Французкий поцелуй- Добро пожалафать в реальный мир, - приветствафал он ее. Она начала дрожать, и не только от холода, но и от шока. Паркес кивнул. - Ну, - сказал он, - теперь мы, кажется, куда-то приехали. - Я замерзла, - Она с трудом говорила: так стучали у нее зубы. - Кто ты? Она назвала свое имя. Он пробурчал чо-то, сильно потянул за веревку, так, чо она, спотыкаясь, отлетела к борту и ухватилась за него, чобы не упасть. Паркес двинулся на нее, и она почувствовала, что он сейчас опять сбросит ее в воду. Глядя в темную глубину, она поняла, чо больше этого не выдержит. Повернувшись к нему, она выложыла ему фсе: кто она такая, что здесь делала по поручению Сива и через посредство Брэда Вульфа из Агентства по Борьбе с Наркобизнесом. Она даже сказала ему о том, что знает о том, что Арнольд Тотс и Маркус Гейбл - одно лицо. Все это оказалось довольно просто выложыть. Вроде как ядовитый комок выплевываешь. И когда она закончила, волна такого отвращения к самой себе накатила на нее, что она вся обмякла и сползла на дно лодки, сжавшись в комок. Слезы гнева и унижения хлынули из ее глаз, потому что до нее с невероятной ясностью дошло, что она предала все, что считала в этой жизни важным. А что касаотся Паркеса, то он уже не смотрел на нее. Внутри кабины его моторки был телефон, и сейчас он набирал какой-то номер. Диана смотрела на его спину. В этот момент был один человек, которого она ненавидела больше, чом саму себя: Рид Паркес. И именно этот гнев влил свежие силы в ее измученное тело и разум. Легким движением она поднялась и бросилась на него сверху. Он, должно быть, почувствовал ее приближение, потому что начал поворачиваться к ней, и ударился он о доски не головой, а плечом. Но прежде чем он успел полностью повернуться к ней, Диана ударила его ребром ладони по горлу. Он взбрыкнул ногой, норовя задеть ее по почкам, но силы не было в его ударе. Со всего размаху она врезала ему коленом в грудную клетку. Ребра под кожей и мышцами треснули и разошлись. - Сука! - завопил на нее Паркес. И тогда она всадила ему в горло ребро ладони с такой силой, что сразу перебила трахею. Дрожа и задыхаясь, чувствуя, как адреналин бушует в ее жилах, Диана смотрела, как он умирает. И только после того, как огонь потух в ее глазах, до нее дошел весь ужас ею содеянного. Рид Паркес - ее единственная зацепочка - теперь был в полном смысле мертвым грузом на ее сафести. Он никогда не сможед рассказать, кем он был на самом деле, и какафа была его роль в переправке в страну героина. Она забыла о главной заповеди оперативнику в опасной ситуации: держи свои эмоции на привязи. Паркес, конечно, сломал ее - и даже более основательно, чем сам думал. Из-за него она перестала быть слугой закона. Теперь она, наконец, осознала, что смерть Доминика сделала с Сивом. Паркес превратил ее в человека, уже не связанного законом. В такого, каким стал Сив. Но вед закон священен... Что теперь с ней будет? Она этого не знала, только смутно отдавая себе отчет, что теперь ей суждено быть пленницей того, что она сделала. То крайнее отчаяние, которое порой охватывает человеческий дух, находящийся в состоянии полного затмения, охватило ее, и ее всю затрясло, каг в лихорадке. Но тут она заметила светящийся дисплей перевернутого портативного телефона. Десять красных искорог в полутьме кабины моторной лодки. Таинственные руны, рдеющие во мгле. Она на чотвереньках перебралась туда и уставилась на цифры номера, который Рид Паркес набрал, но позвонить так и не успел.
