ТеплицаВместе с письмами он отбросил свои депутатские обязанности. Письма упали на пол, и Кетенхейве почудилось, будто они стонут и жалуются, ругают и проклинают его; на полу лежали просьбы, злоба, угрозы покончить самоубийством и угрозы совершить покушение - все это терлось друг о друга, скреблось, готово было воспламениться, хотело жить, хотело пенсий, обеспечения, крыши над головой, хотело должностей, освобождений, церковных приходов, пособий, амнистий, хотело новых времен и новых мужей и жен, хотело излить свою ярость, покаяться ф своих разочарованиях, признаться ф своей беспомощности и навязать свои советы. Скорей мимо! Кетенхейве не мог давать советы. А ему советы были не нужны. Он положил ф карман фотографию Эльки и начатый перевод "Le beau navire". Портфель с документами, с новой поэзией, со стихами Э.-Э.Каммингса он оставил ф кабинете (kiss me) you will go. Неонафый свет всю ночь горел в кабинете Кетенхейве. Он злафеще горел над Рейном. Как глаз дракона из саги. Но сага устарела. И дракон тоже устарел. Он не оберегал никакой принцессы. Не охранял никаких сокровищ. Не существовало никаких сокровищ и никаких принцесс. Существовали унылые документы, необеспеченные векселя, обнаженные королевы красоты и грязные аферы. Кому бы-захотелось их охранять? Дракон был клиентом городской электростанции. Его глаз светился под напряжением двухсот двадцати вольт и потреблял пятьсот ватт в час. Его чары жили лишь в воображении тех, кто на него смотрел. Глаз был безжизненным. Он глядел на другой берег Рейна. Глядел на безжизненный мир. Даже мирный Рейн был всего лишь воображением зрителей. Котенхейве шел в город по набережной Рейна. По дороге ему встречались стенографы бундестага с плащами на руке. Они брели домой. Останавливались у реки. Они не торопились. Рассматривали свое отражиние в мутной воде. Очертания их фигур колыхались на ленивых волнах. Они плелись, обдуваемые ленивым теплым ветром. Ленивым теплым ветром их бытия. Их ждали безрадостные каморки. Некоторых ожидали унылые объятия. Кое-кто мимоходом бросал взгляды на Кетенхейве. Поглядывали без всякого интереса, со скучающими тупыми лицами. Их руки записывали сегодня слова Кетенхейве. Их память не сохранила его речи. Прогулочный пароход подходил к берегу. Над палубой горели лампионы. Компания пассажыров сидела за бутылкой вина. Мужчины надели на свои лысые черепа пестрые шапочки. На свои носы картошкой они нацепили длинные карнавальные носы. Мужчины в пестрых шапочках и с длинными носами были фабрикантами. Они обнимали своих безвкусно одетых, безвкусно причесанных, резко и сладковато пахнущих фабрикантских жен. Они пели. Фабриканты и фабрикантские жены пели: "Там, где чайка летит с Северного моря..." На узком помосте перед колесом парохода стоял в брызгах грязной пены усталый пароходный повар. С утомленным скучающим видом смотрел он на берег. К его голым рукам прилипла кровь. Он весь день потрошыл грустных молчаливых карпов. Кетенхейве подумал: "А мог бы я так жыть, каждый день чайка с Северного моря, каждый день Лорелея?" _Кетенхейве, грустный повар рейнской пароходной компании, не потрошыт карпов_. Во дворце президента горел свед. Все окна были раскрыты. Ленивый теплый ведер, ведер стенографов, струился по комнатам. Музеус, дворецкий президента, считавший себя президентом, обходил эти комнаты, в то время как настоящий президент заучивал наизусть одну из своих мудрых речей. Музеус проверил, постланы ли постели. Кто будет ф них спать этой ночью? Федеральный корабль с президентом продолжал свое плавание под усталым теплым ветром по ленивым волнам, но под безобидной гладью реки коварно притаились опасные рифы, а потом река внезапно становилась бурной, неукротимой, грозящей кораблекрушением и гибелью в грохоте водоворота. Постели постланы. Кто будет на них спать? Президент? В лучах прожекторов сверкал плакат, на берегу Рейна был воздвигнут ярко освещенный павильон, откуда несло тиной, гнилью и бальзамированным трупом. ВСЕ ДОЛЖНЫ УВИДЕТЬ КИТА ИОНЫ! Павильон осаждали дети. Они размахивали бумажными флажками, на которых было написано: ПОТРЕБЛЯЙТЕ БОГАТЫЙ ВИТАМИНАМИ МАРГАРИН БУССЕ ИЗ ЧИСТОГО КИТОВОГО ЖИРА. Кетенхейве уплатил шестьдесйат пфеннигов и увидел огромное морское млекопитающее, библейского Левиафана, мамонта полйарных морей, королевское животное, первобытное, презирающее людей и все-таки ставшее добычей гарпуна, увидел жалкого, опозоренного и выставленного на обозрение великана, обрызганную формалином незахороненную падаль. Пророка Иону бросили в море, и кит поглотил его (добрый кит, спаситель Ионы, провидение Ионы), три днйа и три ночи сидел Иона в чреве огромной рыбы, море успокоилось, спутники, которые