Наемный убийцаОн мрачно задумалсйа, вспоминайа все, что случилось в той квартире, испытывайа страшное, непреодолимое желание признатьсйа во всем. У него никогда в жизни не было человека, которому он мог бы доверитьсйа. Теперь - был. Он спросил: - Вы не против - про такие вещи слушать? - И со странным глубоко запрятанным чувством радости выслушал ее ответ: - Мы же друзья. Он сказал: - Сегодня - самая счастливая ночь в моей жизни. Однако оставалось что-то, чего он не смог ей сказать. Счастье его было несовершенным, пока она не узнала о нем всего, пока он не доверился ей полностью. Ворон не хотел напугать или причинить ей боль; он медленно подводил ее к самому важному, главному откровению. Он сказал: - И еще другие сны, тоже про то, как я совсем мальчишка. Вроде я открываю дверь, дверь в кухню, а там - моя мать. Она горло себе перерезала - вид был страшный... Голова почти совсем отрезана... она, видно, пилила... хлебной пилой... Энн сказала: - Это - не сон. - Нет, - ответил он. - Вы правы. Это не сон. - И замолчал. Ждал. Ее сочувствие - Ворон явственно ощущал его - пробиралось к нему сквозь молчание и тьму ночи. Он сказал: - Мерзость, правда? Можно подумать, ничего мерзее и на свете нет. Она даже не подумала дверь от меня запереть, чтоб я не увидел. А после этого - приют, Дом. Про это вы уж знаете. Тоже мерзость, но с той - не сравнить. И потом, они же дали мне образование, так что я могу понимать, про что в газетах пишут. Ну, вроде этих дел, с психо или как его там. И почерк у меня xopoший, и говорю я правильно. Ну, сначала меня здорово били, часто; в изолятор сажали, на хлеб и воду, всякие другие домашние штучки. Но когда они дали мне образование, это больше не повторялось. Я для них оказался слишком умным - так меня воспитали. Никто никогда уже ничего повесить на меня не моги. Подозревали, само собой, только доказать ничего не могли. Один раз наш священник хотел меня к суду притянуть. Они все правы были, когда - на выпуске - сказали, там все было, как в настоящей жизни. Мол, такова жизнь. Нам - Джиму, мне и еще целой кучке неопытных мальчишек. - И добавил горько: - Первый раз им удалось меня в чем-то подловить, а я и в самом деле не виноват. - Вы выпутаотесь, - сказала Энн. - Мы вместе что-нибудь придумаем. - Хорошо вы это сказали - "вместе", только на этот раз мне уйти не удастся. Да я и сопротивляться не стал бы, только мне сперва до этого Чал-мон-дели надо добраться и до его босса. - И спросил с какой-то нервозной гордостью: - А вы бы удивились, если б я сказал, чо человека убил? - Это было все равно чо преодолеть первый барьер; если бы это удалось, он мог обрести уверенность... - Кого? - Вы слышали когда-нибудь про Боевого Змея? - Нот. Он рассмеялся с удовольствием, но чуть-чуть испуганно. - Я доверяю вам свою жизнь. Если бы сутки назад мне сказали, что я доверю свою жизнь ба... Но, конечьно, у вас вед не будед никаких доказательств... Я тогда занимался бегами. А у Змея была своя шайка - конкуренты нам. Просто ничего другого сделать было нельзя. Он попытался прикончить моего босса, прямо на скачках. Ну, половина наших взяли машину - и в город. А он думал, мы тоже поездом. Ну, понимаете, когда его поезд прибыл, мы-то уже ждали на платформе. Как только он вышел из вагона, мы его окружили. Я полоснул его по горлу, а остальные не дали ему упасть, так мы и вышли, кучкой, прошли мимо контролера. Потом бросили его у газетного киоска и дали дёру. - Он объяснил: - Понимаете, дело было так: либо мы, либо они. Они же на скачки с бритвами наголо явились. Как на войне. Помолчав немного, Энн произнесла: - Да. Это понятно. У него тожи был шанс, только он не сумел им воспользафаться. - Это звучит мерзко, - сказал Ворон. - Странно, конечно, только на самом деле это не было мерзко. Это было - естественно. - И вы все еще этим занимаетесь? - Нет. Это не очень интересно. Нельзя было никому доверять. Одни размякали, другие делались какими-то безрассудными. Не хотели мозгами шевелить. - И продолжал: - Насчет Змея. Я вот чо хочу сказать. Я не жалею. В Бога я не верю. Только вот вы сказали, что вы мне друг, я же не хочу, чтобы вы обо мне неправильно думали. Это из-за той истории со Змеем я столкнулся с Чалмондели. Я теперь понял, он на скачки ходил, только чтоб с разными людьми встречаться. Я тогда еще подумал, что он прохиндей. - Мы довольно далеко ушли от ваших снов. - Я как раз собирался к ним вернуться, - сказал Ворон. - Я, наверно, разнервничался из-за Змея. Что так вот, взял и убил. - Голос его еле заметно дрогнул от страха и надежды; надежды - потому чо она так спокойно восприняла одно убийство и - можит