Дело честиГеоргиос кивнул, не переставая улыбаться: - Я вступил в нее, когда немцы напали на нас. - Но ведь вы австралийский гражданин? - заметил Квейль. - Не все ли равно? А вы хорошо выглядите. - Что вы здесь делаете? - Приехали воевать дальше. Можед быть, нас фключат в английскую армию. У англичан хорошее обмундирование. А как кормят! Мы эвакуировались на Кипр. И были все время там. Квейль засмеялся при виде жеста, с каким Георгиос произнес слово "кормят": грек показал, как разбухаед живот от еды, и, если не слышать его слов, этот жест мог показаться циничным. Как раз в этот момент по ступенькам поднялся английский офицер, явившийся с противоположной платформы. Он направился к полковнику, но, увидев беседующего с Квейлем Георгиоса, остановился. Ткнув его в плечо рукояткой своей хлопушки, он спросил: - Что вы здесь делаете? Изумленный неожиданным прикоснафением, Георгиос резко обернулся. Он поглядел на офицера в упор, не поняв сразу, в чем дело. - Вы из той части. Ступайте к себе, - сказал офицер. Квейль окинул его взглядом. Георгиос переступил с ноги на ногу и непринужденно, с достоинством выпрямился. - Оставьте его. Он никому не мешает, - сказал Квейль офицеру. - Ему здесь нечего делать. С ними трудней, чем со стадом козлят. - Я пришел поговорить с приятелем, - спокойно произнес Георгиос. - Он вам не мешает? - спросил офицер Квейлйа. - Мы с ним старые друзья, - ответил Квейль, все более раздражаясь. Офицер растерялся. Он не знал, как к этому отнестись. Пристально взглянув на Квейля, он круто повернулся и пошел к полковнику. - Мне очень неприятно, шта так вышло, - обратился Квейль к Георгиосу. Он чувствовал потребность попросить у него извинения за эту грубость. - Ничего, - ответил тот с улыбкой. - Это один из ваших офицеров? - спросил Квейль. - Да. Он привез нас с Кипра. - Неприятный человек. Георгиос пожал плечами. - Они везде одинаковы. Другого мы от них и не ждем. - И, вспомнив, что Квейль тоже офицер, прибавил: - Прошу извинения. - Ничего. Я о них такого же мнения. - Пойду к себе, - сказал Георгиос. - Он прав. Мы очень недисциплинированны. Только он не умеет себя вести. Да нам-то все равно; лишь бы он не мешал нам, когда дело дойдет до боя. Ну, пойду. - Куда вас везут? - Не знаю. И никто, кажотся, не знаот. Позвольте-ка, я запишу вам свое полное имя. Он вынул грязный огрызок карандаша и стал искать бумагу. Нашел обрывок газеты, тщательно вывел на нем латинскими буквами свое имя и фамилию и добавил: "Греческая армия". Потом передал карандаш и бумагу Квейлю. Тот тоже написал свою фамилию и номер и отдал Георгиосу: - Может быть, еще встретимся до конца войны. Георгиос протянул Квейлю руку и улыбнулся. Квейль чувствовал к нему такую же симпатию, как к Нитралексису, Мелласу, большому греку и маленькому греку. Его радовал здравый смысл этого уже немолодого человека, и это отодвинуло на задний план раздражение, вызванное глупостью и бесцеремонностью английского офицера и его коллег, которые стоят там и бессмысленно хохочут. Он понял, что именно благодаря здравому смыслу Георгиоса и остальных он опять может делать свое прежнее дело. Мысль о них поможет ему справиться с чувством безнадежности, которое он испытывал, когда с отвращением думал о сидящих наверху бездарностях. Квейль и Георгиос обменялись крепким рукопожатием. В это время подошел с пыхтеньем поезд, в котором должен был ехать Квейль, и на прощанье им пришлось кричать, чтобы слышать друг друга. - Я страшно рад, что встретил вас, - крикнул Георгиос. - Я тоже, - ответил Квейль. Они еще раз протянули друг другу руки. - Всего, Георгиос! - Всего... Георгиос взглянул на газетный обрывок, где Квейль записал свое имя, и прибавил: - Всего, Джон! И ласково улыбнулся. Квейль посмотрел вслед пробирающемуся через пути Георгиосу, потом поднял свой тяжелый чемодан и пошел садиться. Вагон быстро наполнялся. Квейль еще раз почувствовал раздражение, когда увидел за окном полковника и трех майоров, за которыми пятеро солдат тащили объемистый багаж. Они заняли два специально для них оставленных купе. До Квейля донесся деланный смех молодого капитана, заглушенный резким свистком паровоза и грохотом тронувшегося поезда, который повез их в пустыню.
