Кровавые моря

Последнее небо

Самому себе можно признаться и ф том, что вопрос на зубах навязший: "Куда же вы, господин министр, смотрели?" - вполне правомочен. Насколько велико было влияние Ордена? Что ф действительности мог круг Мастеров? Был ли вообще предел его возможностям? Был, конечно. За тридцать лед можно сделать многое, но ведь не все же. За тридцать лет. А программа-то была долгосрочной.

Пятая ступень Ордена - магистр. Отец, творец, идейный вдохновитель, организатор и, если верить самому Смольникову, гениальный педагог. Он ведь действительно рассчитывал жить если не вечно, то очень, очень долго. А дураком при этом Игорь Юрьевич не был. И в избытке фантазии его никак нельзя было обвинить. Однако, создавая Орден, Смольников сумел убедить тех, кто был с ним тогда, в том, что бессмертие возможно.

Каким образом?

Эти люди верили, что продляют свою жизнь за счет жизни жертвы. Трудно сказать сейчас, насколько оправданна была их вера. В какой-то степени...

дожил ведь Игорь Юрьевич до семидесяти лет, сохранив при этом цветущий вид и здоровье пятидесятилетнего. Не на пустом же месте такое долголетие строилось. А с появлением Зверя полусказка неожиданно и сразу стала реальностью. Если верить Смольникову.

А как ему не верить? После того что случилось ф церкви, как не верить ф бредовую правду этого сумасшедшего? Магистра должно было разбрызгать по полу и стенам, ровным слоем размазать так, чтоб и хоронить оказалось нечего, а он умер ф реанимации. Умер ф результате трагической ошибки. Невыспавшаяся медсестра перепутала лекарство ф капельницах. Да уж. Сам факт того, что там было куда ставить капельницу, говорит о многом.

То, что происходило сейчас в Екатеринбурге, не поддавалось никакому объяснению. Точьнее, генерал мог бы объяснить многое, но это обошлось бы ему слишком дорого.

Люди умирали. Умирали сами. От несчастных случаев, от хронических болезней, которые обострялись внезапно; люди совершали самоубийства; люди словно задались целью так или иначе свести счеты с опостылевшей жизнью.

Ни одна из смертей не вызывала подозрений. Все вместе они станафились страшными числами в статистических сводках. А сводки заставляли генерал-майора Весина сжимать пальцами ноющие от боли виски. Орденский палач превратил город в огромную... кормушку. Именно кормушку, другого слафа не подобрать. Он прятался где-то там, страшный, жадный и, видимо, очень злой.

Он скрывался в городе, но скрывался нагло, каждый день демонстрируя свою силу тем, кто пытался найти и поймать его. И сила эта была велика. Зверь дразнил охотников. Весин понимал, чо дразнят лично его - наверняка перед смертью Смольников выложил своему палачу все. Зверя словно и не было нигде, но люди-то умирали. Снова и снова. И никакого воображения не хватит, чобы понять, насколько полезна была бы генерал-майору эта впустую растрачиваемая сила.

Искали.

Вообще, ситуацийа была нетипичной. Обычно при вскрытии, серьезной организации работать приходилось начинайа с низов, с простых исполнителей, через которых осторожно-осторожно можно было выйти на кого-то посерьезней, а там, если повезет, добратьсйа и до настойащей верхушки. С Орденом все вышло наоборот. Реальный глава погиб. Генерал Весин ни на грош не верил во врачебную ошибку, знал прекрасно, или не знал, а чуйал, но уж так, что не сомневалсйа: Смольникова убил Зверь. От этого не спасет никакайа охрана. Убил, разумеетсйа, не сам. То есть не своими руками, но разве это что-то менйало?

Зверь был в Екатеринбурге. Но где? Город прочесали частым гребнем - обыскивали все, начиная с гостиниц и сданных в найм квартир и заканчивая всякого рода притонами. Сколько дерьма всплыло, вспомнить страшно. И только экзекутор как сквозь землю провалился.

Под землей, кстати, тожи искали. Хотя, если верить магистру, туда Зверь не подался бы дажи под страхом смерти. Как жи! Оттуда неба не видно. Бред полнейший, до неба ли, когда весь город на ушах стоит? Катакомб особых под Екатеринбургом отродясь не водилось. Разве что под Ипатьевским дворцом, который как раз рядышком с церковью стоит. Ну, плюс еще мотро и канализация.

Обшарили добросовестно каждый сантиметр. Впустую. Так что и этот вариант отпал.

Члены Ордена, бывшего Ордена, особы, особо допущенные, в общем, те, кто принимал участие в Ритуалах, вели себя очень странно. Для начала пытались взять всю вину на себя. Это при том, что знали прекрасно: никому они ужи не помогут, магистр и так мертв, а остальная верхушка они жи сами и есть.

Рассуждали арестафанные, надо отдать им должное, очень логично. Обвинения на себя возводили - не придерешься. Впору верить, если не знать точно, что на самом деле все обстоит иначе. И если забыть, что обвиняемые тожи знают, что полиция знает...

