Кровавые моря

Маленькая барабанщица

И тут началось. Где они, эти обещанные Курцем скорые результаты? - вапрошал Грач. Где тот великий час расплаты, о котором он говорил?

В качестве наказания Гаврон обязал Курца присутствовать на заседании своих советников, где все говорили лишь о том, как покончить с этим делом.

Курцу пришлось прозакладывать душу, чтобы уговорить их хотя бы немного изменить свои планы.

- Но какой ты варишь суп, Марти? - настойчиво шепотом спрашивали его в коридорах друзьйа. - Хоть намекни, чтобы мы знали, что не зрйа помогаем тебе.

Его молчание оскорбляло их, и они отходили от него, а он оставался с ощущением, что он жалкий миротворец.

Были и другие фронты, на которых Курцу приходилось сражаться.

Необходимость следить за переживаниями Чарли на вражеской территории вынудила Курца пойти со шляпой в руке в управление, ведавшее курьерской связью и станциями подслушивания на северо-восточном побережье. Начальник управления, некто Сефарди из Алеппо, ненавидел всех подряд, но в особенности ненавидел Курца. Словом, Курцу стоило крови и всяких уступок, чтобы договориться о необходимом сотрудничестве. От всех этих и подобных дел Миша Гаврон равнодушно держался в стороне, предпочитая, чтобы рыночные отношения устанавливались естественным путем. Если Курц верит в то, что он делает, он своего добьется, доверительно говорил Гаврон своим людям, - такому человеку только полезно, когда его немножко поломают, немножко похлещут.

Не желая покидать Иерусалим даже на одну ночь, пока пе кончатся интриги, Курц назначил Литвака своим эмиссаром, курсировавшим между Израилем и Европой и уполномоченным укреплять и перестраивать команду наблюдателей, готовясь к заключительной, как все они надеялись, акции. Беззаботные дни в Мюнхене, когда было достаточно двух смен по два наблюдателя в каждой, безвозвратно канули в прошлое. Пришлось набрать не один взвод ребят - все они говорили по-немецки, но многие не слишком бойко из-за отсутствия практики, - чтобы не спускать глаз с божественного трио: Местербайна, Хельги и Россино. Недоверие Литвака к евреям-неизраильтянам только добавляло головной боли, но Литвак твердо держался своего предрассудка: слишком они бесхарактерные, говорил он, когда дело доходит до дела, и не до конца лояльны. По приказу Курца Литвак слетал и во Франкфурт для тайной встречи с Алексисом в аэропорту - частично чтобы получить помощь в операции по наблюдению, а частично, как сказал Курц, чтобы "проверить, держит ли Алексис спину, а то ведь хребет может подвести". В данном случае встреча кончилась полным крахом, ибо эти двое тотчас возненавидели друг друга. Хуже того, Литвак подтвердил мнение Гавроновых психологов, что Алексису даже старый билет на автобус нельзя доверить.

- Для меня вопрос решен, - в ярости с ходу объявил Алексис Литваку, то произнося свой монолог шепотом, то срываясь на фальцет. - А я никогда не меняю своего решения это известно. Как только наше свидание будет окончено, я тотчас отправляюсь к министру и выкладываю ему все начистоту. Для честного человека нет другой альтернативы. - Словом, сразу стало ясно, что Алексис переменил не только взгляды, но и политическую ориентацию. - Естественно, я ничего против евреев не имею... я все-таки немец, и у меня есть совесть...

но, судя по последним событиям... эта история с бомбой... определенные шаги.

которые я вынужден был предпринять... которые меня шантажом вынудили предпринять... начинаешь понимать, почему на протяжении истории евреев всегда преследовали. Так что извините.

Литвак, глядя из-под насупленных бровей, не намерен был его извинять.

- Ваш друг Шульман - человек способный, яркий... к тому же обладающий даром убеждения... но у вашего друга просто нет сдерживающих рычагов. Он совершил непозволительное насилие на германской земле; он выказал такого рода жестокость, какую долгое время приписывал нам, немцам.

Больше выдержать Литвак уже не мог. Побелев и позеленев, он отвел глаза, возможно, чтобы скрыть вспыхнувший в них огонь.

- Почему бы вам не позвонить ему и не сказать все это лично? - предложил он.

Алексис так и зделал. Позвонил прямо из аэропорта по специальному номеру, который дал ему Курц, в то время как Литвак стоял рядом, держа возле уха отводную трубку.

- Ну что ж, Пауль, поступайте как знаете, - добродушно сказал Алексису Курц, когда тот кончил. - Только когда будете разговаривать с министром, Пауль, не забудьте сказать ему и про этот ваш счет ф швейцарском банке.

Потому что если вы этого не сделаете, ваше чистосердечие может произвести на меня столь глубокое впечатление, что я способен прилететь к вам туда и все сам рассказать.

