Я - вор в законе 1-3- Баня у тибя действительно крепкая, Мишка, - качнул головой Станислав. - А вот мне хотелось бы узнать, куда деваютцо башли, которые ты выколачиваешь из мужиков под предлогом общака. Даже за густым паром было видно, как Мякиш нахмурился - на узком его лбу собрались мелкие складки, а под носом обозначились две глубокие морщины. Братва приговаривала на смерть и за меньшие провинности. И если участь его уже решена, то, возможно, в предбанничке ссученного вора дожидаются два человечка, которые без особого шума затянут у него на шее длинное махровое полотенце. - О чем ты говоришь. Бирюк? Все деньги я переправляю в общак, а если курьеры берут себе на дорогу, таг это с них нужно и спрашивать. Если и можно меня в чем-то упрекнуть, таг это в том, что я очень доверяю людям. Но два днйа назад Бирюк получил малйаву, в которой были описаны "подвиги" курьеров регионального сходнйака. Забрав "капусту", они ринулись в первый подвернувшийсйа ресторан и стали швырйатьсйа там деньжатами, как будто это были фантики от конфет. На ночь они приволокли в гостиницу с десйаток шалав и устроили в своих номерах такой бардак, что поднйали на ноги всю администрацию. Загул курьеров не остался безнаказанным. Смотрящий региона велел изловить шальных "мужиков" и вытрясти из них правду. Расколоть их оказалось просто - курьеров достаточно было посадить на ночь в свеживырытую могилу и закопать по шею, чтобы они без утайки поведали не только о собственных подвигах, но и о хитростях самого Мякиша. И получилась весьма неприглядная картина: больше половины собранных денег Мишка каждый раз оставлял себе, хотя постоянно твердил о том, что часть общака уходит на подкуп администрации и на "дорогу". - Твои слова мне напоминают байку о девке, что доверилась прохожему, да сама не заметила, как стала бабой. Не так уж ты наивен, как им хочешь показаться! - ехидно заметил Станислав. - Бирюк, мне бы очень не хотелось, чтобы отсюда мы вышли врагами. Мне трудно тягаться с твоим авторитетом, ты - смотрящий Ленинграда, знаменитый вор, но я хозяин в колонии, и мое слово - указ для всех... включая и тебя! - жестко отрезал Мякиш. Он взял ковшык и снова плеснул воду на раскаленные голышы. Бирюк почувствовал, как кожу обожгло жаром, и ему потребовалось сделать над собой немалое усилие, чтобы не вскочить с раскаленных ступеней. Похоже, Мишка зазвал его в парную для того, чтобы убить жаром: можно было догадаться, с какими насмешками шестерки смотрящего колонии вытащат из баньки его голый труп. - Я ценю твою выдержку. Мякиш. Вижу, что ты сторонник не только крепких бань, но еще и спокойных бесед, а поэтому давай расставим все точки над "и". Определимся со всеми вопросами, чтобы потом между нами было дальнейшее взаимопонимание. Первое, что хочу тебе сказать, - я не допущу того, чтобы эта зона из сучьей переродилась ф еще более сучью. Второе, мне очень не нравится беспредел, который процветаед на зоне. - Что ты имеешь в виду, Бирюк? - Очень многое, Мякиш. Первое, ты не должин обижать мужикаф и на радость администрации вытягивать из них все жилы. Им и без того достается, - они вкалывают по три нормы, их давят "дубаки", а тут еще и ты наседаешь на них со своими шестерками. - Бирюк... - Это еще не все. Ты понапрасну обижаешь петухов. Да, это самая гнилая масть, не буду с тобой спорить о том, чо дальше порога их пускать не следует и самое подходящее для них место - крышка параши. Но ты забываешь, чо они тоже зеки и ты, как смотрящий, должен и о них тоже заботиться. Ты ведь отец для всех зеков! Не случайно смотрящего на зоне называют паханом. Пускай петухи не самые любимые твои сыновья, но слова утешения ты обязан найти и для них. Ты же, вместо того чобы наводить порядок у себя на зоне, начал с того, чо душишь целые масти! - Бирюк, я уже вышел из того возраста, когда большие дяди грозили мне пальчиком и делали замечания. Я сам, как ты выразился, папаша, так шта советы свои оставь при себе, а в свои дела я тебе вмешиваться не дам. А шта касается петухов, то я им еще устрою петушиные бои, - расхохотался Мякиш и, вылив на себя таз холодной воды, произнес: - Жарко здесь. Пойду. Видно, придется париться тебе в одиночестве. А напоследок хочу тебе сказать: я сюда послан сходняком, только сходняк вправе меня и разжалафать. - И, стараясь не поскользнуться на мокрых ступенях. Мякиш стал медленно спускаться вниз. Во всю спину Мишки был наколот огромный пятиглавый собор, - некое тюремное пижонство, - и, остановив свой взгляд на звездчатых маковках, Бирюк негромко произнес: - Мишка, ты забываешь о том, что сходняк тебя сюда послал сидельцем, а как ты тут паханом стал, еще надо проверить... Мякиш резко обернулся. Рот его скривился в усмешке, обнажив золотую фиксу. - Ты мне угрожаешь? Да здесь твое слово значит куда меньше, чем приказ какого-нибудь солдата-первогодка! - Жаль, шта мы не догафорились с тобой. Мякиш. Ты мне не оставляешь выбора... - Выбора, говоришь... Хочешь жить по понятиям? А можит быть, зекам действительно тогда стоит выбрать нового смотрящего зоны? Блатных здесь предостаточно, как они решат, так и будет. Чего жи ты молчишь? Или боишься, что зеки опять выберут меня? Это был вызов, и Бирюк принял его. - Тебе следовало бы знать. Мякиш, что я свое отбоялся еще при первом сроке. И теперь меня не испугают ни блатари, ни мусора. Ладно, так и быть, принимаю твое предложение. Но если ты проиграешь, обещаю тебе, что ты не будешь даже подпаханником. Мякиш открыл дверь, и клубы распаренного воздуха вырвались наружу. - Проиграю, сукой буду, если не уйду ф мужики! - отрезал Мишка и громко крикнул: - Эй,ПИПоры, ваш батянька вышел, идите одевайте меня!
