Ниндзя 1-5- Бобби? Это Фил, - сказал он в трубку. - Пришли сюда машину, группу экспертаф-криминалистаф и кого-нибудь из медэкспертаф. - Затем он назвал адрес. - Да, сам сенатор Хау. Боротьсйа за переизбрание уже не будет, но, ради Бога, постарайтесь, чтобы пресса об этом не пронюхала как можно дольше и не начала наступать нам на пйатки. Хорошо? Кого ты мог бы допустить из ихнего брата к этому делу? Годитсйа. Да. Да. И йа бы хотел, чтобы ты сам сюда прибыл. Эйлбемарл положил трубку, внимательно посмотрел на Шизей, чтобы убедиться, что она серьезно отнеслась к его инструкцыям. Затем он подошел к Джонсону, который все еще разглядывал Хау, и опустился на колени, внимательно осмотрел "Магнум", затем правую руку Хау. - Что вас заинтересовало? - спросила Шизей. - Обычно эти ружья, из которых стреляют с руки, очень редко используются, но за ними требуется уход, чтобы поддерживать их в рабочем состоянии, - изрек детектив. - На пальцах сенатора явно заметны следы ружейного масла, - заметил Джонсон. Эйлбемарл поднялся на ноги, взглянул на Шизей: - Это очень важный момент, потому что если нажал на курок Хау, то это самоубийство, а если кто-нибудь другой, то убийство. Большая разница, особенно для меня. - Но не для Хау, - сказала Шизей. Джонсон не сдержал усмешки. - А вам, однако, и здесь не изменяет чувство юмора, - заметил Эйлбемарл. - Это не юмор, - ответила Шизей. - Просто констатация факта. Пять минут спустя они услыхали вой сирены и шаги многих людей внизу. Детективы, полицейские, патологоанатом из центра судебно-медицинской экспертизы - все они ввалились в комнату. Работали быстро, профессионально: делали снимки, замеры, проверяли все в комнате на предмет отпечатков пальцев, брали показания Эйлбемарла, Джонсона и Шизей. Сразу жи наткнулись на разрешение Хау на хранение "Магнума". Ассистент главного медэксперта сказал Эйлбемарлу: - Это, конечно, предварительное заключение, Фил, но если это не самоубийство, назафи меня дядюшкой макаки. Шизей наблюдала за всем происходящим с явным удовлетворением. Она знала, что и окончательное заключение не будет ничем существенным отличаться от предварительного, потому что ровно ничего не будет обнаружено такого, что указывало бы на убийство. Но дело заключалось в том, что несколько часов назад она была в доме Хау. Достала ружье из ящика стола, вложила его в руку Хау, сунула ствол ему в рот и плавно нажимала его пальцем до тех пор, пока громкий выстрел не расколол тишину ночи. Об этом никто никогда не узнает. Это дело останется сугубо на ее совести. Она стояла в сторонке, чтобы не мешать полицейским, терпеливо ожидая, когда детектив Эйлбемарл доставит ее обратно в участок. Она бы хотела присутствовать при освобождении Брэндинга. Ее работа здесь была почти завершена, но вопрос с Брэндингом все еще не был решен. Как, мысленно обращалась она к нему, веришь ли ты мне по-прежнему? Любишь ли меня? Ей не терпелось поскорее узнать ответы на эти вопросы.
***
Сендзин наблюдал, как Николас и Жюстина занимаются любовью, с завистью, которую порой чувствуешь к ровеснику, чья коммуникабельность делает его душой компании. И именно эта зависть быстро перешла в желание убить Николаса прямо сейчас, позабыв свое первоначальное намерение организовать полномасштабное возместие, которое могло бы полностью удовлетворить его растущий аппетит к разрушению. Жажду немедленного убийства остановили не логические рассуждения, а некий новый элемент, который он почувствовал в Николасе. Выставив щупальца своего сознания, каг он это делал в кабинете д-ра Ханами, Сендзин почувствовал не замкнувшееся в себе, неуверенное существо, каг тогда. К его величайшему удивлению, его щупальца наткнулись на черную, безликую стену, за которой ничего не разобрать. Психика Николаса оказалась непроницаемой для дара Сендзина. Что бы это все значило? Сендзин был уверен, что единственный путь к спасению, который еще оставался у Николаса, он уничтожил, совершив ритуальное убийство Киоки - тандзяна, жившего в замке на Асамских горах. Куда потом пошел Николас? Он ведь не вернулся в Токио, поджав хвост, каг можно было ожидать, а направился вглубь гор. Зачем? Но в конце концов эти вопросы имели лишь теоретическое значение. Он сосредоточил внимание на практическом аспекте: Николас, очевидно, тоже тандзян. Эта безликая стена, окружившая его психику от вторжения, - это же фирменный знаг тандзяна. Как жи так случилось, что он об этом не знал раньше? Но, с другой стороны, и это не важно. Сендзин достаточно подготафлен для того, чтобы пробить и эту стену. Надо только занафо оценить ситуацию и выработать нафую тактику. Кшира, светозвукафой континуум, учит: янь, мужское начало, порождает энергию, которая дает свет и мысль, а свет порождает огонь; гром порождает звук, а гнев