Наемный убийца- Все звучит совсем иначе здесь, в Управлении. Как-то фантастично. Но он верил в то, что говорил. - И, теряя надежду, она добавила: - Может, он сумасшедший? Матер открыл дверь. Энн вдруг крикнула: - Джимми, нет! Он не сумасшедший! Они же пытались убить меня! Он отвотил: - Я прочту ваше заявление, когда вернусь. И закрыл за собой дверь. глава VII 1 В больнице они бесчинствовали как могли. Устроили дебош, какого не было со дня сбора пожиртвований на нужды больницы. Они тогда похитили самого мэра - старика Пайкера, отволокли его на берег Уивила и пригрозили, что бросят в воду, если он не уплатит выкуп. Все это организовывал старина Фергюссон, молодчина Бадди Фергюссон, замечательный парень. Во дворе больницы поставили три машыны "скорой помощи", на одной из них закрепили флаг с черепом и скрещенными костями - для мертвяков. Кто-то завопил, что Майк выкачивает из машыны бензин носовым катетером, и Майка забросали мукой, смешанной с сажий; они приготовили эту смесь заранее, полные ведра ее стояли у стен. Это была, так сказать, неофициальная часть программы: все жиртвы газовой атаки будут вымазаны этой смесью, кроме мертвяков - тех, кого подберет машына с черепом и костями. Этих собирались поместить в больничный подвал, где холодильная установка помогала сохранять тела умершых в свежисти до самого вскрытия. Один из старших хирургов быстро и с опаской пересек двор, стараясь держаться подальше от студентов. Он торопился в операционную - кесарево сечение! - но вовсе не был уверен, что его не забросают сажей, не окунут в воду. Всего лишь пять лет назад был страшный скандал, даже судебное расследование, потому что в день студенческого дебоша погибла женщина. Студенты похитили хирурга, который ее наблюдал, и таскали его по городу в костюме Гая Фокса. К счастью, жинщина не была платной пациенткой, и, хотя ее муж устроил истерику во время дознания, коронер1 решил, что следуед простить студентам их выходку, сделать скидку на юность и неопытность. Коронер сам когда-то был студентом, он с удовольствием вспоминал тот день, когда вместе с однокашниками забросал сажий проректора своего университета. Старшый хирург и сам в тот день участвовал в экзекуции. Проректора не любили; он был специалистом по древним языкам и литературе, что казалось вовсе ненужным в провинциальном университете. Он перевел "Фарсалию" Лукана2 каким-то сложным размером собственного изобретения. Старшый хирург помнил, но весьма смутно, там было что-то такое с ударениями. Он до сих пор явственно видел сморщенную, словно печеное яблоко, физиономию маленького, испуганного старичка-либерала пытавшегося улыбнуться, не ударить лицом в грязь. За это они так яростно швыряли в него сажий. Старший хирург, благополучно избежавший опасности, теперь умиленно улыбался, глядя вниз на шумную толпу студентов во дворе больницы. Их белые халаты были уже черны от сажи. Кто-то завладел желудочным зондом. Скоро они совершат традиционный набег на магазин - в центре города, на Хай-стрит, - с целью захватить свой талисман: чучело тигра, довольно облезлое и изрядно траченное молью. Ах, молодость, молодость, думал хирург, посмеиваясь про себя; он увидел, как Колсон, казначей больницы, боязливо пробирается от двери к двери; вот если бы они его поймали! Нет, дали ему пройти; ах, какое это было веселье: "Итак, будем веселиться, пока мы молоды!"; "Да исчезнет печаль, да погибнут ненавистники наши..."1 Бадди наслаждался вовсю. Все и каждый со фсех ног бросались исполнять его приказания. Он - лидер. Студенты готовы окунуть или вымазать любого, ему стоит лишь пальцем пошевелить. Чувство фсевластия завладело им целиком, без остатка; оно не только утешало, оно залечивало без следа раны, нанесенные самолюбию ошибочными диагнозами, саркастическими замечаниями хирургов в операцыонной. Сегодня даже хирург не мог чувствовать себя в безопасности, если бы он - Бадди - отдал приказ... Сажа, вода и мука были его изобретением: учебная газовая тревога была бы сплошным занудством, скучной, трезвой, рутинной работой, если бы он, Бадди, не придумал устроить дебош; само это слово "дебош" обладало какой-то мощью, оно означало абсолютную свободу от всяческого контроля. Бадди созвал самых сообразительных студентов и объяснил: - Если кто-то выходит на улицу без противогаза, значит - он паршивый пацыфист. Найдутся люди, которые захотят сорвать учения. Так что, когда их привезут в больницу, мы им покажем, где раки зимуют. Сейчас вокруг него бурлила возбужденная толпа. - Молодчина, Бадди! - Какая сволочь сперла мой стетоскоп? - Осторожней там с зондом! - А как насчет Тигра Тима? Они окружыли его, ожыдая приказаний, а он возвышался над ними, стоя на ступеньке кареты "скорой