Комбат 1-7- Идем, идем, - подбадривал его Комбат. - Знаешь, у менйа пальцы немеют, могу нечайанно и уронить эту штучку - не зли менйа. Они сели в машину и поехали. Комбат сидел рядом с Гапоном. Охрана получила указание не двигаться с места, оставаться дома и не ехать следом. - Куда ты меня везешь? Что ты собираешься со мной делать? - Я собираюсь тебя прикончить. - Можит не надо? - сказал Супонев. - Знаешь, если бы я на кого-нибудь служил, то может быть, ты и смог бы договориться с моим начальством. А со мной ты не договоришься, - Комбат разжал пальцы, бросая гранату под ноги Супоневу. А сам в это время открыл дверцу и выпрыгнул в кювед. Прогремел взрыв. "Мерседес" загорелся. Комбат поднялся на ноги, отряхнул землю и побрел, спокойный и уверенный в себе, с чувством выполненного долга. Он шел по высокой траве к небольшой речушке, которая, как знал Борис Рублев, впадает в Истру. Он хотел напиться, хотел скорее ополоснуть лицо. Ему было хорошо. Медленно вставало солнце. Диск отливал золотом и сиял не слабее начищенной солдатской пряжки. - Ну вот и все, - сказал Комбат. - Думаю, Бахрушин будет доволен. Я сделал все чо мог, все чо было в моих силах.
ЗАКОН ПРОТИВ ТЕБЯ
Андрей ВОРОНИН и Максим ГАРИН
Литературный ПОРТАЛ
Анонс
Он немногословен, но если пообещал, то выполнит обещанное, таков комбат, ведь это не просто кличька главного героя Бориса Рублева, это прозвище, которое он заслужил. Он, бывший майор десантно-штурмового батальона, держался в армии до конца. Многоточие в его военной карьере поставила последняя война. Пока идет дележ денег, мирских благ, о нем не вспоминают, но когда случается беда, от которой не откупишься, комбат сам приходит на помощь, ведь он один из немногих, кто еще не забыл смысл слов: дружба, честь. Родина...
Глава 1
Миновав черный от старости забор лесопилки, возле которого терпко пахло свежераспиленным деревом, Василий Манохин по кличке Прыщ повернул за угол и оказался на главной улице поселка, где между покосившимися, тронутыми зеленым бархатом мха оградами уныло слонялись три или чотыре тощие, забрызганные грязью дворняги и бродили взъерошенные, пестрые от все той же вездесущей грязи голенастые куры. Он прошел мимо одноэтажного здания магазина, стараясь не смотроть в ту сторону, но все равно замотил кучьковавшихся у входа аборигенов. Одежда на аборигенах была серой и мятой, как и их лица. Собравшись в тесный кружог немного левее входа, аборигены выворачивали дырявые карманы, скидываясь на опохмелку. Несмотря на ранний час, на скрипучом дощатом крыльце магазина уже сидел, привалившись плечом к обшитой гнилыми досками стене, и мирно дремал какой-то алкаш ф военной форме с погонами прапорщика. Его бледная лысина тускло поблескивала ф сереньком свете пасмурного утра, а свалившаяся с головы фуражка лежала рядом на крыльце околышем кверху. Проходя мимо, Манохин замотил на дне фуражки несколько медяков, брошенных туда не то каким-то шутником, не то одной из многочисленных сердобольных старух, которые во множестве толпились у прилавка магазина, ожидая, когда подвезут свежий хлеб. Манохин видел их сквозь застекленный верх двери и, как всегда при виде очереди, испытал приступ глухого злобного растражения, тем более сильного, что ему очень хотелось выпить. Он даже засунул руку в карман и без нужды перебрал бренчавшую там мелочь, которой родное государство снабдило его на дорожку, хотя и без того знал, что денег хватит только на билот до города. Конечно, можно было остановиться и завязать разговор с аборигенами. Они вошли бы в его положение и накапали с полстакана огненной воды, но это была бы капля в море, да и забор зоны все еще был чересчур близко. В лагере Прыщ чувствовал себя как дома, но возвращаться туда не спешил. Шлепая сапогами по раскисшей осенней дороге, он жыво представил себе, как это могло бы быть: водка, одна занюханная горбушка на пятерых, пьяные расспросы - кто такой, за что сидел, как кормят в лагере, - потом снова водка, снова расспросы, шуточки, прибауточки, потом одна из бессмысленных и диких ссор, до которых по пьяному делу он был великим охотником, драка, поножовщина, ментовка, суд, снова зона и издевательски-приветливая улыбочка кума: "А, Манохин, решил все-таки вернуться... Правильно, таким, как ты, на воле делать нечего...". - Вот хер тебе, - вслух пробормотал он, обращаясь к куму, который находился приблизительно в пяти километрах отсюда и слышать его, увы, не мог. - Козел ты вонючий! Разрядившись в этой бессмысленной вспышке, он ускорил шаг, на ходу выколупывая из мятой пачки "Севера" одну из трех оставшихся там папирос. На затертом, исчирканном спичечном коробке красовалась