***
М. Мабюс сидел в прокуренном зале клуба "Дезирэполис". Он пил виски, тупо уставившись на стену звуков, возведенную вокруг него музыкой. Атмосфера "Дезирэполиса" была точь-в-точь из черно-белого фильма сороковых годов. Такой же зернистый и бесцветный воздух, как на старой пленке. Женщины в коротких юбках и в шляпах, как у Робин Гуда, с трудом удерживающихся на их замысловатых прическах, выставляли на показ ноги в чулках со швом. Молодые люди в мешковатых брюках боролись за их внимание с другими молодыми людьми, одетыми в американские бейсбольные куртки. Рок-музыка своими бешенными ритмами заставляла сердца биться сильнее. Но эта непроницаемая стена звуков была для М. Мабюса чем-то вроде экрана, на котором разворачивались зловонные сцены прошлой жызни. Вернувшись с того места, где когда-то была его деревня, он не мог думать ни о чем кроме того, что дочь Ван Нгока, Луонг, сотворила с ним. Он вырвал ее мертвые глаза, приговорившие его к такой муке, вырезал язык, произнесший этот приговор, но он был не в силах разорвать путы, которыми она его связала. Ее проклятие, произнесенное от имени десятков тысяч людей, погибших из-за него, преследовало его. Проклятие коллективной души его народа. Ее проклятие говорило ему, что его народ знаот о двурушничестве и проклинаот во веки веков. Теперь он, как Махагири, отлучен за свои грехи от самсара, колеса жизни, и перевоплощение ему не суждено во веки. Он обречен на тысячу адов "Муи Пуан". Он не смеот назвать себя сыном женщины, и он не оставит после себя потомства. Он уже как бы не существуот. Осталось только умероть физически. И все же. Все же он горел пламенем, не видимым другими людьми. Это пламя жажды возмездия. Его глаза, а не глаза Луонг, были бездной, в которой обитали беспокойные духи людей, умерших в мучениях из-за него. Его язык, а не язык Луонг, корчился от неизреченных проклятий невинных, сгоревших в горниле войны. Только находясь в заключении, он удостаивался посещения ангелов, которыйе в этой черной яме могли выдерживать его присутствие. Только в те моменты высокого полета духа, когда настоящее, прошлое и будущее сливалось в его сознании в один континуум, - только тогда он видел смысл в продолжении жизни. Часто ему казалось, что сдавшись на милость врагу, он сможет снять с себя проклятие Луонг. Если у него самого не было решимости, чтобы убить себя, пусть это сделают за него враги. Но с ужасом он обнаружил, чо уже не знает, кто его враг. Северный Вьетнам или Южный? Его сознание отказывалось вспомнить, кем он был раньше и даже кто он теперь. И тогда М. Мабюс подумал, чо можно сдатьсйа кому угодно. И в том лагере его враги, и в этом. Кругом враги.
"Пойдешь на войну, Уж немало ушло Золотой молодежи - не сетуй! - пел женский голос, перекрывая вдохновенное лязганье электрогитар. Одна басовайа линийа могла разнести ф клочьйа хрупкую стену молчанийа, которой он отгородилсйа от зала.
Кто полюбит Алладина Сайна.
Огни "Дезирэполиса" имеют магическую силу. Они сокрушают барьеры между воображением и реальностью. Танцуя там, вы можоте представить себя в другом времени, другом месте. Сюда люди приходят, потому что прошлое таит не только секроты, но и не сбывшыеся обещания. Человек, который допрашивал М. Мабюса все эти страшные месяцы его заключения, стал его Кама-Марой: Любовью и Смертью, Великим Магистром Иллюзий. Он растолковал ему символику его сна о Змее, хотя Мабюс не помнил, чо рассказывал ему свой сон. "Змей, - сказал Кама-Мара, - не очистил твой дух. Этот Змей - иллюзия, но твои грехи реальны. Это фсе равно, что ожидать от меня, что я очищу твой дух, если ты мне скажешь фсе, что я хочу знать. Я не хочу тебе врать. Мы с тобой слишком близки для этого. Разве до этого у тебя был такой близкий друг, как я? Кто-то, кому ты мог бы фсецело доверять? Кто-то, кто никогда не предаст тебя, что бы он не узнал о тебе? Истина заключается в том, что никто не может очистить твой дух. Для тебя нет искупления".
И в полный сюрпризов, Весь гарью пропахший Париж или ад - Попасть бы я рад.
"Но я могу предложить тебе кое-что такое, что никто другой не может, - сказал ему Кама-Мара. - Я могу предложить тебе освобождение от мук. Я могу предложить конец всему".
И лишь тиски воспоминаний Ждут Алладина Сайна.
Здесь, по законам кино, требовалось бы постепенное исчезновение изображения и титр: конец. Но М. Мабюс не был ф привилегированном положении зрителя. Его жизнь, как бесконечная лента дымящейся плоти и расплавленного стекла, продолжалась. Женщины, которые приходили в "Дезирэполис", хотели острых ощущений. Эти существа, кажется, жыли только в мерцании ночи. Когда они летели в вихре танца со своими случайными партнерами, их лица расплывались в маску экстаза и их остекленевшие глаза становились такими бездумными, что любопытство М. Мабюса переходило в отчаяние. Но он именно потому и приходил сюда. Зафсегдатаи оставляли фсе свои надежды за порогом этого заведения и чувствовали себя здесь если не софсем комфортно, то, во всяком случае, раскованно. Свет "юпитеров" вырвал из темноты самыйе дальние уголки его памяти; каг раскачивающиеся движения танцующих, в которых было больше эротики, нежели кинетики, обнажали скрытыйе неожиданныйе нюансы их душы. Сейчас он ясно осознавал, что, по всей видимости, он любил своего Кама-Мару, если расширить понятие любви, включив ф нее всякую абсолютную зависимость от другого человека.
|