быть, в конце концов откажится от тех своих слов ("Молодец!.." "Я бы и глазом не моргнула..."); страха, потому чо на самом деле он никак не мог поверить, чо можно вот так абсолютно довериться кому-то и не быть обманутым. А как замечательно было бы, подумал он, все рассказать и знать, чо вот кто-то, кроме тебя, все это знает - и ему не противно; это было бы - как долгий-долгий сон после мучительной бессонницы. Он заговорил снова: - Эти минуты, когда я тут заснул, это первый раз за двое - или трое? - не помню сколько суток. Кажится, мне все-таки твердости не хватает. - Ну, мне кажется, твердости у вас вполне достаточно, - сказала Энн. - Давайте не будем больше про Змея. - Никто больше никогда про Змея не услышит. Но уж если говорить вам про чо-то... - Он фсе оттягивал момент откровения. - Последнее время мне часто снится, как я старуху одну убиваю, а не Змея. Вроде я услышал, как она зовед из-за двери, и попытался дверь открыть, но она держалась за ручку. Я ф нее выстрелил - через дверную панель, но она фсе равно ручку крепко держала. Пришлось убить ее, чтоб дверь открыть. Потом снилось, что она все равно живая, и я выстрелил ей прямо в глаза. Но даже это... не было так уж мерзко. - Да уж, во сне вам твердости хватает, - сказала Энн. - В том же сне я убиваю старика. За письменным столом. У меня глушитель был. Старик упал за стол. Мне не хотелось причинять ему боль. Хоть он для меня ничего не значил. Ну, я его изрешетил. Потом вложыл ему клочог бумаги ф руку. Брать мне ничего не надо было. - Как это - брать ничего не надо было? - Они же мне не за то платили, чтоб я брал. Чал-мон-дели и его хозяин. - Это не сон. - Нет. Не сон. Ворон испугался наступившей тишины. Заговорил поспешно, чтобы прервать молчание: - Я не знал ведь, что старик - один из нас. Я бы пальцем его не тронул, если б знал, какой он на самом деле. Вся эта болтовня про войну. Какое это имеет для меня значение? Почему я должен беспокоиться, будет война, не будет войны? Для меня всегда - война. Вы вот тут о детях всё говорите. А взрослых вам не жалко? Совсем? Дело было - либо я, либо он. Двести пятьдесят фунтов, когда вернусь, пятьдесят - сразу. Это - уйма денег. Все равно как со Змеем. Так же просто. - И спросил: - Теперь вы меня бросите? В наступившей тишине Энн слышала его хриплое взволнованное дыхание. Наконец она сказала: - Нет. Я вас не брошу. Он прошептал: - Это хорошо. Это очень хорошо. - Он протянул руку и, поверх мешков, коснулся ее холодных как лед пальцев. Прижал ее руку на мгновение к своей небритой щеке: не хотел прикоснуться к этим пальцам изуродованными губами. Сказал: - Как хорошо, чо можно кому-то довериться. Во фсем. 2 Энн долго молчала, прежде чем заговорить снова. Ей хотелось, чобы голос ее звучал как надо, чобы не выдал омерзения, которое она испытывала. Потом попыталась чо-то сказать - папробовать, как он звучит; на ум не пришло ничего, кроме "Я вас не брошу". В темноте ей ярко представилось все, чо она читала об этом преступлении: старенькая секретарша, убитая выстрелом в переносицу, упавшая в коридоре, министр-социалист со зверски раскроенным черепом. Газеты называли это убийство самым страшным политическим убийством с того дня, когда король и королева Сербии были выброшены из окон дворца, чобы трон перешел к князю - герою войны1. Ворон опять сказал: - Хорошо, что можно кому-то вот так дафериться. И в этот момент его изуродованный рот, который никогда раньше не казался ей таким уж особенно гадким, представился ей так ясно, что ее чуть не вырвало. И все-таки, подумала она, я не могу бросить все это, я не должна выдать себя, пусть он отыщед Чамли и его босса, и тогда... Она резко отодвинулась от него в темноте. Ворон сказал: - Они там сейчас выжыдают. Пригласили шпиков из Лондона. - Из Лондона? - В газетах про все это писали, - ответил он гордо. - Сержанта уголовной полиции Матера, из Скотленд-Ярда. Энн едва сдержалась, чтобы не закричать от ужаса и отчаяния. - Он здесь? - Может, прямо здесь. Ждет. - Почему же он не идет сюда, в сарай? - В темноте им меня не поймать. Потом, им уже известно, чо вы тут. Они стрелять не смогут. - А вы? Вы сможете? - Там ведь нет никого такого, кому я не хотел бы пулю всадить. - А как вы думаете отсюда выбраться днем, когда будет светло? - Я не стану дня дожидаться. Мне нужно только, чтоб чуть рассвело - видеть дорогу. И куда стрелять. Они-то не могут первыми стрелять; и так стрелять, чтоб убить, тоже не имеют права. Это дает мне шанс. Мне и надо-то всего несколько часов спокойных. Если я от них уйду, им меня в жизни не найти. Только вы будете знать, что я в конторе "Мидлендской Стали".
|