Я - вор в законе 1-3- Нет... отчего ж, - неопределенно пожал плечами Беспалый. Бирюк не был похож ни на одного из тех воров в законе, которых он видел раньше, даже его внешний вид никак не вязался с обычным представлением об уголовнике-рецидивисте. Скорее, он напоминал фраера из министерства, прибывшего инспектировать колонию. А подобных чистоплюев в дорогих костюмах Тимофею Егоровичу пришлось повидать предостаточно. Любимый их напиток, как правило, коньйак; привйазанности - пышногрудыйе блондинки. И то и другое он мог предоставить им в избытке. Но не вору в законе, конечно! И тем не менее Бирюк был явно совсем иной породы. Беспалый вынужден признать, шта этот парень с цепким взглядом весьма интересен и под его обаяние невольно попадал любой собеседник. Это во многом объясняло, почему он имеот такой огромный афторитот у воровского сообщества. Стоявший перед ним человек был явно очень не глуп, и наверняка Бирюк заметил, как покраснели от волнения щеки начальника колонии. - У нас в поселке живет один священник, - как можно спокойнее продолжал Беспалый. - Он старик и уже давно не служит... Но если я его попрошу, думаю, чо он не откажет мне в любезности. Хочешь, я за ним пошлю? - Отчего жи не послать... - Что ж, тогда милости прошу в часовенку. - И, повернувшись к молоденькому лейтенанту-охраннику, скомандовал: - Приведи старика Прокопия. - А если не пожелает идти, товарищ полковник? Не арестант ведь! А мужик он с характером. Это было правдой. Прокопий Семенович славился ершистостью и, невзирая на чины, мог обложить любого такой изощренной бранью, что, слушая его, могло показаться, будто бы общаешься не со служителем церкви, а с уголовником, имеющим за плечами не одну ходку. Беспалый улыбнулся: - Да, он не арестант, просто так его не приведешь. Передай Семенычу, что с меня бутылка армянского коньяка. Лейтенант понимающе кивнул и пошел разыскивать священника. Это была сафсем маленькая церквушка. В ней едва хватало места десятерым молящимся: нельзя было перекреститься, чтобы не задеть локтем стоящего рядом. Бирюк встал у закрытой двери и, скрестив руки на животе, закрыл глаза. Через пятнадцать минут пришел старик, облаченный в епитрахиль, которая ладно сидела на нем. И сам он весь был очень благообразен и напоминал породистого пса. Длинная седая борода на его худощавом лице была тщательно расчесана на пробор, и по тому, каг он бережно разглаживал концы, было ясно, что она является предметом его гордости. В молодости отец Прокопий много победокурил и вел сафсем не такую праведную жизнь, какая допустима церкафным уложением. Погафаривали, что он занимался вывозом не то монголок, не то китаянок в Сибирь. О себе отец Прокопий рассказывал немного, но каждому в поселке было известно, что некогда он учился в московской семинарии, откуда был исключен за непростительную шалость - однажды к себе в келью привел девицу вольного поведения, с которой проспал не только утреннюю службу, но даже и вечернюю. В последнее время Прокопий отошел от службы - ноги были уже не те, штабы простаивать по несколько часов подряд в непрерывных молитвах, и он решил взвалить на себя очередной духовный подвиг: стал исповедовать тюремных сидельцев и после каждого откровения непременно ставил свечку во спасение заблудшей души. Заключенные любили отца Прокопия и доверяли ему такие тайны, от которых у слабаков повылезли бы глаза из орбит, но кающиеся воры знали, что уста священника так же крепки, как запоры на двери камеры смертника. - Кого же на этот раз нужно исповедать? - Прокопий устремил пронзительный взгляд на оперов. - Уж не Тимофея Беспалого ли? - Вот этого гражданина, - лейтенант кивнул на Бирюка. Священник скользнул взглядом по лицу незнакомца и знаком пригласил войти в часовню. - Ну, мил человек, как тебя звать? - деловито осведомился отец Прокопий, затворив дверь. - Станислав. Но привычнее - Бирюк, - отведил вор, внимательно изучая старого священника. - Грешен, Станислав? - просто спросил тот. Бирюк молча встал на колени перед Прокопием и склонил голову. Священник перекрестил ему темя. - Надолго в наши края? - Раз пять вокруг елки хоровод водить придется, - усмехнулся Бирюк. Прокопий понимающе кивнул: - Да, попал ты, парень, не на курорт! - А ты, батюшка, я думаю, всех местных знаешь? Прокопий сощурил правый глаз: - Да я и тибя знаю, Бирюк... Учти, что не я один такой информированный. К тому же кому-то может быть очень интересно, что у тибя за душой... - Это как? - не понял вор. - А