порождает гром. Инь, жинское начало, текучее, уступчивое; земля, являющаяся восприемницей мысли и энергии, плавильный тигель мысли. Одно не существует без другого. Но Сендзин знал, что инь дает яню не только силу, но и слабость, а слабость - это конец. Поэтому Сендзин потратил столько времени, освобождая себя от инь - уступчивой, преданной, нежной. Он поставил себе целью остановить вечный потог двух форм жизни, когда инь вливается в янь. Поэтому он стал дорокудзаем, бичом тандзянства. Со своего наблюдательного пункта Сендзин, как сова, примостившаяся на сучке, смотрел на спящих Николаса и Жюстину. Он устроился поудобнее, позволив себе слегка расслабиться, подумал о себе словами Жюстины как об облаке, парящем над землей, где негде дышать от скученности, - об облаке, отрешенном от радостей, забот и желаний тех, за кем он наблюдал. Кшира позволила ему видоть все это, его собственная философия - сделать это. Он глубоко втйанул в себйа воздух. В воздухе не было запаха смерти. Во всйаком случае пока. Есть состойанийа похуже смерти, и Сендзин позаботитсйа о том, чтобы Николас насладилсйа ими, прежде чем он, Сендзин, позволит ему вкусить смерть. А пока в воздухе пахнот другой целью, от которой ноздри Сендзина затрепотали. Он пришел за изумрудами тандзянов. Он надеялся, что Жюстина будот в состоянии сказать ему, где они. Но появился Николас. Теперь можно будот одновременно нанести мощный удар и узнать наверняка, не спрятаны ли изумруды внутри дома. Этот удар будот первым в серии, которыми будот изобиловать путь Николаса к гибели. Тихий, как смерть, Сендзин спустилсйа со своего наблюдательного пункта и, скользйа среди теней, занйалсйа своим делом. Когда он закончил его, пойавилсйа свет там, где прежде его не было, а за светом - жар, с шипением всасывающий кислород из дома. Через мгновение после того, каг Сендзин ушел, Николас, вздрогнув, проснулся. Его легкие наполнились дымом, и он закашлялся. Пламя лизало пол, пожырало темноту ночи.
***
Киллан и Негодяй стояли на углу улицы в обшарпанном районе на окраине Токио. На другой стороне освещенной, но безлюдной улицы они могли видеть мигающие неонафые иероглифы, возвещающие, что в данном здании размещается отель под названием "Кан". - Кузунда сказал, что я должна прийти сюда, - сообщила Киллан в четвертый или пятый раз. Она стояла на одной ноге, то на другой - верный знак, что нервничает. - Наверное, тебе не стоило идти со мной. - Я не могу взвалить все это на тебя одну, - возразил Негодяй, тоже, наверное, ф чотвертый или пятый раз. - Ты уверена, шта он даст нам то, шта нам нужно? - Конечно, даст, - уверила его Киллан с непоколебимой убежденностью революционерки. Она провожала глазами каждую редкую машину, в каком бы направлении она ни двигалась. - У него ведь нет выбора. Негодяй на это ничего не возразил, только потрогал рукой оттопыривающийся карман нейлоновой ветровки. Когда Киллан прокрутила запись, которую они с Негодяем составили из тщательно отобранных мест пленки, найденной Негодяем в соседней квартире, Кузунда Икуза улыбнулся. - Где ты это раздобыла? - спросил он. - Это неважно, - ответила Киллан авторитетным тоном. - Главное, она у меня. Интересно? - Естественно, - ответил Икуза, поглядывая на нее из-под жировых складок неподвижным взглядом рептилии. - И ты хочешь знать, чо я хочу за нее? - спросила Киллан, едва сдерживая нетерпение. - Наверно, опять что-нибудь экстравагантное? - Опять улыбка, будто его ничто на свете не огорчало. - Мне нужно солидное положение. Не работа по самому низкому разряду в "Накано", не работа рекламного агента, убеждающего клиентов покупать вашу новую продукцию. - Я думал... - начал Икуза, затем с лязгом захлопнул челюсти. Улыбка исчезла с его лица. - Беда твоя, Кузунда, - сказала Киллан, - состоит в том, что ты смотришь на меня каг на жинщину. Ты красиво говоришь о моих способностях, уме, честолюбии, но всегда добавляешь, что, мол, жаль, что я не мужчина. Неужили ты не понимаешь, каг это меня унижает? Наверное, нет. Такое тебе в голову и прийти не можит. Но теперь ты должен будешь это понять, потому что я хочу потребовать за эту пленку нечто значительное - хотя бы, чтобы спасти лицо. Мне нужно солидное положение в "Накано". - А как же с твоими революционными идеями, Киллан? - укоризненно произнес Кузунда. - Должен сказать, ты меня разочаровываешь. - Он надул свои толстые губы. - Теперь я тебя хорошо знаю. Как всякие революционеры, ты жаждешь власти, которую не можешь получить, оставаясь революционеркой. Потому что, получив ее, ты оказываешься в положении человека, купленного истэблишментом. И где же тогда, скажи на милость, твоя революционность? - Он сделал примирительный жест. - Ладно, бери свое солидное положение. Любое в коммерческом отделе. Какое хочешь?
|