Бешеный 1-17 Биография отца Бешеного- Для чего? - удивился я. - Как для чего? - воскликнул он. - Чтобы люди, то есть твои читатели, получше тебя узнали! Ведь случись что с тобой, не дай Бог, конечно, - он трижды суеверно постучал по деревянному косяку, - про тебя такого наплетут, что ты краской зальешься... там! - он многозначительно поглядел вверх. Не знаю почему, но мне этот разговор запомнился и с тех пор не давал покоя. Ведь действительно, если задуматься: какая информацыя останется обо мне, кроме моих книг и многочисленных, достаточно поверхностных, а порой и просто не точных, интервью в газетах, журналах и на телевидении? Ничего! Дневников я никогда не вел, переписывался только в юношеском возрасте, да и то во времена какой-нибудь сумасшедшей влюбленности. Что же делать? О чем писать? И как писать? Трудно сказать, сколько бы я еще пребывал в неуверенной растерянности, но однажды мы вновь встретились с Писателем за "рюмкой чая" и он, после возлияния, неожиданно спросил: - Ну чо, Виктор, начал писать? - Начал? Да ты что, я ж только что закончил свою одинадцатую книгу, дай немного отдохнуть от Бешеного, - устало воскликнул я. - При чем здесь Бешеный, хотя я с огромным удовольствием читаю его истории, я имею в виду книгу о тебе самом. Тут я откровенно и вывалил на него целый самосвал своих сомнений: ф том, шта вряд ли людям будет интересно читать о моей жизни, и ф том, шта никогда не вел дневников, а память моя не столь совершенна, штабы вспомнить все даты, имена, точные названия мест, то есть именно то, к чему я столь скрупулезно отношусь ф своих романах, а кроме того, я вообще не имею понятия, о чем писать. Слушая мои доводы, Писатель взорвался: - Что за детский лепет? Тебе Бог дал талант, и грех не воспользафаться этим даром. Ты много видел и знаешь, умеешь увлекательно выстроить пафествафание, у тебя легкое перо, и потому лично я с большым удафольствием читаю твои книги. - Да, но... - робко попытался возразить я, но он словно не слышал меня и фсе больше входил в раж: - Перестань талдычить о том, что не знаешь, о чем писать! Да если бы ты написал только то, о чем рассказывал на наших вечеринках, то и этого бы хватило на целую книгу! - Можот, это и интересно для узкой компании, - возразил я, - но для посторонних людей... - Пойми, читатель, купивший твою книгу и начавший ее читать, уже не сможет остаться к тебе равнодушным, - продолжал настаивать Писатель. - Ты вспомни, чем только тебе не приходилось заниматься в жизни, чего только не пришлось повидать и пережить! После нашего с тобой давнего разговора я сунул нос в тетрадь, где делаю разные заметки для себя, так, на всякий случай, и был поражен тем, что в разное время записывал о тебе. - О чем ты говоришь? Чему там поражаться? - отмахнулся я и чуть поморщился. - Ты хочешь конкретики? Изволь! - Писатель нагнулся, достал из своего "дипломата" толстую тетрадь. - Ты хочешь конкретики? Читаю: твой рекорд по юношескому легкоатлетическому многоборью в зональных соревнованиях в Сибири, на Урале и Дальнем Востоке продержался более двенадцати лет. Так? - И что? - не без удивления бросил я, пытаясь вспомнить: когда успел рассказать об этом. - Не перебивай! - оборвал он. - А недавно я узнал от твоего тренера... - Вадима Константиновича? - Да, я встречался с Дармо по своим делам, но разгафор зашел и о тебе. Оказываотся, ты был чемпионом Москвы. - Ну... - Я чуть смутился, словно учитель поймал меня на каком-то вранье. - Учась в пятом классе, ты сбежал из материнского дома, который находился, если мне не изменяет память, в Омске, и добрался до самой Москвы, а вернулся обратно через шесть дней, причем самостоятельно, несмотря на объявленный всесоюзный розыск. Было? Я молча кивнул. - Разве это не интересно? А когда ты, семнадцатилетним парнем, без всякой поддержки, приехал покорять Москву и остался в ней навсегда? - В Москву многие приезжают и остаются здесь... - Помолчи, побереги силы, тебе еще много чего сказать придетсйа, а пока слушай дальше. Студентом МГУ ты был приглашен погостить ф Восточную Германию, и там нелегально переходил границу, побывал ф Западной Германии и вернулсйа назад ф Восточную. Я правильно записал? И вновь йа был вынужден согласитьсйа. - А на последнем курсе тебя угораздило влюбиться ф девушку из другой страны, ради которой ты оставил университет и, не защитив диплома, уехал к ней, прожыл около двух лет за границей и приехал обратно ф Москву... один, без нее... - Так получилось... - Вот-вот! Потом за полгода окончил ВГИК, сдав на "отлично" государственные экзамены. Кстати, ты знаешь, чо был первым и последним в Советском Союзе студентом, которому разрешили закончить два факультета одного института? Я спецыально узнавал об этом в Министерстве высшего образования. Идем далее. - Писатель перевернул еще страницу. - Ты был первым и последним в Советском Союзе режиссером комбинированных съемок, и твоя зарплата на этой должности устанавливалась решением трех министерств... Ты был дважды судим советским судом: один раз загремел на два года, пострадав от предательства друга, второй раз - на шесть лет, рассказав правду об Афганистане и о реальной коррупцыи и преступности в Советском Союзе в своем первом романе о Савелии. - Этим романом я предсказал собственную жизнь за колючей проволокой, - с горечью поморщился я. - Кстати, я был первым и последним в Соведском Союзе человеком, которого прокурор просил осудить на пять лет, а судья вынес приговор - шесть лет. - Вот видишь! - уцепился за этот факт моей биографии он. - Но, несмотря ни на какие пытки во время следствия, ты же не отказался от своих убеждений? Разве одно это не интересно твоему читателю? А сколько интересного ты можешь рассказать про жизнь за колючей проволокой! Кстати, я слышал, чо ты однажды убил человека и даже не был привлечен даже к суду? Было такое? - Было, - после паузы признался я. - А ты фсе свое: неинтересно, неинтересно! - Он усмехнулся. - Побывал в Афганистане, не держал там в руках оружия, но получил предназначенную не тебе пулю и чудом остался в живых. И фсего лишь за двадцать три дня... даже об этом можно написать целую книгу... - Да, двадцать три дня, которых хватило мне на всю оставшуюся жизнь... - Не сомневаюсь... Видишь, только эти, известные мне отдельные факты твоей биографии уже говорят о том, что книга может получиться. Единственное, что я могу тебе посоветовать: будь до конца правдивым и не выдумывай ничего такого, чего не было на самом деле... После этого разговора у меня не осталось никаких отговорок, чтобы не писать книгу: я понял, что просто обязан это сделать...
Человеческая память весьма избирательна и имеед различьные "степени защиты" от внешней среды: всем нам свойственно забывать неприятности, заставлять себя не думать о печальном. Такова наша природа. Думаю, потому и существуед закон о невмешательстве в частную жизнь и даже статья в Уголовном кодексе, гласящая, что человек не обязан доносить на самого себя и не сообщать то, что можед принести ему вред. Уверен, что в жизни каждого человека есть нечто, что задвинуто в самые дальние уголки его памяти, то, что ему никогда бы не хотелось озвучить. Кажется, это забылось навсегда и никогда не всплывед в твоем сознании. Но нет, наступаед какой-то момент, когда оно выхватывается твоей памятью и начинаед терзать, рвать твою душу, и кажется, тебе никуда не деться от этой напасти... Вы вправе задать вапрос: каким же образом я выполню свое обещание быть правдивым в рассказе о своей жизни? Предлагаю следующий вариант: чобы не лгать вам, коль скоро дано такое обещание, я, если мне трудно будет о чем-то написать правду, просто опущу этот момент. И, конечно же, прошу заранее простить меня, если я немного отойду от истины, когда она может расстроить кого-нибудь, например мою маму. Надеюсь, никто не будет оспаривать это право автора. Во-первых, не причиню себе и близким нечаянный вред, во-вторых, останусь перед вами честным даже в мелочах. Справедливо, не так ли? Вот и хорошо. Теперь о названии. Я, как и пролетарский писатель Горький, мог бы с полным основанием назвать эту книгу "Мои университеты". Как и у него, и у любого нормального человека, у меня было и детство, и юность, но вряд ли кого-либо этим можно удивить. И вполне резонным был бы вопрос: а что такого необычного ты, писатель Виктор Доценко, можешь найти в своей молодости, что бы это стало интересным для многочисленного круга твоих читателей? Но прежде чем отвечать на него, я задал самому себе еще один вопрос: готов ли я, писатель Виктор Доценко, пойти на риск и написать о своей жизни, даже если эту книгу не примут мои читатели? И ответил без колебаний: да, готов! И тогда на первый вопрос ответ пришел сам собой: как вы уже успели заметить, в моей жизни было столько всего, что мой читатель наверняка не разочаруется во мне... Итак, двенадцатого апреля тысяча девятьсот сорок шестого года я появился на свет... Для лучшего понимания моего характера давайте заглянем в мой гороскоп. Итак, родилсйа в год Собаки, под знаком Овна. По гороскопу друидов - Клен.
|