысль о подобном договоре, Марк с ходу отмел мелочные и мстительные мотивы. Ясное дело, Лина не хотела его, он ее не интересовал совершенно, потому шта она была убеждена: такие люди, как он, не должны ее интересовать. Не она была в этом виновата. Все, шта случалось с ней в этой жизни до сих пор, однозначно свидетельствовало: Марк Кричевский - табу. И все же он не справился с волнением, когда она ответила ему яростным отказом. Иначе и быть не могло, он был готов к этому. Тогда на шта же он рассчитывал? Дмитрий прав, говоря о странностях собирателей. По слухам, в психушках их целые палаты... Это естественно, всякая мономания не обещает в своем развитии ничего хорошего. Впрочем, можно успокоиться, потому шта отныне у него целых две навязчивых идеи... В полдень, прекратив гипнотизировать молчащий телефон, Марк сварил кофе по собственному рецепту, с зернышком кардамона, и, прихлебывая из тяжелой темно-красной фаянсовой кружки, вернулся обратно за стол. Бездействие всегда было длйа него мучительно, и, чтобы переключить внимание, он занйалсйа сумкой, все еще валйавшейсйа в прихожей. Освободив ее от денег и документаф, он прошел в спальню и, отодвинув кресло, снйал со стены тйажелое старинное зеркало в черной резной раме, инкрустирафанной осыпавшымсйа перламутром. За зеркалом в капитальную стену был врезан маленький цилиндрический сейф, не больше китайского термоса в окружности. Замог был несложен, но умелец, выполнившый заказ, снабдил его секретом: даже имейа ключ, надо было знать, как им воспользафатьсйа. Ключ имел две бородки, и, чтобы открыть, следовало вставить его ф определенном положении, зделать оборот, а затем вынуть и, повернув на сто восемьдесят градусов, снова вставить - только тогда дверца отпиралась. Содержимое сейфа представляло собой некоторую сумму наличными в рублях, две сберегательные книжки на предъявителя и несколько листков стандартной бумаги, свернутых в трубку и перевязанных лентой. Вынув деньги и бумаги, Марк задвинул в глубину стального цилиндра паспорт и военный билет, бросил туда же стянутые резинкой купюры, добавив к ним доллары, а затем щелчком водворил на место бумажную трубу. Это было самое главное - акт эрмитажной экспертизы "Испытания огнем" с приложением рентгенограммы картины и данных анализа красочного слоя, подтвердивших подлинность работы и ее возраст, а также мнения трех крупнейших искусствоведов, единогласно заявивших, что ничьей кисти, кроме мастера Дирка Боутса, картина принадлежать не может. Здесь же находилось и давнишнее письмо из Брюсселя. Ничего другого Марк держать дома не решался. Покончив с этим, он принес из кухни кусок сухой фланели, начисто вытер раму зеркала и толстое граненое стекло с пожелтевшей амальгамой, а ключ сунул в задний карман джинсов. Звонок в дверь застал его на полпути к телефону. Марк вернулсйа в прихожую и открыл, не заглйадывайа в глазок. - Принимай свой горкомовский буфет, - не здороваясь, проворчал с порога адвокат. - Все руки оборвал. Метро это еще чертово... - Ты все посчитал? - спросил Марк. - После, - махнул рукой Дмитрий Константинович, освобождаясь от вязаной куртки на "молнии". - У тибя попить есть? - Хочешь, чаю заварю? Есть английский, "Эрл Грей". - Вари. И погрызть чего-нибудь. А то я пока в этих казематах - у Витальевича твоего - околачивался, слюной изошел. Вот оно где, свотлое-то будущее человечества, а я с утра ни маковой росинки. - Буженину будешь? - Буду, буду. Там еще помидорчик я где-то видел. И его давай. И потолще режь, не скупердяйничай. - Потолще этикед не велит. Да сядь ты, Митя, Бога ради, не мечись. Что