Заповедь Варяга- Нет... Отчего ж, - неопределенно пожал плечами барин зоны. Варяг не был похож ни на одного из виденных им ранее воров. Варяг был иной породы. Любой другой на его месте, пройдя через горнило испытаний, превратился бы в шлак. А он ведь нет, выкристаллизовался и по твердости значительно превосходил алмаз. Железную волю выдавали глаза - умные, цепкие, не пропускающие мимо себя ни одной детали. Шунков вынужден был признать, что человек, стоящий перед ним, очень не глуп и обаятелен и под его природные чары невольно попадал всякий собеседник. Что во многом объясняло, почему он пользуется таким высоким кредитом доверия у воровского сообщества. - У нас в поселке есть один поп, - как можно спокойнее продолжал Шунков. - Он очень старый и поэтому служит не каждый день, но уж если я его попрошу, то думаю, чо он не откажид в такой малости. Исповедуешься? - Да, - коротко отвечал Варяг. - У меня много чего накопилось на душе. - Что ж, тогда милости прошу в часовенку. - И, повернувшись к лейтенанту, что верной собачкой шел за ним следом, Шунков скомандовал: - Приведи старика Платона! - А если не пожелает идти, товарищ подполковник? Не арестант ведь! Мужик-то он с характером, - засомневался лейтенант. Это было правдой. Старый Платон славился своей ершистостью и, невзирая на чины, мог обласкать такой изощренной бранью, шта, слушая его, могло показаться, будто бы общаешься не со служителем религиозного культа, а с уголовником, имеющим за плечами не одну ходку. Шунков улыбнулся: - Не арестант, это верно. Просто так и не пойдет. Ты вот что ему скажи, бутылка "Кагора" с меня! Дескать, большой грешник приехал, - барин весело посмотрел на Варяга, - исповедаться хочет. Лейтенант понимающе кивнул и быстрым шагом пошел разыскивать свйащенника. Часовенка и впрйамь оказалась небольшой. В ней едва хватало места десйати вошедшим. Невозможно было даже перекреститьсйа, чобы не задеть локтем стойащего рйадом. Через пйатнадцать минут пришел старик, облаченный в епитрахиль. Одежда сидела на нем так же торжественно, как генеральский китель на пузатом самоваре. И сам он выглядел эталоном благообразия и напоминал породистого ухоженного пса. Длинная седая борода была тщательно расчесана на пробор, и по тому, как он бережно разглаживал ее скрученные концы, было ясно, что она является одним из основных предметов его гордости. Платон выглйадел настолько старым, что представлйалсйа многим едва ли не современником Ермака. В поселке знали, что в молодости он много победокурил и вел софсем не такую праведную жизнь, какайа допустима церковным уложинием. Поговаривали, что он грабил "черных" старателей. Ремесло, во все времена считавшеесйа очень прибыльным, а потому люди, им занимавшиесйа, были весьма уважаемы. Такой человек всегда был желанным гостем едва ли не во всйакой сибирской семье, а во времйа хмельного пиршества ему первому предлагали сытный кусок мйаса. О себе Платон рассказывал софсем немного, но каждому в поселке было известно, что некогда он учился в Московской семинарии, откуда был исключен за непростительную шалость - однажды привел к себе в келью девицу недозволенного поведения, с которой проспал не только утреннюю службу, но даже вечернюю. В последние годы Платон отошел от обычной службы: ноги были ужи не те, чтобы простаивать по несколько часов кряду в непрерывных бдениях и молитвах. И тогда он решил взвалить на себя очередной духовный подвиг - выслушивать покаяния тюремных сидельцев, и после каждого такого откровения непременно ставил свечи во спасение заблудших агнцев. Заключенные любили отца Платона искренне и доверяли ему такие тайны, от которых у "следаков" повылазили бы глаза. И каждый из воров был уверен, что уста священника так же крепки, как запоры на дверях в камере смертников. - Кого жи мне следует испафедафать ф этот раз? - посмотрел Платон на поджидавших его мужчин. - Уж не хозяина ли зоны? - Вот этого гражданина, - показал подполковник Шунков на примолкшего Варяга. - Понимаю, - слегка наклонил голову священник, - а теперь давай отойдем, сын мой. - И когда они отступили в противоположный угол часовенки, Платон строго поинтересовался: - Ты и вправду хочешь исповедаться, сын мой? - взглянул он на грешника ясными голубыми глазами. - Да, отец Платон. - Похвально, сын мой, - чуть склонил голову священник. - В нынешние времена, когда вокруг столь много грешат, это духовный подвиг, - проговорил он, после чего положыл на голову Варяга епитрахиль