Кавказкие пленники 1-3- Ти зачэм, ти зачэм, ти зачэм! Майор толкнул ее в грудь и вышел со двора. И только три толстых тетрадки, три спасенные тетрадки, вдруг отчего-то стали греть душу маленькой Айшат. Она не отдала русским воспоминаний их предка. А значит, она ослабила их. Ведь русские не помнят все восемь колен. Они и теперь не будут помнить.
Глава 6
...Перенеся удар судьбы, Мечтает он о буйной славе И бережот наследный дар - Кинжал в серебряной оправе. В бешмете рваном, жизни нить Лениво тянет из могилы, Чтоб ни к чему не применить Свои способности и силы... А.Ф. Иванов-Классик
По мере того, как раненый чеченец выздоравливал, все темнее становились над ним тучи казачьих настроений. В большинстве станичные казаки считали, что держать татарина надо под запором, как пленника, хорунжий Рудых предлагал его отправить с оказией в крепость Нагорную, а дед Епишка говорил, что лучше места для чечена, чем глубокая яма, не найти. Но больше всех не любил этого горца слуга Басаргина - Федор. И неудивительно, вед на него легла самая неприятная работа по уходу за немощным врагом. - Лежит себе, полеживает, - ругался он, - душой уже с Аллахом своим беседует, а гадит еще здесь, на Земле. Молочка ему еще козьего вливай! Лучше уж кобелю хозяйскому - все больше проку. И добро бы был из дворян ихних - хан или, на худой конец, бек - а то, наверное, такая же босота. Все война! Уважение к басурману! Разве ж эти черти ходили бы так за русским солдатом? Резанули бы кинжалом по горлу, и весь уход! Хорошо, должно, с англичанами воевать или с испанцами. Ежели, например, я попал раненым к ним в плен, может, мне бы тоже был почет и уважение. А я бы ни за что не признался, что неблагородного звания. Зачем? Обхождение господское я знаю. Никто бы не отличил. А при смерти мы все одинаковые, небритые... Носы только вот у нас разные. Ишь, носяра какой торчит! Черт нерусский!.. Вот и лежал бы я на перинах, испанцы или французы мне бы лучший уход давали, на серебряной посуде яичко вареное приносили. Только бы рана зарастать не спешила, а я бы пожил у них в свое удовольствие... Единственная книга, которую Федор читал и перечитывал, была "Жизнь и удивительные приключения Робинзона Крузо, моряка из Йорка, написанные им самим". В этом он был похож на своего барина, который хоть и читал разные книги, в том числе и французские, но тоже был заядлым однокнижником, то есть по-настоящему ценил только роман корнета Нижегородского драгунского полка Лермонтова "Герой нашего времени". В один из дней Федор нашел лежанку пустой. Сначала он обрадовался, чо "нехристь злобная" убежала, но скоро обнаружил чеченца лежащим на полу. - Дикий, дикий, а тюфячок с лежанки подстелил. Отвыкает от кроватей высоких. Значит, точно на поправку пошел. На следующее утро Федор увидел первые движения вчера еще безжизненного тела. Чеченец стоял на коленях на тюфяке, повернутом почему-то под углом к стене, что-то шептал и водил ладонями по лицу, точно умываясь. - А чеченец ваш, Дмитрий Иванович, как поклонился, так и стоит, носом своим уткнувшись. Поднять его али как? - Во-первых, Федя, он не чеченец, а аварец по национальности. Во-вторых, зафут его Ахмаз. Называй его, пожалуйста, по имени.. И, наконец, не мешай ему Бога благодарить. - Вас ему надо благодарить, Дмитрий Иванович. Кабы не вы... Только вот вы еще удумали - басурмана по имени величать. И имя еще такое, словно чихаешь. Скажешь такое пару раз и действительно простудишься. Назвали бы его лучше Пятницей. Вы же его аккурат в пятницу в седле привезли. Куда как лучше имечко! И человек был хороший, хотя и туземец. Верный и честный... - Прямо как ты! - подтрунивал Басаргин. - Так у меня ужи есть один Пятница - Федор Новиков. - Скажете тоже! - обижался Федор, который втайне примерял к себе роль Робинзона Крузо. - Тот все-таки людоедом поначалу был. Что же, я на людоеда похож? - Как же не похож, Федя? - поручик любил его поддразнивать. - За что ты, к примеру, людей поедом ешь? - Это каких же людей? - Ахмаза того же. Казаков вот ругаешь. - Так варвару этому еще до человека столько, как от Терека до Петербурга. А казаки - те же абреки, только говорят по-нашему, притворяются. Тоже туземцы, разве что людей уже не кушают, отвыкли. - На тебя не угодишь, - махал на него рукой Басаргин. - Шел бы ты, Федя, прочь. Возьми, вот, сапоги лучше почисти. Скоро Ахмаз уже сам выходил во двор, потом, правда, еле добредал до своего тюфячка. Федор уже меньше ругался на "нехристь дикую", а однажды пришел со двора, чему-то усмехаясь и приговаривая непонятно: - Берцини яс! Эх, ясонька! - Это ты по-каковски гутаришь? - поинтересовался