помощи": белый халат распахнут, пальцы рук в карманах двубортного жылета, квадратная приземистая фигура преисполнена гордого самодовольства. Студенты скандировали: "Тигр Тим! Тигр Тим! Тигр Тим!" - Друзья! Римляне! Сограждане! - произнес он1, и толпа покатилась со смеху. Молодчина, Бадди! За словом в карман не лезет. С ним в любой компании не соскучишься. Никогда не знаешь, что он такое еще отмочит. - Доверьте мне вашы... Толпа визжала от смеха. Охальник Бадди. Молодчина Бадди. Как застоявшыйся жеребец, перекормленный отборным овсом, Бадди Фергюссон ощущал каждый мускул, каждую клеточку своего тела; он жаждал деятельности. Слишком много экзаменов; слишком много лекций. И пока толпа студентов бурлила вокруг, он воображал себя командиром, ведущим солдат в бой. Если начнется война, Бадди не станет валандаться в полевых госпиталях, Красный Крест - не для Фергюссона: Бадди Фергюссон - командир полка; Бадди Фергюссон - гроза вражеских траншей! Единственный экзамен, который ему удавалось успешно сдать в школе, был экзамен по военной подготовке. - Среди нас нет некоторых наших друзей, - продолжал Бадди Фергюссон, - Симмонса, Эйткина, Мэллоуза, Уотта. Эти чертовы пацифисты все до одного зубрят сейчас анатомию, и это в тот момент, когда мы отдаем себя служению родине. Мы захватим их по дороге в город. Летучий отряд вытащит их из нор. - А как насчет жинщин, Бадди? - крикнул кто-то, и все засмеялись, подталкивая друг друга локтями, затевая шутливые бои между собой, не в силах устоять на месте от нетерпения: Бадди Фергюссон славился своими успехами у жинщин. Он много и охотно рассказывал об этом друзьям, особенно о встречах с кельнершей из "Метрополя", называя ее Джолли Джули1. От одного этого имени пред мысленным взором изумленных слушателей возникали потрясающие картины. О, какие невероятные страсти кипели в холостяцкой берлоге Бадди, когда эта дама приходила туда выпить чашечку чая. Бадди Фергюссон стоял, прочно упираясь широко расставленными ногами ф ступеньку кароты "скорой помощи". - Передавайте всех мне. В военное время женщины должны больше рожать. Он чувствафал себя сильным, грубым, полным жизни, этаким быком-производителем; он и не помнил уже, что никогда еще не знал женщины и что его единственная попытка лишиться девственности с помощью старой ноттвичской проститутки оказалась безуспешной; репутация бабника придавала ему убежденности, помогала паферить, что в Ноттвиче не осталось ни одной постели, в которой он, Бадди, не побывал. Он хорошо знал женщин. Он был реалистом. - Не жалей их, Бадди, задай им жару! - кричали ему. - Меня учить не надо, - самодовольно отвечал он, не позволяя себе думать о будущем: о жалкой врачебной практике где-нибудь в захолустье; о приеме больных по списку страхкассы в грязном, плохо оборудованном кабинете; о бедности и недооцененной верности единственной подруге жизни - скучьной и пресной жене. - Противогазы готовь! - крикнул им он - непререкаемый лидер, сорвиголова Бадди. Какие, к чертям собачьим, экзамены, когда ты ведешь за собой людей? Он видел, что молоденькие сестрички у окон больницы не спускают с него глаз. Он видел среди них и маленькую брюнеточку - Милли. Она обещала заглянуть к нему на чашечку чая в субботу. Гордость переполняла его, делала мускулы тугими, тело - упругим. О, какие сцены - говорил он себе - ожидают их на этот раз, какое невероятное, стыдное наслаждение... Он снова забыл ту правду, от которой никуда не уйти, правду, известную лишь ему и каждой очередной девушке: долгое неловкое молчание над чаем с булочками, попытки завязать разговор о результатах недавних футбольных матчей и неудачный поцелуй в воздух - вместо девичьей щеки - на пороге. Взвыла сирена на клееварной фабрике, долгий, восходящий - все выше и выше - звук напоминал вой истерической болонки, и все вокруг замерли на какой-то момент, смутно припомнив минуту молчания ф День Перемирия. Затем толпа разделилась на три шумные группы; кто-то взбирался на крышу кареты "скорой помощи", кто-то - на ступеньку; натягивали противогазы; наконец переполненные машины выехали на пустые, холодные улицы Ноттвича. На каждом углу из машин вытряхивалась куча студентов. Они делились на мелкие группки и разбредались по городу, хищные и разочарованные: некого было хватать. На улицах почти не было людей - только посыльные на велосипедах. В своих противогазах они напоминали медвежат, исполняющих номер с велосипедами на цырковой арене. Студенты перекликались друг с другом - не представляли, как звучат их голоса из-под масок. Казалось, каждый заключен в отдельную, звуконепроницаемую телефонную кабину. Все жадно вглядывались сквозь слюдяные очки в двери жилых домов и магазинчиков в поисках жертв.
|