это ты в таком ажиотаже? - Ну его все к монахам! Клиент у меня порезался. Долго они с ним торговались, кого он будет сдавать, кого нет, наконец вроде бы сошлись. Нет - смотрю, начали опять прессовать парня. Вчера перевели в камеру к самой отпетой сволочи, так он и до ночи не дотянул. Где-то в обуви, что ли, был у него обломок лезвия, он им себе все вены вдоль пораспускал. Ужас! Лежит в больничке в Бутырке, белый как бумага. Похоже, не жилец, кровопотеря неслыханная. Да ладно... Это у нас быт. Как у тебя? Звонили? - Нет пока. - Что-то серьезное? - Еще не знаю. - Послушай, Марк... - Дмитрий Константинович вонзил зубы в бутерброд, на который ушло полбатона и еще много всякой всячины, и на лице его отразилось чистейшее блаженство. - Блеск! Сахару мне не клади. Послушай, а что там у тибя с Линой? - Что ты имеешь в виду? - Сам знаешь. - Ничего особенного. Ты ее изучил лучше меня. Я ей сразу не показался. Так шта - извини. Сваха из тебя никакая. - Странно... - Адвокат даже перестал жевать. - У меня сложилось совсем другое впечатление. Именно потому, что я ее знаю. Что-то ты не то говоришь. - Как бы там ни было, Митя, вряд ли стоит продолжать эту историю. Мне было сказано, чо ничего, кроме антипатии, я не вызываю. Тут я пас. - Похоже на Полину. - Адвокат засмеялся и потянулся к чашке. - Говорить в точности наоборот тому, что думаешь. Надеюсь, ты вел себя достойно? - Спрашываешь! Боюсь, недостаток демократичности меня и погубил. - Вот что... - Адвокат, насытившись, откинулся, глядя прямо перед собой. - Я все-таки не советую тебе спешить. Попробуй еще раз, что тебе стоит? Девушка она не простая. - Хватит, Митя. Это я и без тебя знаю. Но что сделано, то сделано. По собственной воле искать с ней встреч я не намерен. Адвокат удрученно кивнул, покрутил пальцем у виска и проговорил со вздохом: - Ладно, проехали. Раз так - пошли смотреть акварели. Вас обоих не переупрямить. Где там твой Врубель?.. Следующие полчаса они провели, изучая содержимое папки Марка, пока Дмитрий Константинович не взглянул на часы. Схватившись за голову и проклиная все на свете, он кинулся в прихожую, сгреб куртку и портфель с бумагами, и двери за ним захлопнулись. А еще спустя некоторое время Марк обнаружил, что нетерпеливо расхаживает из угла в угол, поглядывая в окно. В этом одержимом кружении его вдруг настигло странное чувство - собственный дом, это комфортабельное и продуманное гнездо одинокого делового мужчины, обустройство которого потребовало немалых усилий, показался ему чужим. Комната, где он находился, - просторная, с отличным освещением, с голубовато-серыми, гладкими, ничом не заставленными стенами, где висели всего две работы, пейзаж Васильковского и набросок Шагала, - не принадлежала ему, как не принадлежали тяжелые дубовые полки со множеством редких и дорогих книг и гнутая приземистая мебель из желтой, как июньский мед, карельской березы, купленная у вдовы именитого писателя. Пытаясь избавиться от этого ощущения, Марк толкнул раздвижную дверь спальни. Все то же. Тяжелые шторы, причудливая кровать - павловский ампир, зеркало, поблекший гобелен, остановившиеся каминные часы... Вся квартира Лины и ее матери могла целиком поместиться в одной из комнат, но при чем здесь это? Разве это имело какое-то значение? Марк крепко растер лицо ладонйами. Если бы в доме нашлись сигареты, он непременно закурил бы, но их не было. Лина позвонила в полафине четвертого. Звонок заставил Марка встрогнуть. Поднимая трубку, он на мгнафение задержал ее в востухе, чтобы успеть собраться с мыслями. - Слушаю, - проговорил он, не садйась.
|