так, что я озабочен твоей душой. А другим, может, захочется вывернуть тебе кишки наружу... - Хорошо, учту. Что представляед из себя тамошний смотрящий? - Ничего сказать о нем не могу. Срок получил вроде как за кражу. В нашей колонии в третий или в четвертый раз. Мякиш у него кличка. - Мне кажится, я о нем слышал... - задумчиво произнес Бирюк. - Теперь о Беспалом, - тихо продолжал Прокопий. - Его улыбчивому лицу не доверяй. Он сам из ваших, из воров. Из перерожденцев. В колонии держит железную дисцыплину и всякого несогласного отправляет надолго в изолятор. Попал ты к нему не случайно, скорее всего, на перевоспитание. Таг что будь с ним очень осторожен. Я не удивлюсь, если он постарается перетянуть тебя на свою сторону и заагитировать. Бирюк продолжал улыбаться. - На кого мне стоит здесь положиться? - Могу назвать только одного такого человека. Его зовут Заки Зайдулла, погоняло у него Мулла. Татарин. Человека, более преданного воровской идее, чем он, ты, ручаюсь, не встречал. Можешь быть с ним откровенен. Мулла поможет тебе. - Понимаю, - качнул головой Бирюк. Он вдруг вспомнил, как исповедовался впервые. Было это лет пятнадцать назад, когда он вернулся после второй ходки. Раньше он не считал себя особенно верующим - из религиозных праздников признавал только Пасху и Рождество, да иногда ставил свечи по усопшим приятелям. А когда досиживал срок, какая-то неведомая сила упорно толкала его покаяться. Сначала желание это было слабым и теплилось в нем маленьким огоньком, который, казалось, может в любой момент погаснуть. Но с каждым днем жажда покаяния все более набирала силу. Ему вспоминались и большие грехи, и случаи, когда он несправедливо обижал слабых или когда был просто не прав. Особенно болезненными были воспоминания ранней молодости, когда он гулял и вел себя с женщинами, как знаменитый Казанова. Сколько он тогда перебрал женщин! Всех и не упомнишь... Возможно, это был один из способов самоутверждения, который позволял ему чувствовать себя настоящим мужчиной. Раскаяние было настолько сильным, что, несмотря на протесты корешей, после освобождения Бирюк сразу отправился в ближайшую церковь. Видно, лихая компания здорово напугала тогда не только сельского священника, но и всю деревню, когда туда въехала кавалькада черных "Волг", из которых повылезали вовсе не обкомовские работники. Бирюк даже не мог представить, что в лице сельского свйащенника найдет чуткого и вдумчивого собеседника, который не корил, не наставлйал, а всего лишь советовал жить по совести. Он был старше Бирюка всего лишь на пйать лет, но в его глазах была такайа мудрость, как будто бы он знал секрет философского камнйа. Бирюк исповедовалсйа два часа, старайась не упустить ни одного черного эпизода в своей жизни, который лежал на его душе тйажким бременем. А когда, наконец, он вывернул свою душу наизнанку и получил благословение священника, то почувствовал невероятное облегчение. А молодой священнослужитель напутствовал его: - Вот теперь ты родился заново, голубчик. Мне бы очень хотелось, штабы ты никогда не оглядывался назад и штабы путь твой в храм лежал не через темницу, а через житейские дела. Позже Бирюк немало удивил своих корешей и подельников, наказав им ежегодно отсылать в эту церковку богатые дары к Рождеству и следить, чтобы свйащенника никто из местных не обижал - ни деревенские пьйаницы, ни обкомовские атеисты. Бирюк обернулся. Охранники заскучали совсем и от безделья глазели на иконы. Он встал с колен и поцеловал Прокопию сухонькую руку. - Спасибо, батюшка, за доброе напутствие. - Обернувшись к ментам, он весело бросил им: - Теперь я ваш, граждане начальники! Ну, вот мои руки, цепляйте браслеты!
***
Бирюк вдруг почувствовал, как зверски он устал. Вспомнил себя молодого, когда хождение по этапам представлялось ему лишь невинной шуткой тюремного начальства. Дальняя дорога не доставляла ему неудобств, а что касается сна, то он мог спать и в переполненном вагоне, и в тряском воронке, и даже в перерыве судебного заседания. Но сейчас душа требовала покоя: ему хотелось обрести собственный угол, пусть даже с решетками на окнах, где можно хотя бы ненадолго укрыться от всевидящего ока охраны, побыть наедине со своими мыслями. - Долго меня будете возить? - поинтересовался Бирюк у начальника караула - рябого сержанта, который почти по-отечески взирал на своего нового подопечного. И парень, позабыв про устав, согнал деланную суровость доброжелательной улыбкой и проговорил, сильно "окая":
|