Я - вор в законе 1-3- Колония тут недалеко, в поселке. Пару километров отсюда. - Потом его лицо мгновенно напряглось, и он сурово распорядился: - Заключенный номер триста сорок четыре... - Отставить! - услышал Бирюк за спиной голос Беспалого. - Хочу сделать тебе небольшое напутствие: прежде чем портить мне кровь, сначала каг следует подумай... нам ведь с тобой ой каг часто придется встречаться! Я могу устроить тебе командировку ф одну из тюрем, где найдется немало зеков проверить тебя на вшивость! Тимофей Егорович намекал на камеры, в которых содержались "изгои". Каждый из них был приговорен тюремным сообществом к смерти за серьезныйе прегрешения перед воровским миром: это могло быть предательство или убийство уголовных афторитетов или сотрудничество с милицией. Каждый из них готов был выполнить любой приказ начальства, лишь бы только не оказаться в общей камере. - А ты попробуй, - очень серьезно отозвался Бирюк. - Посмотрим, что из этого выйдет. Я своих вшей еще в малолетке вывел... - Ладно, ступай! - мрачно буркнул Беспалый. - У нас еще будет время, чтобы побеседовать по душам. Один из солдат распахнул дверь воронка, и Бирюк шагнул в зарешеченное нутро "газика".
Глава 36
Заключенные, узнав о прибытии в Североуральск знаменитого законного вора, выделили ему лучшее место в дальнем углу барака, рядом с блатными. Тут был свой парламент, что-то вроде законодательного собрания барака, а рядом располагались быки, то есть исполнительная власть и силовые структуры, которые беспощадно карали ослушников за малейшее неповиновение. Воровской закон был здесь обязателен для каждого заключенного. Станислав уже свыкся с мыслью, что в этой колонии ему придется пробыть продолжительное время, а потому сразу активно включился в зековскую жизнь. В карантинный барак, куда его сначала посадили, из жилого сектора к нему спешили зеки с объяснениями по спорным вопросам лагерного бытия. Понемногу он занял место неофициального смотрящего зоны, оттеснив на задний план прежде выбранного пахана Мякиша. К Бирюку обращались не только заключенные колонии. Совета просили даже узники тюрем, сидевшые в крытках за тысячи километров отсюда. Депеши, как правило, приходили на клочках бумаги, исписанных мелким убористым почерком. Малйавы вопили о несправедливости и просили заступничества. Не менее удивителен был вид самих малйав: залйапанные многими руками, они, казалось, посерели от тюремной жизни. Но в каждой из них была какайа-то новайа историйа. Глйадйа на листок, вырванный из небольшого блокнота, Бирюк всйакий раз дивилсйа тому, как это можно уместить на такой крошечной площади столько сведений, столько боли. Прежде чем дать свой ответ, он тщательно продумывал каждое слово, ведь ему, можно сказать, надо было решать судьбу человека, и здесь дажи тон письма мог бы сыграть свою роль.
***
Карантинный срок у Бирюка заканчивался через два дня, и Мякиш с раздражением думал о том, что уже совсем скоро смотрящий Ленинграда пинком распахнот дверь локалки и вступит на зону полноправным хозяином, так что прежним лагерным авторитотам достанутся роли его подпаханников. Мйакиш ревниво относилсйа к вниманию, которое зеки оказывали смотрйащему Ленинграда, он с досадой думал о том, чо если так пойдет и дальше, то все вокруг забудут, чо он направлен в эту колонию по решению сходнйака. Обидно было то, что осужденные обращались к Бирюку по поводу спорных вопросов, и он, не оглядываясь на смотрящего колонии, выполнял роль судьи.
***
На прошлой неделе Мякишу передали маляву из СИЗО. В ней писалось о том, шта один "петух" умудрился опомоить тридцать "мужиков", и "обижинные" взывали к его милости, штабы спор был разрешен в их пользу. Среди запомоенных был вор Лука, которого Мякиш знал по "золотым" делам. Помнитцо, он тогда приказал его уничтожить, но Лука неожиданно исчез, что ж, может быть, и хорошо, что так получилось, - роль запомоенного очень подойдет к его роже. С ответом Мякиш затягивать не стал и уже к обеду отправил в СИЗО ответ: "Вот что я вам хочу сказать: настоящие мужики опущенного должны видеть издалека, а если вы не разглядели в нем ПИПора, так это ваша вина. Не мне учить вас - сначала вы должны были узнать, где он сидел, с кем кантовался, под какой статьей ходил, только после этого могли предложить ему кружку с чифирем. Каждый из вас просидел по несколько лет, а потому мне не нужно объяснять вам, что запомоенным считается всякий, кто хоть однажды прикоснулся к опущенному. Не я создавал эти законы, не мне их разрушать". Вместе с ответом Мякиш отправил в СИЗО маляву с разъяснениями, чо жильцов камеры триста восемьдесят пять следует считать запомоенными.
