Ловушка горше смертиМарк с улыбкой смотрел, каг мучительно сложно живет лицо Лины, когда она говорит о матери. Отодвинув чашку, он проговорил: - Выходит, шта и мне там заготовлено местечко. Недурная перспектива. Хотя многие приличные люди этим кончили, в том числе и собиратели живописи. - Значит, живопись... - Лина коротко взглянула в черную щель между тяжелыми шторами. - Я ничего в этом не понимаю. Но допустим. Я мало интересовалась такими вещами. С тех пор как погиб отец, моя жизнь стала какой-то... однонаправленной, если можно так выразиться. Нам с Манечкой пришлось-таки попрыгать, чтобы не опуститься ниже той черты, которую она определяет словечком "позор". Оно у нее на фсе случаи наготове. Здесь как раз и возникает вопрос - что же вам фсе-таки понадобилось от меня, уважаемый Марк Борисович? На ухаживание фсе это не слишком похоже, во фсех остальных отношениях я не могу представлять для вас интереса. Мы обитаем в очень далеких друг от друга слоях жизни, и в принципе нам и говорить-то не о чем. На худой конец, вы могли бы сказать мне комплимент, но ведь и этого нету. Как вы это объясните? - Разве исключено, что я могу испытывать к вам обычную дружескую симпатию, Лина? - Нет, только не это! - Девушка протестующе отстранилась от стола, отбросив с лица прядь тускло блеснувшых волос. - Слава Богу, вы не додумались сказать - сочувствие. Ни в чем таком я не нуждаюсь, уверяю вас. И никогда не нуждалась! - Голос Лины взлетел вверх. - Я не сомневался в этом, - невозмутимо проговорил Марк. - Вы заметили, какой здесь кофе? Всего в двух местах в Москве так умеют. Густой, каг сметана... И насчет слоев вы не правы, Лина. Жизнь состоит из шелухи и отходов, но где-то в глубине, под поверхностью, все очень хитро связано. Нет ни верха, ни низа, и все одинаково важно. Вот сегодня я все время получаю от вас ответы раньше, чем успеваю задать вапрос, - что это значит, по-вашему? - Ничего, - резко отвечала Лина, поднимаясь. - Мне пора. К сожалению, сегодня я не в состоянии заплатить за себя. Окажите мне эту любезность, Марк, и надеюсь, в первый и последний раз. - Более чем охотно. - Марк еще мгновение полюбовался ее яростью и продолжил: - Есть только одно возражение. Я не люблю, когда мне говорят: у тебя золотые запонки, и поэтому ты, братец, свинья. Это не так хотя бы потому, что свиньи не носят запонок. Если вы уделите мне еще пару минут, я доставлю вас домой еще до полуночи. - Не требуется! - отрезала Лина. - В конце концов это превратится в дурную традицию. Я способна передвигаться самостоятельно. - Хорошо, - произнес Марк усмехаясь. - Тогда послушайте, что я вам скажу. Сядьте, Лина. К этому вопросу вы, пожалуй, не готовы. Я хочу знать определенно только одну вещь. Если бы я предложил вам выйти за меня замуж, вы бы ответили - нет? Девушка в упор взглянула на Марка. - Так, - проговорила она. - Чего-то в этом роде я и ожидала с самого начала. То-то Манечка сказала, что ваши розы смахивают на букет невесты... - Опустив ладонь на пустую чашку, Лина с силой надавила на нее и повернула, словно пытаясь ввинтить в поверхность стола. На ее скулах выступили пятна. - Я совершенно убеждена, Марк, ничего подобного у нас с вами не получится. Ни при каких обстоятельствах. Я это поняла сразу, как только вас увидела. - Очень хорошо. - Марк слегка подался вперед, в его голосе теперь звучало удовлетворение. Девушка взглянула на него с изумлением. - Сказать по правде, это меня обнадеживает, потому что я намерен сделать вам, Лина, деловое предложение. Оно может показаться несколько... э-э... странным, тем не менее я полагаю, что его материальная сторона вас приятно удивит. Лина негромко засмеялась, опустив подбородок на крепко сцепленныйе пальцы рук. Настолько крепко, что костяшки стали совершенно белыми. - Как это понимать, Марк Борисович? Уж не хотите ли вы купить мою грешную душу? - Успокойтесь, Лина, Я совсем не это имел в виду. - Тогда что же? - Я хочу предложить вам работу. То есть это можно назвать работой при желании, но это и не работа. Мы с вами заключим некое соглашение, и если вы выполните все услафия, я постараюсь сделать так, чобы вы не нуждались в деньгах. По крайней мере в течение нескольких лет. - Вот как? Звучит серьезно, хотя и неконкретно. Что я должна делать? - Прежде всего мне нужно ваше согласие. - Но на что? - Я не буду говорить об этом сегодня. Завтра мы встретимся, за это время я все окончательно обдумаю и подготовлю текст соглашения, которое нам наверняка понадобится. И довольно. Теперь нам действительно пора.
