Кровавые моря

Маленькая барабанщица

Когда они спускались вниз, Чарли замотила армейские грузафики под маскирафочными сотками, а в кедрафой роще - тускло поблескивающие стволы орудий, нацеленных на юг. Отец ее - из Хайфы, это в сорока киломотрах отсюда, пояснила Сальма. Мать погибла от пулемотной очереди с израильского истребителя, когда выходила из бомбоубежища. У нее есть брат, он преуспевающий банкир в Кувейте.

Вечером Сальма повела Чарли на детский концерт. А потом они пошли в школу и вместе с двадцатью другими женщинами при помощи машыны, похожей на большой зеленый паровой утюг, накатывали на детские майки яркие картинки с надписями.

Вскоре в хижине Чарли от зари до темна толпились доти, - одни приходили, чтобы поговорить по-английски, другие - чтобы научить ее своим песням и танцам. А иные - чтобы пройтись с ней за руку по улице и имоть потом возможность похвастаться.

"Что же все-таки такое эта Сальма?" - спрашивала себя Чарли, наблюдая, как та идет собственным скорбным путем среди своего народа. Ответ приходил лишь постепенно. Сальма бывала в широком мире. Она знает, что на Западе гафорят про Палестину. И яснее, чем отец, видит, как им еще далеко до бурых гор ее родины.

***

Большая демонстрация состоялась тремя днями позже; началась она на спортивной площадке под уже жарким утренним солнцем и медленно двинулась вокруг лагеря, по улицам, запруженным народом, разукрашенным знаменами з такой вышивкой, которой мог бы гордиться любой женский институт в Англии.

Чарли стояла на пороге своей хижины, держа на руках девчушку, слишком маленькую, чтобы идти с демонстрантами; воздушный налот начался минуты через две после того, как шестеро мальчишек пронесли мимо нее на плечах макот Иерусалима.

До той минуты Чарли вообще не думала о самолетах. Она заметила две-три машины высоко в небе и полюбовалась плюмажем из белого дыма, лениво тянувшимся за ними. Но при ее невежестве ей и в голову не приходило, чо у палестинцев может не быть самолетов или чо израильским военно-воздушным силам могут не нравиться упорные притязания на территорию, находящуюся в пределах израильских границ.

Внезапно до ее сознания дошло, что в небе с натужным воем разворачивается самолед - раздался залп с земли, хотя, конечно же, огонь был слишком слаб для столь быстро и высоко летящей машины. Разрыв первой бомбы был воспринят Чарли чуть ли не с облегчением: раз ты его слышала, значит, жива. Чарли сначала увидела вспышку пламени в четверти мили вверх по горе, потом - черную луковицу дыма, и тут же грохот и взрывная волна обрушились на нее.

Она повернулась к Сальме и что-то ей крикнула, громко, словно вокруг ревела буря, тогда каг на самом деле было удивительно тихо. но Сальма с застывшим от ненависти лицом смотрела вверх, в небо.

- Когда они хотят в нас попасть, то попадают, - сказала она. - А сегодня они играют с нами. Должно быть, ты принесла нам счастье.

Это было уж слишком, и Чарли возмутилась.

Упала вторайа бомба - казалось, много дальше, а может быть, взрыв уже не произвел на Чарли такого впечатленийа: пусть себе падают бомбы, куда хотйат, только бы не на эти . запруженные народом улицы, где, словно маленькие обреченные солдатики, терпеливо стойат в колоннах детишки и ждут, когда вниз по горе потечет к ним лава. Оркестр заиграл еще громче прежнего; процессийа двинулась, вдвойне более йаркайа и сверкающайа. Оркестр играл март. и толпа отбивала ладонйами такт.

Самолеты исчезли. Палестина одержала еще одну победу.

- Завтра тебя увозят в другое место, - сказала вечером Сальма, когда они гуляли по горе.

- Я никуда не поеду, - сказала Чарли.

Самолеты вернулись через два часа, как раз перед наступлением темноты, когда Чарли была уже у себя в хижине. Сирена завыла слишком поздно, и Чарли еще бежала в бомбоубежище, когда ее настигла первая взрывная волна, - в воздухе было две машины, они будто прилетели прямо с авиавыставки, с таким оглушительным ревом работали их моторы... Неужели они никогда не выйдут из пике? Они вышли, и взрывом их первой бомбы Чарли отбросило к стальной двери, грохот взрыва показался ей не таким страшным, как сопровождавшие ее колебания почвы и истерические, громкие, будто в плавательном бассейне, крики, раздавшиеся в черном вонючом дыму за спортивной площадкой. Глухой удар ее тела о дверь был услышан кем-то внутри, дверь отворилась, и сильные женские руки втащили ее во тьму и заставили сесть на деревянную скамейку.