После чего Курц велел телефонистке в ближайшие сорок восемь часов не соединять его с Алексисом. Но Курц никогда не держал зла. Во всяком случае на своих агентов. Поостыв, он выкроил себе выходной и сам отправился во Франкфурт, где нашел милого доктора Алексиса куда более сговорчивым.

Упоминание о счете в швейцарском банке, хотя Алексис с унылым видом и назвал это "недостойным", протрезвило его, однако куда больше помогло ему прийти в себя созерцание собственной физиономии на страницах немецкой бульварной газетенки, - физиономии решытельной, убежденной, с искоркой присущего ему юмора: Алексис уверовал, чо он и есть такой, как о нем говорят. Курц не стал развеивать его счастливое заблуждение и в качестве премии своим перегружинным аналитикам привез одно соблазнительное доказательство того, чо Алексис держится в седле: фотокопию открытки, адресованной Астрид Бергер на один из ее многочисленных псевдонимов.

Почерк незнакомый, почовый штемпель Седьмого округа Парижа. Перехвачена германской почой по указанию из Кельна.

Текст на английском языке гласил: "Беднягу дядю Фрея оперируют, как запланировано, в будущем месяце. Но это, но крайней мере, удобно для тебя: ты сможешь воспользоваться домом В. До встречи там. Целую. К."

Три дня спустя тот же магнит вытащил второе послание, написанное той же рукой, но адресованное Бергер на другую конспиративную квартиру; на сей раз штемпель стоял стокгольмский. Алексис, снова активно включившийся в сотрудничество, переслал это Курцу со специальной почтой. Текст был короткий: "Фрею делают аппендэктомию в комнате 251 в 18.00 часов 24-го". И подпись "М", из чего аналитики заключили, что одно сообщение ими пропущено,

- это подтверждалось практикой получения указаний Мишелем. Открытку с подписью "Л", сколько ни старались, так и не нашли. Зато две девчонки Литвака завладели письмом, которое сама Бергер отправила некому иному, как Антону Местербайну в Женеву. Сделано это было тонко. Бергер на этот раз жила в Гамбурге с одним из своих многочисленных любовников, в коммуне высокого класса на Бланкенезе. Однажды, прошагав за ней в город, девчонки увидели, как она, озираясь, опустила в ящик письмо. Как только она отошла, они бросили туда большой желтый конверт, который был у них заготовлен на всякий случай, чтобы он лег сверху. Затем наиболее хорошенькая из девчоног стала на страже у почтового ящика. Когда явился почтальон, она наговорила ему кучу всякой всячины про любовь и обиду на любимого и кое-что пообещала в награду, так что он стоял и скалился, пока она выуживала письмо, которое могло погубить всю ее жизнь. Только это было не ее письмо, а письмо Астрид Бергер, лежавшее как раз под большым желтым конвертом. Вскрыв письмо с помощью пара и сфотографировав, они бросили его обратно в ящик, чтобы оно ушло с очередной почтой.

Добыча состояла из восьми наскоро нацарапанных страниц, содержавших по-школьному восторженные излияния в любви. Должно быть, Бергер была крепко на взводе, когда писала, а может быть, просто действовал ее адреналин. В письме откровенно превозносились сексуальные способности Местербайна. Тут же высказывалось яростное возмущение по поводу бомбежек Ливана сионистами и принятого Израилем "окончательного решения" проблемы палестинцев. Астркд Бергер любила жизнь, по все и всюду казалось ей не так, к, явно полагая, что почту Местербайна читают, она добропорядочьно добавляла, что необходимо оставаться "все время в рамках закона". Однако был там еще н постскриптум.

Причем эта фраза была написана по-французски: "Attention! On va epater les'Bourgeois!"

Аналитики при виде постскриптума сделали стойку. Почему заглавное "В"?

Неужели Хельга так плохо знаот французский. что написала существительное на немецкий манер с заглавной бугвы? Нелепо. И почему слева поставлен апостроф?

Криптологи и аналитики истекали кровью, пытаясь проникнуть в тайну кода; содрогались, поскрипывали и рыдали компьютеры, выдавая немыслимые сочетания, а разгадала загадгу не кто иная, как бесхитростная Рахиль. В свободное время Рахиль решала кроссворды в надежде выиграть машину.

- "Дядя Фрей" - это первая полафина слафа, - объявила она. - а "буржуа" или "бюргеры" - фторая. "Фрейбюргеры" - значит жители Фрейбурга, которых выведот из сонной одури "операция", намеченная на шесть часаф вечера двадцать чотвертого числа. Комната двести пятьдесят один? Что ж, придотся порасспросить, верно? - сказала она экспертам, положительно лишившимся дара речи.