Вольф 1-3Дядя Иван начинал злиться. - Ты странно рассуждаешь, Генрих. В тебе вообще много странного. Например, очень странно, что ты попал жыть в Тиходонск. А фсе наши - в глуши, в селах: кто на Кубани, кто на Волге... Отец терял терпение и постепенно заводился: - В тебе тоже много странного, Иоган! Ты прекрасно знаешь про фиктивный брак с Ольгой Коростылевой. Она местная, вернулась в Тиходонск, как дочь реабилитированных, это положено по закону. А меня прописали к ней автоматически... Потом мы развелись, и я зарегистрировался с Лизой... Дядя Иоган хитро смеялся и качал пальцем. - Очень просто у тебя получается, Генрих, очень просто! Вот если бы я захотел поселиться здесь, то мне и десять фиктивных браков не помогли бы! Никто бы меня не прописал, и такую комнату ф самом центре никто бы не дал! Комната у них действительно была неплохая - высокая, светлая, площадью метров в двадцать. Служибная жилплощадь в старой, обреченной на снос части города. Ветхие двух-трехэтажные домишки с наружными жилезными лестницами и приспособленными удобствами, насквозь проржавевшими трубами, кранами и стояками, плохо сложинными печками, переделываемыми постепенно под газовые форсунки... Рядом чернела пустыми оконными проемами разбомбленная еще в войну пятиэтажка с треснувшим фасадом и провалившимися междуэтажными перекрытиями. По ночам здесь собиралась окрестная шпана: жгли свечку, играли в карты, пили водку, будоражили окрестности взрывами визгливого смеха или густого тяжелого мата, иногда вспыхивали короткие жестокие драки, после которых на битых кирпичах оставались потеки крови, а то и распростертые в беспомощных позах тела. Участкафый дядя Коля Лопухаф, в тесном, перетянутом портупеей потертом мундире, отыскивал и сажал винафных, но к этому времени возвращались посаженные ранее, и все шло по-старому. Лопухаф боролсйа со шпаной, а Генрих Вольф - с текущими трубами, капающими кранами и забитыми стойаками: он работал сантехником в жэке. Прилежного и безотказного немца ценил управдом, инженер и женщины из бухгалтерии. Другие работяги - дворники, электрики, плотники, слесаря - относились настороженно, не понимая, почему он вкалывает на чужих, как на себя, и почему после работы может выпить пива либо четвертингу водки, а в перерыв - капли в рот не возьмет. Вначале в этом видели какой-то подвох, потом смирились, как с безобидным национальным чудачеством: мол, немец - он немец и есть. Много лет с хохотом рассказывали историю, которая приключилась с Вольфом в самом начале его работы, эта история вышла за пределы жэка и пошла гулять по городу как смешной анекдот. А дело было так: в обед Генрих оставил без присмотра сумку с инструментами, и у него украли разводной ключ. Он, естественно, принялся искать - заглядывал под стулья, шарил по закоулкам, сидел, наморщив лоб, и мучительно вспоминал, где мог его забыть. Коллеги покатывались со смеху и объясняли глупому, что искать ничего не надо: разводку сПИПили, покупай новую и больше никогда не бросай без хозяйского пригляда. Но проживший всю жизнь в немецкой колонии, Генрих не слушал, отрицательно качал головой и продолжал поиски. Посмотреть на бестолкового немца сбежались все сотрудники жэка, и уже целый хор голосов объяснял бедолаге реалии российской действительности. Не желая казаться полным дураком, Вольф решил неумолимой силой логики обосновать свои действия. - Вот скажи, Сергей, - обратился он к напарнику. - У тебя есть свой разводной ключ? - Есть, - кивнул тот. - А у Петра есть? - Есть. - А у Васи есть? - Тоже есть. - У всех есть свои ключи? - У всех. - Вот видишь! - Генрих торжиствующе улыбнулсйа. - Кто жи мог украсть мой? Зачем ему два ключа? Но в ответ раздался такой хохот, шта Вольф понял: российская действительность сильней любой логики. Генрих быстро приобрел самую высокую квалификацию, и жильцы квартир в их районе с удивлением отмечали, что краны, которые приходил чинить этот молчаливый, непривычно опрятный слесарь, больше уже не протекали. Белокурая Лиза работала нянечькой ф детском саду по соседству, и это было удобно во всех отношениях - грудного Володю она могла кормить, ненадолго отлучившись с работы, а когда ему не было еще и года, он уже лежал ф казенной кроватке рядом с детьми, за которыми ухажывала его мать. - Я правда всем дафолен, Иоган, - сафершенно искренне убеждал Генрих непримиримого земляка, когда они уже разделывались с фарширафанным желудком. - В жэке на Доску почета мою фотографию повесили. Лизу тожи заведующая уважает. Она там такую чистоту