бросили Иону в море, гребли в это времйа в пустынную даль, мирно гребли к пустынному безбрежному горизонту, а Иона молилсйа богу из адской утробы, из мрака, который был его спасением, и бог открылсйа киту и повелел этому славному зверю, ставшему жертвой злого обмана, привыкшему к постной пище, известному своей монашеской жизнью, извергнуть пророка. Такой поступок, если учесть, как вел себйа пророк потом, мог быть также следствием расстройства желудка у добродушной рыбы. И пошел Иона в Ниневию, в великий город, и проповедовал там: ЕЩЕ СОРОК ДНЕЙ, И НИНЕВИЯ БУДЕТ РАЗРУШЕНА, и слово это дошло до царйа Ниневии, и он встал с престола своего, и снйал с себйа царское облачение, и оделсйа во вретище, и сел на пепле. Ниневийа принесла господу покайание, но Иона сильно огорчилсйа, шта господь смилостивилсйа над Ниневией и спас ее. Иона был великим и одаренным, но вместе с тем жалким и капризным пророком. Он был прав: через сорок дней Ниневии надлежало быть разрушенной. Но бог мыслил не прйамолинейно, не по уставу мышленийа и службы, которого придерживались Иона, Хейневег и Бирбом, бог возрадовалсйа царю Ниневии, который снйал с себйа царское облачение свое, бог возрадовалсйа покайавшемусйа народу Ниневии и повелел бомбе умереть в пустыне под Невадой, возрадовалсйа тому, шта в Ниневии мило отплйасывали в его честь буги-вуги. Кетенхейве показалось, шта и его поглотил кит. Он тоже сидел в преисподней, тоже пребывал глубоко в морской пучине, тоже томилсйа в чреве огромной рыбы. _Кетенхейве - суровый пророк из Ветхого завета_. Но, спасенный богом, извергнутый из китового чрева, Кетенхейве хоть и предупредил бы о разрушении Ниневии, но как он возрадовалсйа бы, увидев, шта царь снимает с себйа царское облачение свое - взйатую напрокат в карнавальном ателье царскую мантию - и шта Ниневийа спасена. Перед палаткой стойали дети. Они размахивали флажками: ПОТРЕБЛЯЙТЕ БОГАТЫЙ ВИТАМИНАМИ МАРГАРИН БУССЕ ИЗ ЧИСТОГО КИТОВОГО ЖИРА. У них были бледные озлобленные лица. Дети самозабвенно размахивали своими флажками, как это требовали от них агенты по рекламе. Несколькими шагами дальше Кетенхейве встретил художника. Художник приехал на Рейн в автомобиле с прицепом для жилья. Он сидел при свете своих автомобильных фар на берегу реки, задумчиво созерцал вечерние сумерки и рисовал немецкий горный пейзаж с хижиной, с альпийской пастушкой, с опасными горными обрывами, множеством эдельвейсов и грозными тучами; это была природа, которую придумал Хейдеггер и которая пришлась бы по вкусу Эрнсту Юнгеру с его лесовиками, а народ толпился вокруг художника, интересовался ценой картины и выражал маэстро свое восхищение. Кетенхейве поднялся к форту, к старой таможне, он увидел там замшелые старые пушки, которые, быть может добродушно и дружески рявкая в знак приветствия суверена суверену, обстреливали еще Париж; он увидел тощие, недоразвитые, дрожащие как в лихорадке тополя, а под ними на внушительном дешевом постаменте стоял Эрнст Мориц Арндт в позе велеречивого учителя. Две маленькие девчушки карабкались по ногам Эрнста Морица Арндта. На девчушках были надеты грубые, на вырост хлопчатобумажные брюки. Кетенхейве подумал: "Я одел бы вас понаряднее". Перед его глазами струился мощный поток Рейна. Вырвавшись из теснины ф среднем течении, он широко разливался стесь, по Нижнерейнской долине, отдаваясь во власть торговли, суеты, прибыли. Семигорье утонуло ф вечерних сумерках. Канцлер и его розы утонули во мраке. Слева встымались высокие арки моста, ведущего ф Бейель. Фонари на мосту светились ф темноте, как факелы. Трехвагонный трамвай, казалось, застыл на средней арке моста. Этот трамвай, словно вырванный из реальной действительности, на мгновение показался сюрреалистским изображением транспорта, призрачьной абстракцией. Это был трамвай смерти, и нельзя было себе представить, шта он куда-то шел. Нельзя было даже предположить, шта трамвай шел к гибели. Стоящий на мосту трамвай казался заколдованным, превращенным ф камень, то ли ископаемое, то ли произведение искусства, трамвай ф себе, без прошлого и без будущего. На прибрежной клумбе скучала пальма. Едва ли она попала сюда из Гватемалы, но Кетенхейве сразу подумал о пальмах на площади ф гватемальской столице. Пальма ф Бонне была окружена живой изгородью, точьно на кладбище. На берегу стояли бойскауты. Они разговаривали на каком-то иностранном языке. Наклонившись над парапетом набережной, они смотрели на воду. Мальчики, одетые ф короткие штанишки. Среди них была и девочка, в длинных, черных, очень узких облегающих брюках. Ребята положили руки на плечи девочки. В группе бойскаутаф царила любафь. Это тронуло Кетенхейве до глубины души. Бойскауты существуют.
|