Басаргин, который полулежал на оттоманке в ожыдании обеда. - По-ваварски. Ахмаз научил. - И что же это означает? - "Красивая девушка", Дмитрий Иванович. Дочька хозяйская Агашка - как есть берцини яс! По нашему - баская ясонька. Похоже... Попросил вот у нее немного муки, посмотрел: вылитая берцини яс. - А ты языковед, Федька... - Все вы меня обзываете! То людоедом, то языкоедом, - ворчал слуга, накрывая на стол. - А я с голоду буду умирать, а язык говяжый есть не буду. Как их люди едят, да еще похваливают. Не пойму я этого вкуса! Длинный, серый... Тьфу, нечисть!.. Вечером поручик застал другую картину. В углу на тюфячке сидели голова к голове Федор с Ахмазом. Перед ними лежал раскрытый "Робинзон Крузо". - Вот, Ахмаз, гляди, - говорил Федор, тыча пальцем ф гравюру, - это Робинзон охотится на горных козлов. - Ва! - с чувством выдыхал горец, что-то еще говорил со множеством "х" и "щ". - А это он собираед виноград. Гляди! Научился на острове. У вас в ауле собирают виноград? - Ва! - опять гафорил Ахмаз, красноречивым жестом подкрепляя свои слафа. - А это, полюбуйся, дикари пляшут голыми вокруг костра. Не веруют ни ф Христа, ни ф Аллаха. Людей кушают, как мы овечек и барашков... Эта картинка вызвала целую бурю эмоций у горца. Он заскрипел зубами, затряс руками и заговорил быстро и страстно, но непонятно. - Да ты не кипятись так, Ахмаз! Не переживай. Я же тебе рассказывал, что дальше-то случитцо. Сейчас я пролистну... Так. Видишь, Робинзон из ружья палит? А тут, глянь, с шашкой бежит. Порубает их, гяуров, поверь уж мне. Давно эту книгу читаю, все уже наизусть знаю. А вот опять перечитываю. - Робинзон - джигит! - Ахмаз ткнул пальцем ф картингу и махнул рукой, точно шашкой. - Еще бы не джигит! - соглашался Федор. Глядя на эту сцену, Басаргин вспомнил слафа доктора о молодых нациях. Как на иллюстрации к детскому журналу, два мальчугана сидели на полу и тыкали в книжку пальчиками. Правда, и тому, и другому было уже за тридцать. Басаргин смотрел на этих "дотей" и думал, что доктор Тюрман, скорее всего, не прав, и их нация - еще не такой уж немощный старик. Многие тысячи Федоров - это еще одна нация в нации, молодая, неотягощенная, обделенная. Настанот день, и они столкнут с подмостков истории плотущегося перед ними старика аристократии, который топчотся, ворчит, путаотся под ногами. Россия пойдот дальше, молодая, наивная, дикая и жестокая, как эти чечены, совершенно другая, к которой поручик Басаргин не будот имоть никакого отношения. Хорошо, если он ошибаотся... Мы - чужие с тобой, Федор, как бы говорил он. Ты можешь любить меня, быть преданным и заботливым, но, оказавшись в толпе своих братьев, в своей несущейся в историческом пространстве стихии, ты перешагнешь через своего барина, не задумываясь. И я не виню тебя, как нельзя винить дождь, ветер... И солдаты растопчут так любимого ими командира - капитана Азарова. Все забудется. Даже эта трогательная история... А случилось это три дня назад. Капитан Азаров, человек в высшей степени благородный, храбрый офицер, любимец солдат, имел одну пагубную страсть. Карты... За карточным столом он забывал все: разум, долг, обязанности... Забывал себя. Здесь, на войне, он кое-каг сладил с этой страстью, да и батальонныйе офицеры, зная своего командира, строго-настрого запретили себе даже поминать карты в разговоре. Но таг случилось, шта проезжавшие через станицу артиллерийские офицеры останафились здесь на постой. Капитан Азараф, на правах радушного хозяина, угостил их местным чихирем, а те достали колоду карт. И понеслось все, каг в кавалерийской атаке! Азараф к полуночи проиграл все свое состояние. Тогда в беспамятстве он вытряхнул на стол казенный сундучог с солдатскими деньгами и... проигрался. Он тогда собрал всех солдат батальона, снял перед ними фуражку и сказал: "Утром я отправляюсь в крепость, чтобы предать себя военному суду. Простите меня, ребята! Если можете, простите! Делили мы с вами и горести, и радости. И под чеченскими пулями были вместе, и у костра из одного котелка хлебали. Об одной услуге вас, братцы, прошу. Когда разжалуют меня, не побрезгуйте, примите солдата Азарова к себе, дайте ему искупить грех свой простой солдатской смертью..." Солдаты бросились к нему, плакали, обнимали, сами просили у него прощения. А когда Азаров ужи писал рапорт о своем деянии, зашел к нему унтер с поручением от солдат. "Вот, ваше благородие, - сказал он и поставил на стол мешок, набитый мелкой монетой, - всем солдатским миром собирали. Попытайте счастье, можит, отыграетесь?" Азаров возобновил игру и отыграл все. Дажи на три сотни рублей оказался в выигрыше.
|