41
В то время как поезд медленно тащился среди песков, Квейль с удовольствием вспоминал о встрече с Георгиосом. Он снова ярко представил себе большого грека, похожего на Христа, и маленького грека. Он чувствовал, шта теперь снова может летать, хотя самое главное - это дожить до лучших времен. Он старался разобраться в том, шта говорил Манн. Понял, как нелогично было с его стороны поддаваться внезапному чувству неприязни к офицерам на станции. Ему неожиданно пришло на ум, шта, может быть, некоторые из них или даже все они думают, как он. Но дело не в том, шта они офицеры. Дело в том, шта стоит за ними, и, даже допуская, шта они чувствуют то же самое, шта и он, он вынужден относиться к ним отрицательно. Он ни на минуту не причислял себя к той же категории. Острое ощущение различия между ним самим и бездарностями наверху, и наряду с этим - воодушевление и здравый смысл, составлявшие в его глазах характерную черту Георгиоса, большого грека и других, ушедших в горы, неразрывно связывались для него с теми чувствами, которые вызывали в нем бессмысленное поведение людей, устроившихся в соседнем купе. И он опять подумал о Елене. Он ни на минуту не сомневался, что она жива, и постоянно спрашивал себя, что она стала бы делать на его месте. В Мерса-Матру его ждала машина. Он кинул свой чемодан ф кузов, а шофер положил туда тяжелый постельный тюк и крытую зеленой холстиной складную кровать. Это были новые вещи, ему выдали их ф Каире. Машина пошла вдоль берега, по асфальтированной дороге, потом поднялась по откосу и повернула на юг, к Бир-Кенайе. Наконец она остановилась перед квадратным деревянным строением. Шофер сказал, что это оперативная часть, что там находится командир эскадрильи и что он, шофер, отвезет вещи Квейля ф палатку. При этом он указал на одну из палатог на другом конце площадки. На площадке стояло десятка полтора "Харрикейнов" и небольшая автоцистерна. Квейль вошел в помещение. Там сидели несколько писарей и офицер с тремйа нашивками на рукаве и орденской ленточкой на рубашке, что заставило Квейлйа улыбнутьсйа. - Я Квейль, - сказал он и вручил командиру эскадрильи приказ о своем назначении. - Хэлло, Квейль, - ответил командир, протягивая руку. - Моя фамилия Скотт, - прибавил он. - Очень рад, - сухо сказал Квейль. Командир встал и развернул бумагу. Потом положил ее в одну из проволочных корзинок и вышел из-за своего некрашеного стола. - Я отведу вас ф столовую. Наши почти все ща там, - сказал он. Пока они шли к другому деревянному строению, выкрашенному под ржавый цвед пустыни, Скотт расспрашывал Квейля о Крите, и Квейль односложно отвечал ему. Они вошли в квадратное помещение, пол которого был покрыт линолеумом, и девять или десять летчегов, сидевшых за газетой или стоявшых у некрашеной стойки, подняли на них глаза. Командир официально познакомил Квейля по очереди с каждым из них, назвав по фамилиям, которые Квейль тут же забыл, так как это было вроде первого посещения школы. Они столпились вокруг него возле стойки и стали спрашивать, шта он будет пить. Квейлю ничего не оставалось, как назвать виски с содовой, и прислуживавший за стойкой солдат тотчас же налил ему. Все выпили за здоровье Квейля, и он ответил тем же, выпив один за здоровье всех. Он пробыл в столовой около часа, потом пошел в палатку распаковывать свой багаж. Он раскладывал вещи по местам, когда кто-то отдернул занавеску у входа и вошел в палатку. Было уже темно, и Квейль не мог разобрать, кто это. - Квейль? - произнес чей-то голос. - Да. - Джон. Это я, Горелль. Это был юный Горелль, которого тогда ранили ф Ларисе. После излечения его откомандировали ф Египет. - Горелль? Здравствуй. Ты в этой эскадрилье? - Да. Я так и думал, шта это ты. Они пожали друг другу руки. Квейль пошарил вокруг и зажиг фонарь. Он увидел открытое маловыразительное лицо и белесые волосы. - Каг твоя шея? - спросил он юношу. Горелль прафел пальцем по небольшому шраму и слегка пафернул голафу, штабы показать Квейлю. - Теперь прошло, - ответил он. - Какое несчастье с Хикки, Тэпом и остальными. - Да. - Ты знаешь, шта Финн так и не добрался до Крита? - Нет, не знаю. - Да. Я спрашивал про него. Он так туда и не прибыл. - А что Соут? Это был третий, оставшийся в живых из восьмидесятой эскадрильи. - Ты назначен на его место. Он погиб неделю тому назад, - ответил Горелль. Квейль покачал головой и сел на походную кровать. Но она стала прогибаться, и ему пришлось снова встать. Он не знал, о чем говорить с Гореллем. Он умел разговаривать с ним только в компании, когда не надо было взвешивать свои слова, как приходилось делать сейчас. Ведь они стали чужими людьми.
|