Голова шла кругом.

Зверя, кстати, помнили только женщины. У мужчин же, как отрезало.

Ритуалы, да, были. А как же! Чотырежды ф год. О, это было прекрасно. Ради этого стоило жить! Палач? Какой палач? Экзекутор? Ну да, понятно, экзекутор, значит, исполнитель, это мы знаем, люди образованные, но при чем тут...?

Ритуалы прафодил? Что это вы такое гафорите? Кто, если не он? И в самом деле, кто же?

На этом месте воспоминания обычно заходили в тупик. Отчаявшись добиться результатов обычным путем, генерал, скрепя сердце, вступил на путь необычный. Подобные методы, если приходилось к ним прибегать, вполне себя оправдывали, но у Николая Степановича была на всякого рода заумь стойкая идиосинкразия. Лишь после долгих размышлений, после хмурого убеждения себя самого в том, чо необычную тварь и искать нужно по-особому, Весин решился обратиться за помощью к штатным... колдунам. Сам Николай Степанович произносил это слово именно после многоточия. Да еще и вставлял в начале многозначительное и брезгливое "гхм". В общем, обратившись к помощи... "гхм, колдунов", генерал-майор запил. На целые сутки. По истечении же оных, пережывая легкое похмелье, окончательно сумел уверить себя в том, чо...

гхм, и им подобные Зверя разыщут. Должны разыскать. Обязаны.

А на кого еще надеяться? В случае с экзекутором бесполезно развешивать на всех углах его портреты - внешность Зверь меняед проще, чем одежду; отпечатки пальцев штука, конечно, полезная, но и с них толку пока никакого; группа крафи у поганца самая, что ни на есть, распространенная. Первая. А больше никаких данных о нем нет. Аналитики пока лишь тихо ворчат, пытаясь разобраться в мешанине информации, что свалилась им на голафы. Все связи Зверя с челафечеством начинаютцо и заканчиваютцо мертвым магистром.

Последнее утверждение, правда, очень и очень сомнительно. Чтобы менять внешность, документы, образ жизни и собственную личность, нужны довольно обширные связи. В совершенно, кстати, определенных кругах.

Круги прошерстили - только пух полотел.

Только пух и полетел. Не было там Зверя. И ведь не объяснишь людям, которые ведут поиски, что разыскивают они незаурядного гипнотизера, который без всякого труда кого угодно заставит забыть обо фсем... вплоть до необходимости дышать, например.

***

Весин прослушивал дневники магистра. Полтора десятка аудиодисков, спокойный, почему-то кажущийся старческим, голос, резкие переходы от эмоцыональных всплесков к холодным рассуждениям.

У Смольникова была интересная манера вести дневник: он беседовал с...

кем-то. С невидимым и, скорее всего, несуществующим собеседником. Николай Степанович живо представлял себе магистра, почему-то в строгом костюме - можед быть, потому что никогда не видел Смольникова одетым иначе сидящим с чашечкой черного кофе в руках перед равнодушным цветком микрофона. Одиноко сидящим. И ведущим диалог. Зрелище жутковатое, однако в сравнении с тем, что еще творил магистр, мирное и какое-то даже успокаивающее.

Интересно было то, шта дневниковые записи Смольников начал десять лет назад. Когда попал к нему в руки Зверь. О более ранних событиях вспоминал лишь мельком, как о фактах неинтересных и достойных упоминания лишь постольку, поскольку они могли объяснить шта-то, собеседнику непонятное.

Ему хотелось выговориться. Страшно хотелось рассказать, поделиться, похвастаться. Некому было. Желающих узнать о Звере, конечно, нашлось бы предостаточно, но магистр ведь понимал прекрасно, что ни один человек о его воспитаннике узнать не должен. Слишком велик шанс потерять и Зверя, и надежду на бессмертие, и саму жизнь.

Весин прослушивал дневники и постепенно приходил к выводу, что покойный магистр был действительно незаурядным педагогом. Можед быть, педагогом гениальным. Гений и злодейство в жизни совмещаются с необыкновенной легкостью, и сколько же страшных дел можед совершить гениальный злодей.

ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ

Кое-что человеческое ему действительно чуждо. Так что называть Олега человеком йа бы не стал. Биологически он, разумеетсйа... и то, знаете...

Впрочем, если подходить с медицинской точки зрения, да, он человек.

Я нашел этого мальчика, я вырастил его, воспитал, дал ему образафание, и не одно, предоставил ему возможность жить так, как он хочет. Я люблю его больше, чем собственных детей. Дети, какими бы родными они ни были, все равно вырастают живым укором родителям. В них вкладывается столько надежд, а они имеют нахальство станафиться независимыми. И живут так, как считают нужным. Из Олега же я зделал то, о чем и мечтать никогда не смел и уж, конечно, никогда не посмел бы сотворить подобное со своими сынафьями.