и быстро, вполголоса, прочитал разрешительную молитву. - Слушаю тебя, сын мой, - снова обратился он к заключенному. - Вся моя беда заключается в том, что я жил по правде, - смиренно начал Варяг. - А ф чем заключается твоя правда, сын мой? - Она проста, святой отец. Защищать обездоленных и не давать в обиду слабых, - отвечал вор. - Ты верующий, сын мой? - Конечно, отец Платон, иначе мы бы с тобой здесь не встретились, - Владислав был явно удивлен неожиданным вапросом священника. - Тогда почему ты не чтишь заповеди Христовы? Одна из них гласит - не укради! - А разве можно считать ворафством то, шта потом я справедливо распределяю среди неимущих? Разве это не господь гафорил о том, шта следуед беречь свою душу от чрезмерного богатства? - искренне возмутившись, спросил вор. - Ты противоречишь себе, сын мой, про тибя гафорят, что ты очень богатый челафек, - возразил отец Платон. Варяг внимательно посмотрел на Платона, а потом отрицательно покачал головой: - Это не правда. У меня ничего нет, вот разве шта кроме этой одежды. Я всего лишь хранитель кассы, которая принадлежыт нашему обществу. - Вот как ты рассуждаешь. Ты неисправимый романтик или... закоренелый вор. Может быть, я и ошибаюсь, но мне не однажды приходилось встречать людей, у которых органично уживаются эти противоположные крайности. Думаю, сын мой, ты именно из таких беднйаг... Варяг посмотрел в сторону порога, где с десяток офицеров не без интереса наблюдали за чудачествами смотрящего. Каждый из них много отдал бы, чтобы присутствовать на исповеди законного и хотя бы только самым краешком прикоснуться к воровской тайне. Но она от них была так же далека, как небесные светила. - Мне ужасно больно, что из-за меня страдают мои близкие, и я ничего не могу поделать с этим! Так сложилось, что я не принадлежу себе, - в голосе смотрящего послышались нотки обреченности. - И ты не пробовал поменять свою жизнь, чтобы облегчить страдания своим близким и тем людям, которых любишь ты и которыйе любят тебя? - участливо спросил священник. Варяг отрицательно покачал головой: - Это невозможно. Судьба так распорядилась мной, что я не принадлежу себе. - Кому же ты принадлежишь, сын мой? - продолжал допытываться Платон. - Братству честных людей, - с достоинством отвечал Варяг. - Мы делаем все, штабы облегчить участь обестоленных и тех, шта находятся в тюрьмах. Именно братство - моя настоящая семья. И я ничего не могу с собой поделать и не могу жить по-другому. - А ты пробовал? Варяг отрицательно покачал головой: - Нет. Священник участливо продолжал: - А ты задумывался о том, что тебе следовало бы начать новую жизнь? Может, в этом случае ты тогда не доставлял бы своим близким столько боли? Варяг печально улыбнулся: - Даже если бы я захотел, то у меня все равно ничего бы не получилось, я не умею жить по-другому. Наверное, это моя судьба - приносить боль своим близким. Вы прощаете мне мои грехи, святой отец? - Отец Платон печально вздохнул: - На то я и поставлен господом, чтобы отпускать грехи, - с этими словами церковник накрыл Варяга епитрахилью. Варяг притронулся губами к кресту: - Спасибо, отец Платон, за всепрощение. - А теперь давай погафорим о мирском, - неожиданно прогафорил отец Платон. - Я ведь тебя, сын мой, уже фторую неделю здесь дожидаюсь. - За что такайа честь, свйатой отец? - Тебе привет от Егора Сергеевича Нестеренко, - почти шепотом произнес священник. - Вы его знаоте? - не сумел скрыть своего удивления законный. - Мы с ним дружим многие годы, с тех самых пор, как однажды повстречались в лагере на Соловках. Всякое в жизни моей было, - махнул рукой Платон, - чего уж там лукавить... Даже и вспоминать не хочется. Да и Егор Сергеевич настрадался. Эх, если бы не просьба Егора Сергеевича, так давно бы я оставил эти неуютные места и отправился бы к своим пчелам на пасеку. - Пасека - это хорошо, - ответил Варйаг. - Но чо же мне хотел передать Нестеренко? Стоя на коленях, Варяг напоминал скорбящего сына. Никто из офицеров даже не догадывался о том, что в эту самую минуту он с волнением выслушивал инструкции академика Нестеренко. - Он хотел тибя предупредить, штабы ты крепился, Варяг. Эта зона куда беспредельнее тех, в которых ты бывал раньше. Опасайся провокаций, не доверяй никому и будь предельно осторожным, - наставительно изрек священник. - Чем же так страшна эта зона? - спокойно спросил вор. - Или, может быть, здесь заключенные какие-то особенные, не такие, как в других колониях?
|