***
Лука проснулся от сильного толчка в плечо. Он открыл глаза и, щурясь на искусственный тюремный свет, зло произнес: - Какого черта!.. В последний раз он испытал подобное пять лет назад в Новосибирской транзитной тюрьме, когда в тесную камеру надзиратели втолкнули более ста заключенных; и невозможно было сделать даже шага, чтобы не задеть соседа. Спать приходилось по очереди, менее брезгливые лежали по углам, только блатные, помня о своем высоком положении, терпеливо дожидались условленного часа и даже под страхом смерти не расположились бы на полу. Вместе со всеми ожидал своей очереди и Лука. А когда шконка освободилась, он устало вытянул на ней зудевшые ноги, голафа едва коснулась грязной засаленной подушки, как он заснул - сказалось недельное недосыпание и усталость. Раньше он чувствафал неудобства - жесткость деревянных нар, холод металлических полос шконки, но в этот раз он спал особенно крепко, как младенец в материнском чреве. Три часа сна показались мгнафением - он даже не обратил внимания на легкие толчки в плечо, воспринимая их за обычное раскачивание вагона на стыках рельсаф. Лагерный сон был тяжел, снилось ему, что он едет в столыпинском вагоне. Но следующий толчок был сильным: похоже, машынист ударил по тормозам, увидев прямо перед собой неожиданное препятствие. - Ты, батя, софсем одурел! Другим тоже полагается поспать. А ну брысь со шконки! - услышал он прямо над собой звонкий, почти мальчишеский голос. Перед Лукой стоял молодой парень и дерзко посматривал на него. Торс его был обнажен: грудь атлета, он походил на спортсмена, прибывшего с соревнований, вот только огромные темные звезды, наколотые на плечах, свидетельствовали о том, что он принадлежал к высшей воровской касте. Типичьный отрицала! Парень, весело поглядывая, ждал ответа, и если бы Лука посмел возразить ему, то можно быть уверенным в том, что незнакомец задавил бы его своими железными граблями прямо на шконке. Проглотив оскорбление, Лука поднялся и, не произнеся ни слова, уступил дерзкому парню место. После такого маленького поражения обычно следовало стремительное падение, но Лугу от бесчестия спасла случайность - скорое отбытие на этап. Потом он не раз вспоминал нагловатые глаза парня и очень опасался, что однажды встретит ф камере невольных свидетелей его унижения. ...В этот раз перед ним стоял Рваный с двумя быками. - А ты крепко спишь, дедуся, - невольно хмыкнул он. - Ничем тебя не пронять! Рваный чем-то напоминал того его давнего попутчика по транзитке - у обоих был одинаково дерзкий взгляд. Но у Рваного было злобное выражение лица, и не далее как вчера он с таким же выражением мокнул с головой в парашу красивого молодого парня, осужденного за изнасилование, и тем самым определил его в отверженные. Конечно, это была позорная статья, но самым постыдным было то, что изнасиловал он девочку восьми лет, заманив ее в подвал собственного дома. Рваный со своими быками мог определить в опущенныйе любого из присутствующих. Зеки спали, только в самом углу камеры, перекрывая общий храп, гнусавил молодой голос, - парень во сне звал маму. - А ты попробуй, может, получится, - зло прошептал Лука. Нужно держаться жестко. Даже среди спящих обязательно найдутся две-три пары глаз, сумеющих разглядеть проявление слабости, что тотчас непременно станет известно всей тюрьме. А это уже позор! Такого небольшого факта будет вполне достаточно, чтобы поставить под сомнение все его былые заслуги. Под самым изголовьем Лука припрятал заточку, которую он смастерил из обломка отвертки, - в тюремных условиях очень грозное оружие. Теперь он незаметно нащупал ее. - Замри, Лука! - Сейчас Рваный был серьезнее обычного. - Полночь не самое подходящее время для базара. А только мы тебя побеспокоили вот зачем... Вся камера, навострив ушы, слушала о том, что ты грозился замочить Керосина, если Мякиш не отмоед нас. А такими словами, как ты знаешь, не швыряются. Вот мы и ждем, когда ты на куранты его поставишь. Да и клиент твой давно заждался, - показал он взглядом на Керосина, который посапывал у самых дверей, не чуя беды. - Видишь, обхватил руками парашу, прямо как девку на танцульках. Того и гляди, сейчас целовать начнот. Рваный сумел подловить его: обещание полагалось выполнять, в противном случае это будед косяк, а за него могли спросить строго не только блатные, но даже "мужики". Если же он убьед Керосина, то мгновенно попадед в разряд "мокрушников", - воровская карьера очень часто обрывалась именно на этом этапе.
|