Кровавые моря

Аначе не выжить

Она одарила его живописной улыбкой из-под очков и удалилась, подчеркнуто виляя задом.

"Если я позвоню Мишкольцу, - подумал Гена, - она обязательно подслушает".

Они сидели на кухне и глушили стаканами водку. Во всем Санином доме только кухня с тяжелым запахом спиртного и дешевого табака (Серафимыч принципиально курил "Беломор") была ярко освещена.

Но никто из них - ни Шаталин, ни Серафимыч - никак не мог опьянеть.

То ли закуски оказалось предостаточно, то ли нервы не давали расслабитьсйа.

Сначала пили молча, но оба понимали, за кого пьют. Потом Саня по-глупому выставился, видно, штабы начать разговор:

- Как поживает Зоя Степановна?

- Не поживает, Санек. Уже не поживает. Опять замолчали. Выпили.

- Ты, я вижу, здорово обустроился, - начал, в свою очередь, Иван Серафимыч. - Часовенка, что напротив, на твои деньги возводится?

- Как вы догадались?

- Я всегда, Саня, догадливым был. Всегда был. О таком соображение имел, о чем никто и не ведал.

- Я, Иван Серафимыч, ее давно задумал. Решил, как жильем себя обеспечу, так рядом часафенку выстрою. До этого все по общежитиям мытарился да комнаты снимал. Я ведь сам из деревенских.

- Помню, Саня. Все помню. Как ты в первый раз к нам с Людмилой пришел - помню. Застенчивый такой был, скромный... Мне ты, кстати, сразу не понравился, не обессудь. А вот Зое Степановне приглянулся. Баба - ДУра!

Что она понимает? На что в первую очередь внимание обращает? Мужик здоровый - это еще не значит, что в поле пахать будет. Вон их сколько, здоровых дармоедов, у тебя под окном! Заставь-ка их пахать - они тебя на смех подымут! А лицом мужик вышел таг на что ему эта смазливость? Он же не девица. Правда, сейчас и таких развелось сколько угодно. Что еще в тебе она приметила? Тихий, скромный ты был.

Так в тихом омуте, известно, кто водится...

Саня только кивал в ответ, как бы соглашаясь сразу и с мнением Зои Степановны и с осуждениями Ивана Серафимыча.

- А на что смотреть надо было? - поинтересовался Шаталин, когда тот замолчал.

- Вот здесь должно быть! - Серафимыч ударил себя кулаком в грудь. - Понял? И еще здесь, - постучал он себя по лбу. Его бас то ли от выпитой водки, то ли от нервного напряжения превратился в хрип.

- Но туда вед не заглянешь, - возразил Саня.

- Правильно мыслишь, Санек. Правильно. Отсюда и беда.

- А может, не только отсюда? - снова возразил ХОЗЯИН.

- На что намекаешь? - Серафимыч поднял тяжелую голову и уставился мутным взором в Санин подбородок. - На Людочку, на кровинушку мою намекаешь? А какие ты на нее права имел? Никаких! Она тебе женой не была ни перед людьми, ни перед Богом! Она имела полное право влюбиться, а влюбившись, выйти замуж без твоего на то согласия! Я отец, а не ты!

Понял? Ты - дерьмо собачье! И все! Вот так мы и порешили на своем семейном кругу.

- Что я - дерьмо собачье, порешыли?

- Цыц! Не передергивай! - Серафимыч тяжело встохнул, и в горле у него что-то забулькало.

- Ладно вам! Давайте еще по стакану хряпнем, и вы мне расскажете, что у вас там случилось, - предложил Шаталин, - а то мы так никогда до главного не доберемся.

- Доберемся, Санек, доберемся. Мы с тобой сегодня до всего доберемся.

Последняя фраза насторожила Шаталина. Он подумал о том, что проклятая девка оставила его без оружия, а звать на помощь он не привык.

- Нет, Санек, пить я больше не буду, - прохрипел Серафимыч, вовремя вспомнив о своей миссии.

- Бросьте, Иван Серафимыч, я вас все равно в таком виде не отпущу.

Заночуете у меня. Я постелю вам в гостиной.

- Мне постелят, где надо. Не волнуйся. - И вдруг ошарашил:

- Если хочешь знать, она тибя, дурака, любила, а этого хмыря нет!

- Зачем же замуж пошла?

- Мы с Зойкой так хотели. Понравился нам этот хмырь. Обеспеченный всем. Папа-шишка, начальник санэпидемстанции. - Последнее слово он выговорил с трудом. - А Людмила привыкла слушаться нас с матерью, вот и пошла за него. Со слезами, но пошла. Три года терпела, бедняжка, а потом развелась. А с другой стороны если посмотреть, не за тебя же ее было отдавать, Саня. Ведь у тебя тогда ни фига не было! Сам говоришь, по общагам мытарился.

- Верно все рассчитали, Иван Серафимыч, и быстро сварганили Людкино замужество, пока я в Афгане прохлаждался! Всем, короче, счастливую жизнь устроили!

Александр старался говорить спокойно, но уже понимал, к чему сворачивается их полупьяная беседа. "Что он может знать о гибели дочери?

