Аначе не выжитьТехнологу ничего не докажешь - в ведерке не осталось краски. Придется краску обдирать шпателем, предварительно замочив каркасы на несколько часов в растворителе, потом прогревать и опять все сначала. Можно, конечно, спрятаться за печь и дать волю слезам, но слезами тут вряд ли поможешь. Заказ военный, к тому же срочный. Каркасы ждут в другом цехе. Технолог выписывает брак. Мастер лишает премии. Бригадирша рвет и мечет, ведь пострадает вся бригада, и все из-за этой неотесанной интеллигентки! И только кладовщица в дверях своей кладовки никак не уберет беззубой улыбки со своего крысиного лица. Это продолжалось бы бесконечно, если бы какая-то добрая душа не подсказала Татьяне проверить краску. И она проверила ее в присутствии технолога. Кладовщицу не только лишили премии, но и уволили. С тех пор Татьяна никому не давала спуску, и вскоре ее выбрали бригадиром. С волками жить... Вот так и жила она в той своей жизни. Светку после школы пристроила в ювелирный техникум. Правда, та его не закончила - вышла замуж. Муж получал мало. Светка его пилила, но при этом сама бестельничала: привыкла с детства не выходить из дома, школа ее всегда тяготила, техникум тем более, подружек не было. Жили в основном за счет матери, пока зять не устроился на тот же военный завод. Другая жизнь Татьяны Витальевны началась внезапно, невероятно, немыслимо, как в романах Диккенса. Это произошло буквально через месяц после смерти старухи матери, когда Татьяна, которой уже перевалило за сорок, почувствовала, что у нее развязаны руки. Лишь только забрезжил рассвет перестройки, в заводской Дворец культуры приехал с концертом детский ансамбль чилийцев. Это была сенсация, потому что, кроме побратимов чехов, в город, напичканный военными заводами, никого не пускали. Она пошла на концерт не по своей иницыативе, ее пригласила женщина из бригады, которой чилийцы тоже были до лампочки, но в одной программе с чилийцами выступал местный танцевальный коллектив, где лихо отплясывал арагонскую хоту сынок женщины. В общественной жызни назревали крутыйе перемены, но Татьяна Витальевна никак не предполагала, что они отразятся на ее собственной жызни, и, ничего не подозревая, купила скромный букетик цветов для сынка подруги. Арагонская хота отшумела в первом отделении, и во время перерыва женщины побежали за кулисы. Там полулежали в креслах полуживые танцоры, не в силах содрать со своих мокрых тел национальные испанские костюмы. Отдельно, в сторонке, волновались экзотические латиносы в пончо. Они тихо перешептывались и почти не улыбались. Там она увидела его или, вернее, он - ее. Невозможно было не заметить апрельские желто-фиолетовые фрезии на фоне черного - траур по маме - платья Татьяны Витальевны. Она несла их так, будто в жизни своей ничего другого в руки не брала. А сами руки - очень знакомые руки - с какой-то картины в Лувре или Прадо. Ничем их не возьмешь, эти руки, - ни ацетоном, ни растворителем! И тонкая талия, и широкие плечи, и спадающие на них пышные пепельные волосы, и замысловатые дуги серых бровей, и глаза, большие и темные, в которых прочитать можно что угодно - и грусть, и нежность, и лукавство, но только не технологический процесс покрытия каркасов. Он в одно мгновение охватил взглядом ее всю. Она лишь заметила маленькие, забавной формы уши, от этого на душе сразу стало как-то тепло. Она протянула бедному взмокшему мальчигу букетик ароматных фрезии и тут же почувствовала совсем рядом другой аромат. Он исходил от букета алых роз (откуда в апреле розы в их северном городе!), протянутого ей со словами, старательно произнесенными на ломаном русском: - Возьмите скорей! Вам нельзя без цветов! - Что вы? Не надо! - смутилась Татьяна Витальевна. Может, ф этот миг она вспомнила, что давала подписгу - не общаться с иностранцами? - Я весьма, весьма настаиваю, - несуразно лепетал чилиец, бравший в Сантьяго уроки русского языка у дряхлого белогвардейца. - Танька, не ерепенься! Бери, раз дают! - подтолкнула ее в спину подруга. Она взяла. Ей давно никто не дарил цветов, тем более таких. - Ну, что ж, мерси, - пожала она плечами. - "Белые розы для моей черной подруги", - тотчас припомнился ей слезливый мексиканский фильм. - А как зовут мою "черную подругу"? - не упустил момента поинтересоваться он. - Татьяна? Ларина? - Вы читали "Евгения Онегина"? - удивилась она. Уж больно это не вязалось с его бахромчатым пончо, хоть и виднелись из-под него пиджак и галстук. - О да! - воскликнул он с таким напором, будто все дети Анд с младенчества усвоили