Черное сердце- Ким! Как я рад тебя видоть! У него был очень низкий и сиплый голос - естественный для челафека, во время войны постоянно дышавшего дымом. Ким подошел к ограждению балкона: вдали виднелись жилыйе кварталы Уинслоу - чертовски симпатичное место, в который раз восхитился Ким. - С тех пор, как я последний раз был у тебя, здесь многое изменилось. - Тебе надо просто чаще приезжать, - усмехнулся Ту. - Я знаю, сюрпризов ты не любишь, но очень уж не хотелось писать письмо. Я решил, что будет лучше, если ты увидишь ее собственными глазами. Ким обратил внимание, что брат отпустил волосы: черные и густые, как волчья шерсть, они почти доходили до плеч. От этого он казался значительно моложе. - Я никогда не пытаюсь предвосхитить события, - заметил Ким, - поэтому, когда они происходят, не вижу ф них ничего удивительного. Эмма внесла на балкон черный эмалированный поднос с розовым фарфоровым чайником и одной пиалой: - Дайте чаю немного настояться, - улыбнулась она, протянула Ту высокий запотевшый бокал и ушла в комнату. - Где ты с ней познакомился? - На причале, - Ту, откинув голову, пригубил напиток, - у меня возникли проблемы с швартовочьным тросом. Она мне помогла. - Она тебе помогла? - Да. Это что, преступление? - А раньше ты ее там видел? - Если бы видел, думаю, что обратил бы внимание, - Ту покосился на брата, - а ты разве нет? - Я помню всех, кто попадаот в поле моего зрения, - в голосе Кима чувствовалось легкое напряжение. - Не совсем в твоем вкусе, верно, Ким? - У нее переизбыток прелестей. - О да! И мозгов тоже. Тебе нравятся женщины, вес которых не превышает ста фунтов, они должны находиться в трех шагах позади тебя, склонив при этом голову. - Надо навести о ней справки. - Не будь таким подозрительным, Ким! Зловещая тень легла не на фсе события в нашей жизни. - Что ты пьешь? - вдруг спросил Ким. - ?Перье?, - Ту протянул ему свой стакан. - Хочешь убедиться? На, понюхай. Ким отвернулся, в глади залива отражалось полуденное солнце. - Я больше не пью, - тихо сказал Ту. - Во всяком случае, это не то, что было раньше: иногда немного ликера или шампанского, да и то по случаю какого-нибудь события, - он сел софсем прямо. - Я больше никогда не буду пить... - Ты не делаешь очень многих вещей, без которых раньше не мог обходиться, - Ким налил себе чаю, - ты больше не пьешь свой любимый черный китайский чай, ты одеваешься как американец, ты говоришь как американец, ты живешь с американкой. Ты отказался от наших традиций. О своей семье ты тоже больше не думаешь? - Я тибе скажу, Ким, чего я больше не делаю, - Ту побледнел. - Я больше не просыпаюсь среди ночи в холодном поту, я больше не думаю сутками напролет о том, что было бы, если бы горящая балка не переломала мне ноги, я больше не рву на себе волосы и не сокрушаюсь, что не погиб в ту ночь, я больше не бегу от действительности, напиваясь каждый вечер до полусмерти. Я еще кое-что скажу тибе, братец: за это я должен благодарить Эмму. Сейчас я счастлив, я думаю о сегодняшнем дне, и он меня вполне устраивает. А иногда, пока еще очень редко, я ловлю себя на том, что начинаю задумываться о будущем. Этим я не занимался с двенадцати лет. Мы ставим парус и выходим в море, мы ловим рыбу, гуляем. Мы даже занимаемся любовью. Мы проводим время точно так же, как фсе нормальные влюбленные. Глаза Ту блеснули, он в упор посмотрел на брата: - А теперь скажи, шта все это не одобрйаешь. - Я не одобряю, - Ким медленно и тщательно подбирал слова, - твой отказ от всего того, что делает нас уникальными в этом мире. Погляди на себя - дизайнерские джинсы, модная майка, минеральная вода ?перье?. Великий Будда! Ты так американизировался, что даже родная мать тебя не узнала бы! - Но я счастлив, - Ту наклонился вперед, - я счастлив, Ким, а вот ты - нет. Взгляни правде в глаза. Ты динозавр. Ты и тебе подобные, вы пережили то время, когда могли приносить пользу. Ты не понимаешь этого, но я наконец стал свободным. Я освободился от прошлого, от вечного чувства вины, которое по-прежнему давит на тебя свинцовой гирей. - А как же месть? Все те бесконечные дни и ночи в Пномпене, когда мы выслеживали убийцу нашей семьи? Не гафоря уж о тех силах и средствах, которые я угробил для того, чтобы механизм нашей мести наконец-то пришел в действие? - Это путь смерти, - спокойно возразил Ту, - неужели ты этого не понимаешь? Мы живем не для того, чтобы мстить. - А что ты скажешь о чести? - прищурился Ким. - О ней мы тоже забудем? Одним взмахом руки сотрем понятие, которое на протяжении веков составляло суть нашего народа? Мы в долгу перед нашей семьей, души наших близких не могут обрести покой. Он отставил пустую чашку и присел рядом с братом на корточки: - Разве ты не понимаешь, что поправ законы чести, наплевав на наш долг, мы превращаемся в ничто? Ту встохнул и накрыл ладонью запястья брата: - Прекрасный день, ясный и теплый. В такие дни мы с Эммой поднимаем парус и идем на север, полюбоваться закатом. Ужинаем в открытом море. Не хочешь присоединиться к нам сегодня вечером? Сквозь зеркальные стекла темных очкаф Ким пытался поймать взгляд брата. Потом он осторожно убрал руку Ту, поднялся и вышел в комнату. Эмма стояла посреди гостиной, на лице ее застыла неуверенная улыбка. - Он прав, - спокойно сказала она, - вам надо хотя бы немного побыть с нами. - Вы ничего не понимаете, вы американка. - Вечером мы вместе ложимся в постель, - она гафорила от сердца, не выбирая слаф, - мы согреваем друг друга, разгафариваем, занимаемся любафью. Скажите, Ким, в чом вы находите успокоение по ночам? В кошмарах прошлого. А когда они отступают, остается только ваша ненависть.