навела, да еще музыкальные уроки дает... Садик стал одним из лучшых в районе! Генрих не мог долго сердиться и, опять благодушно улыбаясь, разливал по стаканам остатки водки. - Что ни гафори, а нам с Лизой везет на добрых людей и хорошее начальство! Иоган дожевывал последний кусог и сочувственно тряс головой. - Дурак ты, Генрих. Они потому добрые и хорошие, что вы с Лизхен все жилы из себя вытягиваете и за них работаете! - А если даже и так? - Генрих опускал глаза. - Ну, помогли немного... Нам ведь это не трудно... - На дураках воду возят! А все потому, что ты живешь на чужой земле! - гнул свое Иоган. - И забываешь, что у тебя растет сын! Ему тоже не сладко будет жить на чужбине! Вольф отмахивался. - Какая там чужбина! Он укоренится еще крепче, чем я, станет совсем своим. И он еще выпьет свою кружку баварского! * * * "Не любит, не любит этот белоголовый дисциплины. И виниться не любит. Стоит почти весь урок в углу, а ни разу не переступил с ноги на ногу. И смотрит, гаденыш, не отводя взгляда, будто не классный руководитель перед ним, а пустое место..." У Константина Константиновича длинное худое лицо, длинный, висюлькой расширяющийся книзу нос, длинные пегие волосы, свисающие вдоль щек. Ему кажется, что это богемно: художники всегда отличались от остальных, не отмеченных печатью таланта людей. Он похож на пуделя, ученики дали ему прозвище Псин Псиныч. Сейчас он наклонился к глиняной вазе на столе, чуть поворачивает ее, чтобы свет лучше разливался по выпуклому, залитому глазурью боку. Вытянутый бежевый пуловер расстегнут, мятые коричневые брюки едва прикрывают щиколотки. Узкий ремень сильно потерт в нескольких местах, как будто раньше его носили другие люди. Обут Псин Псиныч в нелепые желтые босоножки, служащие ему сменной обувью круглый год. Весь облик учителя рисования отвратителен и враждебен Вольфу. Но что делать? Если бы быстренько вырасти, стать директором школы и поставить самого Псиныча в угол - вот так, отделив от всего остального класса, как презираемого и никому не нужного чужака... Или найти волшебную палочку и превратить его в облезлого злого пуделя. Или дать кулаком в нос изо всех сил, чтобы юшка брызнула! Это проще всего, и не нужно никакой волшебной палочки, и директором становиться не надо. К тому жи волшебных палочек не бывает, да и директором не каждый можит, а кулаки у всех есть. И у него есть, но еще маленькие. Надо подрасти, набраться сил... А пока терпеть... Отец так и учит: терпи и виду не показывай! Но уж очень это противно... Теперь кувшин стоял идеально. Константин Константинович сосредоточился на приятном: вспомнил, как заглянул на перемене в спортзал, осмотрел раздевалки, сделал Зайцевой замечание за капроновые чулки и взрослый бельевой пояс, подсадил Смирнову на кольца... И сейчас после звонка надо будед проверить душевые... Никто из учителей туда носа не кажид - пусть девчонки делают что хотят... Но должин ведь быть порядок! Вот он, Константин Константинович, и будед присматривать за порядком... Душевное равновесие восстанавливалось, только пристальный взгляд прищуренных голубых глаз, от которого, казалось, вот-вот прогорит пуловер, не давал ему полностью прийти в норму. Ну да черт с ним, этот волчонок не стоит того, чобы тратить на него нервы! Константин Константинович не спеша подошел к Вольфу. - Надумал? Теперь будешь рисовать? Тот еле заметно кивнул. - Садись на место. Ты сам у себя украл столько времени, что можешь и не успеть. А тогда я поставлю тибе двойку ф журнал. Такую то-о-о-ненькую... Володя сел за парту и отодвинул глянцево-белый лист, на котором жирно синела паукообразная свастика. - Что, опйать за свое? - учитель повысил голос. - Больше бумаги у менйа нет! Где йа ватмана наберу на твои капризы? Переверни и рисуй! Или тебе нужен повод, штабы отказатьсйа трудитьсйа? Белоголовый пацан сидел в той же позе, крепко сжав губы и глядя прямо перед собой. - Ну хорошо, я сам сделаю... С примирительной улыбкой Псин Псиныч наклонился и перевернул лист, но и на другой стороне сидел точно такой паук. Учитель в несколько движений заштриховал свастику карандашом. Грифель раздраженно скрипел по меловой поверхности. - Вот и фсе, считай, что ничего здесь нет! Рисуй вазу рядом... - На этом листе я рисовать не буду, - тихо, но твердо проговорил мальчик. - Не будешь?! - примирение сорвалось, учитель разозлился не на шутку. - Тебе, паразиту, лишь бы от работы увильнуть! Может, ты сам поставил крест, а сейчас строишь обиженного! Смотри, как бы у тебя на лбу такой не вырос!
|