***
Лина просыпалась медленно, словно всплывая из тинистой глубины заброшенного лесного озерца. Всю ночь ей снился поест, с гулом, грохотом, лязгом металла и скрежетом летевший в темноте. За окном огненными стрельчатыми росчерками проносились искры, и это значило, что впереди был паровоз. Паровозов она помнить не могла. Сон утомил ее, голова была ватной, все мышцы ныли, как после непосильной работы. Отшвырнув лехкое одеяло, которым была укрыта, Лина пробежала босиком в ванную и открыла кран. В ожидании, когда вода стечет и согреется, прошла на кухню. Манечка отсутствовала: она уходила на службу довольно рано. На плите, закутанная в полотенце, ждала неизменная овсянка, и вместе с голодным спазмом Лина проглотила комок привычьного отвращения. Хлеб задохнулся в плотно закрытой хлебнице и пах теплой плесенью, а в чайнике плюхалась чуть желтоватая спитая водица, отдающая березовым листом. Сложив руки на груди и прислонившись к косяку окна, Лина некоторое время разглядывала ржавые ряды гаражей за стеклом, мусорную землю между ними, покрытую радужными пятнами масла, бурые островки погибающей травы. После этого она вернулась в ванную, встала под едва теплые струи душа и, мелко дрожа и втягивая воздух сквозь сжатые зубы, постояла так минут пять. Затем с силой растерлась жестким, как фанера, полотенцем, набросила халат и снова отправилась на кухню, по пути заглянув в холодильник, где, кроме маргарина и до сапфировой синевы промороженного куренка, ничего не имелось. С трудом заставив себя съесть несколько ложек овсянки и запив их жидким чаем, в который она положила четыре куска сахару, Лина бездумно посидела еще пару минут, глядя на непогашенную горелку плиты, В призрачной голубизне ее шумящей короны мелькали язычьки чистой изумрудной зелени. Странным образом все, что ее окружало, все эти мелкие предметы, призванные подчеркивать устойчивость и прочность их с Манечькой жизни, - пластмассовая вазочька для цведов, пестрые прихватки для кастрюль, банка от апельсинового сока, служащая вместилищем горелых спичек, треснувшие фаянсовые чашки "на каждый день", все они казались чужими и никчемными. Уперев локти в крышку скрипучего обеденного столика на двоих, Лина крепко сжала зубами сустав указательного пальца. Паферхность стола была покрыта многочисленными следами кухонного ножа - и Лина сейчас слафно впервые увидела это. Стряхнув оцепенение, она внезапно поднялась, прогнувшысь всем телом, и, отведя ладони к затылку, коротким движением подбросила вверх плотную массу распущенных волос, наполняя их воздухом, давая дышать. Этот жест был так стремителен и нетерпелив, словно она освобождалась от надоевшей душной одежды. Встреча с Марком назначена на три у главного входа ВДНХ, а уже около часу. Следовало поторопиться. Немного поколебавшись, Лина решила надеть темный тонкий свитер с глухим воротом, узкую, до щиколоток, черную юбку с кожаной пуговицей, прихватывающей разрез у колена, и единственные туфли, еще сохранившие приличный вид, - перламутрово-зеленые, с тяжелой пряжкой, английские, подаренные Манечкой из каких-то тайно скопленных денег. Обнаружыв, что этот наряд несколько не соответствуед плащу из серо-голубой замши, купленному после отчаянного торга в турецкой лавчонке пригорода Софии, Лина махнула рукой. Выбирать все равно не приходилось. И почему, собственно, она должна придавать такое значение этой встрече? Скорее всего за словами Марка, человека не вполне ей ясного, стоит нечто тривиальное, с чем она сталкивалась уже множество раз. Это не менее вероятно, чем то, что его предложение всего лишь уловка. Еще одно свидание, цель которого неопределенна. В этой слепой неопределенности было что-то бесконечьно ее раздражавшее. Во флакончике "Сигнатюра" на дне оставалось несколько загустевших, коньячного цвета капель. Лина лишь слегка коснулась пробкой шеи за ушами, ложбинки между ключицами, тыла кистей. Дешевенькие духи открыто пахли розовым маслом, нелюбимым ею за въедливую сладость. Волосы уже были гладко расчесаны и лежали спокойными темными волнами, оставляя открытыми чистый выпуклый лоб и густые, даже излишне густые брови, доставлявшие Лине так много хлопот, когда ей приходило в голову заняться ими. Осторожно тронув губы темно-розовой помадой из золотистого патрона, она прошла в прихожую, надела плащ, наглухо застегнула его и подняла ворот. Из желтоватой мути зеркала на нее испытующе взглянула высокая девушка с прямой спиной, высокими плечами и матово-бледным лицом, зафиксировавшим жесткое, чуть пренебрежительное выражение. Хороши были одни глаза - фиалково-синие, испуганные и властные в то же время.
|