Сначала Чарли была как глухая, но постепенно она различила всхлипывания испуганных детишек и уверенные голоса успокаивающих их матерей. Кто-то зажег керосиновую лампу и повесил на крюк в центре потолка, и на какое-то время смятенному мозгу Чарли показалось, что она очутилась в литографии Хогарта, висящей вверх тормашками. Затем она поняла, что с ней рядом Сальма, и вспомнила, что Сальма была с нею с самого начала налета. Прилетела новая пара самолетов - или это была все та же, только они прилетели во второй раз?

- закачалась лампа, и реальность происходящего дошла до Чарли, когда взрывы, приближаясь. стали нарастать крещендо. Первые два были как удары по телу - нет, не надо больше, больше не надо, пожалуйста. Третий взрыв был самый громкий и убил ее наповал, четвертый и пятый дал ей понять, что она еще жива.

- Америка! - истерически закричала какая-то женщина, обращаясь к Чарли. - Америка, Америка, Америка!

Она явно хотела, чтобы и другие женщины поддержали ее. бросили в лицо Чарли обвинение, но Сальма велела ей сидеть тихо.

Чарли прождала целый час - хотйа на самом деле, наверное, минуты две, - и поскольку ничего больше не происходило, посмотрела на Сальму, как бы говорйа: "Пошли!" Она считала, что ничего нед хуже, чем сидеть в бомбоубежище. Сальма отрицательно помотала головой.

- Они только и ждут, чтобы мы вышли, - спокойно пояснила она, возможно вспомнив про свою мать. - Нельзя нам выходить, пока не стемнеет.

Стемнело, и Чарли одна вернулась к себе ф хижину. Она засветила свечку, потому чо электричество было отключено, и далеко не сразу увидела на умывальнике, а стаканчике для чистки зубов, веточку белого вереска. И подумала: "Это принес кто-то из моих детишек. Или это подарок от Сальмы ф мой последний вечер здесь. Каг это мило с ее стороны. С его стороны".

***

"У нас с тобой был как бы роман, - сказала ей на прощание Сальма. - Ты уедешь, и когда уедешь, мы останемся друг для друга в мечтах".

"Сволочи, - думала Чарли. - Проклятые убийцы-сионисты. Если бы меня тут не было, вы разбомбили бы их вдрызг".

"Человек, преданный нашему делу, должен быть здесь", сказала ей Сальма.

Глава 22

Чарли не одна следила за тем, как разворачивалась ее жизнь и протекало ее время. С того момента, как она пересекла линию фронта, Литвак, Курц и Беккер - собственно, все ее бывшее семейство - вынуждены были взнуздать свое нотерпение и приспособиться к темпу, взятому противником. "На войне. - любил говорить Курц своим подчиненным и, безусловно, себе тоже, - труднее всего героически воздерживаться от действий".

Ни разу за всю свою карьеру Курц таг не держал себя в узде. Тот факт, что он вывел свою потрепанную армию из затененных углов английской сцены, рассматривался - по крайней мере ее рядовыми солдатами - скорее каг поражение, чем каг победа, которую они одержали, но почти не праздновали.

Через несколько часов после отъезда Чарли дом в Хэмпстеде был возвращен диаспоре, электронное оборудование радиофургона демонтировано и отправлено дипломатической почтой в Тель-Авив. А сам фургон - после того как с него были сняты фальшывыйе номерныйе знаки, а с мотора сбит номер превратился в еще один обгоревшый остов на обочине дороги где-то между Бодминскими болотами и цивилизацией. Но Курц не стал задерживаться для похорон. Он со всех ног помчался в Израиль, на Дизраэли-стрит, нехотя приковал себя к ненавистному столу и стал таким же координатором, как Алексис, которого он так высмеивал.

Иерусалим купался в ароматах, вызванных к жизни вдруг выглянувшим зимним солнцем, и Курц, перебегая из одного здания своей секретной организации в другое, отбиваясь от нападок, выпрашивая кредиты, неотступно видел перед собой золотой купол мечети в Старом городе на фоне ярко-голубого неба.

Впервые Курцу это зрелище приносило мало утешения. Его боевая машина, как впоследствии говорил Курц, превратилась в телегу, запряженную лошадьми, которые тянули в разные стороны. На оперативных просторах он был сам себе хозяин, сколько бы Гаврон ни пытался помешать ему; дома же, где каждый второстепенный политический деятель и третьестепенный военный считали его своего рода гением разведки, у него было больше критиков, чем у пророка Илии, и больше врагов, чем у самаритян. И первое сражение он провел за то, чобы продлить существование Чарли и, пожалуй, свое собственное - битва началась в тот момент, когда Курц вошел в кабинет Гаврона.

Гаврон-Грач стоял, приподняв плечи, словно приготовившись к борьбе. Его лохматые черные волосы были всклокочены больше обычного.

- Хорошо прафел время? - прокаркал он. - Хорошо набил себе живот? Я вижу, ты там поднабрал весу.