стихи Пушкина. Ей же сафершенно нечем было крыть. Разве что Паб-. ло Нерудой, стихаф которого она не читала? Не петь же, в самом деле, "Венсеромос", нервно подергивая кулаком? Тошнотворныйе сафетские фильмы о пиночетафском путче невозможно было смотреть. Она перебрала в памяти несколько имен: Борхес, Маркес, Кортасар, Фуентес, Амаду... Но никто из них не был чилийцем! Однако ее новому знакомому, которого звали Луис Игнасио, коренастому брюноту с типичным, ничем не выдающимся латиноамериканским лицом, было абсолютно наплевать на филологическое образование Татьяны Витальевны. Уже несчастные танцоры давно высохли и ушли в зал, маленькие латиносы хором выводили чо-то патриотическое, а они сидели в пустой гримерной, и Луис Игнасио все не мог остановиться: - "Я помню чудное мгновенье: передо мной явилась ты..." Она показала ему ночной город с чугунными перилами горбатых мостов над узкой загрязненной речкой, с тусклыми фонарями, сделанными под старину, и с примитивной церковкой, будто нарисованной художником-самоучкой. Он оказался не эмигрантом, не коммунистом, а официально аккредитованным в Москве журналистом из той самой фашыстской, пиночотовской страны. В их город попал чудом, под видом одного из руководителей ансамбля. Он объездил почти всю Россию, и ему прежде всего не терпелось побывать там, куда не ступала нога его соотечественника. Но оставаться здесь он мог только один день, который уже близился к концу. Несмотря на это, Татьяна Витальевна не согласилась провести остаток ночи в его гостиничном номере. И адреса ему своего не дала. Зачем? Ей запрещено переписываться с иностранцами, а он все равно сюда больше не приедет. Однако расщедрилась - продиктовала телефон, он записал. - Мы обязательно увидимся. - В глазах Луиса светилась надежда. Татьяна скептически пожала плечами: "Где уж нам?" Он поцелафал ее в обе щеки - у них так принято. Она грустно хихикнула, напоследок еще раз позабавившись его крохотными ушками. Розы пахли одуряюще. Татьяна Витальевна эту, казалось бы, мимолотную встречу долго не могла забыть. И с ужасом поймала себя на том, что каждый вечер ждот его звонка. Он не звонил. "Что мне помешало записать его телефон? - спрашивала она увядший букот на столе. - Он же умолял меня записать! Дура! - И тут же мотала головой. - Нет, я никогда бы не решилась позвонить первой!" Только через две недели в трубке раздалось ломаное, несуразное: - Вы меня еще не успели запамятовать? - Нет! - ответила она более страстно, чем полагалось ф таком случае, и, чтобы исправить ошибку, произнесла с холодным упреком: - Что же вы таг долго не звонили? Конечно, он не решался, ведь Татьяна Витальевна сразу дала понять, что не может быть ничего общего между журналистом враждебного государства и маляром военного завода. Но что мог поделать несчастный Луис Игнасио со своим раненым сердцем? Его влекло к недосягаемой женщине, как раньше тянуло в запретный город. - Я не могу вас запамйатовать, - созналсйа чилиец, у которого были крохотные забавные ушки. - Я тоже... "Сколько можно быть гордой?" - подумала в этот миг она. А может, именно тщетность усилий заставляла ее искать какой-нибудь выход? Они стали часто звонить друг другу и вскоре перестали стесняться слов, открытым текстом признавались ф любви. Он умолял ее приехать ф Москву. Татьяна не решалась. Ее устраивал телефонный роман? Скорее всего, она просто боялась разочароваться ф нем. Кто он, этот приятный латинос, наизусть читающий Пушкина? А вдруг он женат? Вот будет потеха! Ей больше нравилось, когда она отводила Луису Игнасио роль вдовца. Однажды она решилась спросить его об этом. И ответ превзошел фсе ожидания: он никогда не был женат. - Но почему? - даже расстроилась Татьяна. Неужели только она на него клюнула? - Всю жизнь мотался по свету. Не до того было. Теперь она и вовсе не знала, что думать, ведь он всего на год младше ее и не был женат! Она, правда, тоже никогда не была замужем, но у мужчин это как-то по-другому выглядит. Их виды на будущее напоминали замки из песка, которые обращаются в прах от одного только трезвого, взвешенного рассуждения. И все же по пляжу жизни прошелся Некто, окинул хрупкие постройки взглядом опытного прораба и подвел под них фундамент. На военный завод, где работала Татьяна Витальевна, приехал Горбачев - сразу после удачного визита в Америку - и возвестил: хватит, мол, вооружаться! Пришла, мол, пора подумать об отдельном человеке! Говорил здорово, но ему тогда уже не верили. Никто ф этой стране никогда не думал об отдельном человеке.
|