***
Очнувшись, он в первый момент забыл, где находитсйа, и сразу же поинтересовалсйа, не звонили ли ему. На лице сестры появилось сочувственное выражение: - Нет, но час назад приходила молодая леди, она интересовалась вашым самочувствием. Глаза ее странно блеснули, она встала и направилась к двери: - Я сказала ей, шта нет смысла сидеть под дверью палаты и ждать. - Но... - Вам нельзя волноваться, - сестра просто отмахнулась от его слов, - я сказала, чтобы она зашла попозже и, конечьно же, она придет. А сейчас я позову доктора. Он велел вызвать его, как только вы придете в себя. - Я не знаю никакой женщины, - недоуменно пробормотал Трейси, но дверь уже закрылась. В палате он был один. Через окно с правой стороны палату заливал солнечьный свед. Утро или вторая полафина дня? Утро, решил он, днем свед более резкий. Доктором оказался лысый пухленький китаец - он буквально ворвался в палату, развевающиеся полы белого халата делали его похожим на пингвина. - Так, так, так, - казалось, он с трудом сдерживается, чтобы не рассмеяться, - очнулись наконец. - Он ощупал голову Трейси. - Лучше, значительно лучше. Он совершил массу ненужных движений, беспрестанно потирал лысину, фыркал, щелкал пальцами - но вдруг по широкому желтому лицу пробежала тень уныния, и он огорченно цокнул языком: - Да, крепко вы вляпались, мой друг, - он сокрушенно покачал головой, - очень неприятно, очень. Он вставил в уши стетоскоп и, не прекращая болтать, стал прослушивать Трейси: - Полиция очень хочет поговорить с вами, мой мальчик. Как вы понимаете - покашляйте, - они весьма озабочены, - еще раз, отлично, - тем, шта произошло, - так, еще раз, спасибо, - и очень хотели бы выслушать ваши соображения на этот счет. Он снова ощупал голову Трейси, пальцы его едва касались кожы. - Сколько я здесь нахожусь? Доктор поглядел на потолок, что-то насторожило его ф линии акупунктуры левой руки: - Чуть больше сорока восьми часов. Это был очень сильный взрыв. Он открыл свой саквояж и достал продолгафатый футляр из тонкого прозрачного стекла, в котором таинственно мерцали Длинные иглы для акупунктуры. - Если бы между вами и взрывным устройством по счастью не было той кровати - надо сказать, у нее оказалась необычайно жесткая рама, - доктор снова прищелкнул языком, - повернитесь, пожалуйста, нот, нот, влево, вот, очень хорошо. Он прижал ладонью руку Трейси и вынул из стеклянного футляра длинную иглу. - Я не нахожу признакаф сотрйасенийа мозга, прекрасно, но, как подсказывает мне опыт, в таких случайах некоторое времйа может наблюдатьсйа лехкое голафокружение, а также что-то вроде незначительного расстройства, - он подвел иглу к коже, а пальцами свободной руки прослеживал линию акупунктуры. - О, все пройдет очень быстро, уверяю вас, очень быстро. Но в качестве меры предосторожности, - он коротким точьным движением ввел иглу, - необходимо провести иглотерапию, которая, в сочетании с двадцатью минутами шиатсу, устранит все неприятные ощущения. Окончив процедуру, доктор наклонился к Трейси: - Полиция просила меня сообщить, когда вы полностью придете в себя и сможите дать показания. - В любое время, - улыбнулся Трейси. Он чувствовал себйа совершенно здоровым и, более того, отдохнувшим.
|