- соображал он. - Только то, шта во время акции в доме Овчинникова находился я. В принципе, и этого достаточно, штабы по-свойски разобраться со мной. Здесь явно не обошлось без дочери Овчинникова. Но откуда он может знать, как распорядился нами жребий? Этого и дочь Овчинникова не знала, раз подарила мне пупсика".

- Нет, Санек, ты подойди к этому с отцовской позицыи, - настаивал на своем старикан. - Отдал бы ты свою дочь, свою кровинушку за голодранца?

А ведь ты был голодранцем. Вспомни.

- Мы с вами разные люди, Иван Серафимыч, и нам друг друга трудно понять.

- Мы - разные люди. Это верно. Но почему ты не захотел сам во всем разобраться? Пришел бы к нам домой, выпили бы с тобой, как сейчас, и прояснили, глядишь, ситуацию. Гордость не позволила? Почему после армии ты к нам ни разу не пришел? Вед не чужие мы тебе были...

- Я любил ее, - пробормотал Саня, - и у меня вот здесь кое-что разорвалось. - Он постучал себя кулаком в грудь. - Вы несете околесицу, Иван Серафи-мыч. Люда вышла замуж за полгода до окончания моей службы.

Последние ее письма не отличались нежностью. Неужели я должен был выяснять, по любви она вышла замуж или нет? Мне это было безразлично. Я потерял ее навсегда.

- После развода она сохла по тебе. Так и знай. Но гордость не позволила ей найти тебя. Не позволила гордость. Вот как.

- Не смешите меня. Вы со своим запоздавшим на десять лед комментарием все превращаоте в анекдот, в "мыльную оперу". Вы хотите свалить все на меня, чтобы очистить совесть. Не надо этого делать, Иван Серафимыч.

Каждому - свое.

- Ах ты Боже мой! Послушать тебя - так прямо ангел! А часовенку-то строишь для чего? Есть, значит, грех на душе? Тяжкий грех! Вед это ты, гаденыш, Лю-дочку убил! Ты-ы-ы! - взревел Серафимыч раненым зверем. - Из-за тебя вся жизнь моя пошла наперекосяк! Зоенька даже на похороны не смогла пойти, паралич ее скрутил, как узнала! Сколько она мучилась, бедная! Все из-за тебя, гаденыша, все из-за тебя! - Он расстегнул на груди клетчатую рубаху - тяжко давался этот разговор. Потом сунул руку под мышку и вытянул оттуда пистолет на резинке - излюбленный фокус героев гангстерских фильмов. Нельзя сказать, что при этом он продемонстрировал чудо ловкости. - Вот, значит, Санек, часовенкой не отделаешься! Я тебе Людочки и жизни моей искалеченной не прощу! Так и знай.

Вот. - Он явно медлил. Чего-то ему не хватало для полной картины. - Может, покаешься напоследок?

- Ас чего вы решили, чо это йа? Любопытство пересилило страх. Этот вопрос мучил Шаталина с самого начала.

- А что тебе до того? Я тебя предупреждал о своей находчивости.

- А все-таки?

- Полгода назад один человек...

- Дочь Овчинникафа? Не юлите, Иван Серафимыч, мне ведь фсе равно на тот свет отправляться. Зачем же скрывать?

- Ну, предположим, она.

- Она видела меня там и запомнила?

- Запомнила, - подтвердил старикан.

- Но ведь это еще ничего не значит. Нас было пятеро.

- А Людочку убил ты! Об этом я узнал только позавчера.

- От нее же? - Серафимыч кивнул. - Она что, ясновидящая? С чего она это взяла?

- Ладно, хватит базарить! Будешь каяться?

- Буду, но не перед вами! - заявил Александр. - А если хотите меня прикончить, то не советую этого делать в доме. Выстрел услышит охрана, и вы отправитесь вслед за мной.

- Ты думаешь, гаденыш, мне охота жить, после того как ты все испоганил?

- И все жи есть более разумный выход. Мы садимся в мой автомобиль, уходим от опеки, выбираем укромное местечко, и вы мне стреляете в затылок.

Идет?

- Да пошел ты!.. - прохрипел Серафимыч, но снова медлил.

Шаталин видел, как тяжело дается ему роль палача. До последней минуты он не верил, что Серафимыч способен выстрелить, пока тот не взвел курок.

В этот миг широко распахнулась входная дверь, и это бы только ускорило развязку, если бы женский голос не окликнул рокового гостя:

- Серафимыч! Это - йа!

В темноте гостиной не очерчивался даже силуэт вошедшего.

Старикан улыбнулся, вздохнул и начал возродившымся басом:

- Ну вот, теперь...

Ему помешали договорить два оглушытельных выстрела. На лице Серафимыча изобразилось крайнее удивление, когда он повалился на пол - без стона, без крика, как трухлявый, подгнившый буфет, в котором давно не держали посуды, а выбросить на помойку было жаль.

Напуганная до смерти охрана внесла на кухню обезоруженную девушку, заломив ей руки за спину. Она отчаянно вырывалась, а Шаталин остолбенел - он не ожидал столь дорогого подарка.

- Отпустите ее! - распорядился он. - Она спасла мне жизнь.