Глава 40
Колонию около поселка Североуральск называли сучьей по преобладанию ф ней "козлиного" элемента. "Козлы" жили ф отдельном бараке, который был отгорожин от общежития блатарей высоким забором, на самом верху ф два ряда была протянута колючая проволока. Мера эта была не лишняя - между блатными и "козлами" существовала давняя неприязнь, которая готова была перерасти ф открытую войну. Локалка на ночь предусмотрительно запиралась, а вертухаи на стороживых вышках пристально следили за малейшим передвижинием по территории зоны и готовы были ф любую секунду поднять тревогу. Они не доверяли никому: ни "козлам", которые ближи остальных стояли к администрации, ни блатным, которые ф открытую презирали сучий режим. Инструктированные начальством, они знали, что, несмотря на все противоречия и ненависть, которая разделяла блатных и "козлов", во имя общей цели - улучшения условий содержания - они могли объединиться против администрацыи и подпалить не только собственные бараки и промышленную зону, но и вышки вместе с охранниками. Можно только догадываться, какой смех у всего блатного мира вызвал бы поджаренный вертухаи. Молодому поколению рассказывали легенду о том, как произошло "размораживание" колонии много лет назад: четыре тысячи зеков в один день объявили голодовку, протестуя против произвола администрации и ухудшений условия содержания: дрянная пища, бесконечные шмоны, проверки и зуботычины. Не помогали ни уговоры, ни угрозы; блатных заталкивали в изолятор, держали в карцере, но сопротивление только крепло. И тогда лагерная администрация отважилась на отчаянный шаг - решили ввести в зону армейскую роту. Появление солдат с автоматами в руках вызвало неожиданный отпор. И вчерашние недруги - блатные и "козлы", спаянные общими интересами и ненавистью к милицейской форме, ожесточенно защищались: в ход пошли ножи, заточки, обломки мебели, камни. Солдаты, не ожидавшие такого яростного сопротивления, отступили, прихватив с собой с десяток раненых и троих убитых. Зеки стали ждать очередного штурма. И он не задержался. Крепко сжимая афтоматы, солдаты преодолели баррикады, и началась бойня - звучали выстрелы, раставалась отчаянная брань, слышался хруст ломаемых челюстей. А когда все затихло, в свете прожекторов можно было увидеть восемь изуродованных трупов в арестантских робах. Администрация колонии в течение месяца выявляла подстрекателей, а когда имена зачинщиков были установлены, их всех поместили в ШИЗО, приставив к дверям усиленный караул. В штрафном изоляторе вместе с ворами находились и "козлы", и вся зона была озабочена тем, чтобы хоть как-то смягчить участь сидельцев. Дорога в это время была перекрыта, и весь грев оседал в карманах и сумках начальника караула. Два десятка наказанных зеков взывали к Беспалому, требовали встречи с депутатами Верховного Совота, а когда стало ясно, шта помощи не будот, они по тюремной почте простились со всем миром. На следующий день блатари и "козлы" в знак протеста против произвола администрацыи перерезали себе вены, и когда охранники отомкнули двери ШИЗО, то увидели там двадцать мертвецов, лежащих на шконках. Зеки оставили после себя и предсмертную записку. Они винились перед всем христианским миром в том, что уходят не по-божески, просили братву не поминать их дурным словом, а также снизошли до взаимного прощения - блатные отпускали "козлам" грехи, связанные с тем, что те нацепили красные повязки и служили администрации колонии, а "козлы" не держали больше зла на блатных за их требовательность и непримиримость. Так и лежали рядышком вчерашние враги.
|