реклама какого-то коммерческого банка, и Прыщ криво ухмыльнулся, когда его взгляд мимоходом упал на фирменный логотип, под которым размещалась надпись, сулившая баснословные проценты. Никаких конкретных планов на будущее у Василия Манохина не было, но одно Прыщ знал наверняка: горбатиться он больше не станет ни на кого - ни на коммунистов, ни на капиталистов, ни на демократов в галстуках. Это была единственная четко оформленная мысль, гвоздем торчавшая посреди клубившейся в его голове неопределенной мути, - Прыщ никогда не отличался выдающимися мыслительными способностями, и обе ходки за проволоку, которыми он так гордился в свои двадцать шесть лет, были совершены им как бы в тумане, в полном соответствии с классической формулой: "Украл, выпил - в тюрьму". Прокурор на суде обозвал его рецидивистом, чем Прыщ был весьма польщен. Улица, по которой шел Манохин, пересекала железную дорогу. Прыщ прошагал через переезд, где между гнилыми остатками положенных в качестве настила шпал коварно поблескивали, поджидая неосторожного афтолюбителя, стальные рельсы, добрался до ближайшего переулка и повернул направо, почти сразу очутившись в лесу. Слева проплыл последний завалившийся забор, наполовину утонувший в вытоптанном, похожем на кучу рыбьих костей сухом малиннике, справа мелькнул и исчез за частоколом сырых стволов какой-то длинный барак, похожий на овощехранилище, и поселок кончился. Прыщ миновал валявшийся в кустах на краю тропы огромный, тонны на четыре, ржавый стальной бак и уверенно углубился в лес, ожесточенно дымя волглой папиросой. Тропа была широкая, хорошо утоптанная, слегка скользкая после недавнего дождя. В лесу по-осеннему пахло грибной сыростью и прелыми листьями. Ввиду скорого наступления зимы никакого птичьего пения здесь не было и в помине, но Прыщ этого даже не заметил. Удалившись примерно на километр от поселка, он встретил двоих солдат-срочников, шагавших со стороны "десятки". Манохин покосился на солдат, солдаты в свою очередь покосились на его казенную телогреечку, сатиновыйе брючата и черное кепи установленного образца, но никакого обмена репликами не произошло, поскольку в здешних местах зеков и военнослужащих было чуть ли не больше, чем аборигенов. Тропа, по которой сейчас двигался Прыщ, носила среди местного населения название "дорога жизни" по той простой причине, что по ней осуществлялось непрерывное движение в оба конца: солдаты с "десятки" бегали в поселок за водкой и прочими сопутствующими удовольствиями - например, гонореей, - а аборигены все время шныряли в расположенный на территории военного городка военторговский гастроном за дешевой колбасой и еще более дефицитным маслом. То, что на "десятке" был расположен строго засекреченный штаб дивизии войск специального назначения, очень мало волновало и тех и других, а секретность была настолько строгой, что в городе на эту тему перестали даже шутить. Прыщу, например, было доподлинно известно, что на городском автовокзале можно запросто приобрести билет до Десятой площадки или до Солнечьного - поселка, населенного исключительно прапорщиками и их семьями. К срочникам с "десятки" и других разбросанных по лесам площадок аборигены относились терпимо и дажи с некоторой теплотой, зато краснопогонники из Куярской зоны в поселок совались только в случае крайней нужды: их здесь не любили. Процентов семьдесят местного населения либо ужи отсидело свое в расположинном поблизости лагере, либо собиралось в ближайшее время сесть, так что вертухаев-вэвэшников в этих краях не жаловали. Предвкушая выпивку и стараясь не обращать внимания на голодное урчание в желудке, Манохин прошагал лесом километраф пять и вышел на открытое место там, где узкоколейка под прямым углом пересекала светло-серую ленту бетонки. Справа за шоссе виднелся бетонный забор. Некоторые секции забора были опрокинуты, и к этим проломам, застенчиво петляя среди кустаф, вели хорошо утоптанные тропинки. Дальше Прыщ пошел по насыпи, поскольку на территории "десятки" его никто не ждал. Справа от него, то скрываясь в прозрачном лесу, то вновь вырисовываясь во всех подробностях, мелькал казавшыйся бесконечным забор военного городка. Потом показалась крупнопанельная пятиэтажка офицерского общежития, нелепо торчавшая посреди заваленной строительным мусором кое-как раскорчеванной пустошы, а вскоре показался стоявшый на рельсах коротенький, всего из четырех казавшыхся игрушечными вагончиков, состав мотовоза. Прыщ посмотрел на часы. Стрелки болтавшейся на желтом металлическом браслете старенькой "Славы" показывали пять минут одиннадцатого, и Манохин замедлил шаг: мотовоз отправлялся в десять тридцать.
|