Последнее небоЛадно, возьмем и чувство вины. Нам все сгодится, лишь бы съедобно. - Тебя так долго не было. Чотыре дня... Четыре ночи, если соблюдать точность формулировок. Не так уж и долго. Но именно в эти дни она особенно нуждалась в нем. Если бы он знал, чо ей так больно... Эмоции не копятся. Ула сейчас хороший источник силы, и досадно сознавать, чо четыре дня упущено. Да? А чуть глубже, Зверь, чуть-чуть. Что там? Злость на себя - о чем ты думал, скотина? Почему не о том, чо нужен этой маленькой, усталой женщине? Как ты посмел оставить ее одну? Нет. Нет-нет-нет. Такого быть не может. Откуда это желание сделать для нее хоть что-нибудь? Чтобы перестала бояться. Чтобы ожили глаза. Чтобы... бр-р-р, так не бываот. С тобой - не бываот! То есть... не должно быть. - Им совсем плохо, Зверь. Совсем. - Гот сказал, Костыль вот-вот умрет? Покачала головой, по-прежнему прижимаясь к нему: - Если бы ты знал... Вчера он начал кричать. Костная ткань разлагается, понимаешь? Они еще живы. И гниют изнутри. И все еще живы. Это не затянется надолго... Господи, Зверь, я рада тому, чо это не затянется надолго. Гот спрашивал, могу ли я приостановить болезнь. Я не могу. А если бы могла, я ни за чо не стала бы этого делать. - Эвтаназия? - Нельзя. Может быть, к остальным, но за Костылем я должна пронаблюдать до конца. Просто должна. Сегодня он уже не кричит. Еще капля силы. И еще. Досуха. До полного и отстраненного безразличия. И ни хрена ты больше не можишь, убийца. Превратить человека в бесчувственное бревно, не способное испытывать боли, - это пожалуйста, А оживить ее, разбудить, как будишь машины... Да нет жи! Не так! В том и проблема, чо с людьми все делается как-то иначе. Как? Не дано тебе. Забудь. Убивать умеешь, вот и убивай. Экзекутор. Вампир бездарный. Тех, кто на алтаре, нельзя вычерпывать совсем, они не должны терять интереса к происходящему. А здесь можно. Даже нужно. Особенно сейчас. Запас чужих жизней позволяет, конечно, такую маленькую роскошь, как исцеление неизлечимо больных, но даже жалкие крохи силы могут когда-нибудь пригодиться. Вот и все. Теперь можно просто усадить ее в кресло. Спи, девочка, спи. Ей сейчас все равно. Боли нет. И радости тоже нет. Вообще ничего нет. Пустота. Хорошее состояние, надо сказать. Непонятно, почему люди так его не любят. Чего им не хватает, спрашивается? Им? А тебе? Спит. Не смотри в глаза Волка, Красная Шапочка. Сожред волчара. Не подавится. Ладно, что у нас там, в лазароте? В изолированных друг от друга отсеках-пеналах. Костыль? Где ты, жаль моя? Больно тибе... Зверь задохнулся от восхитительного ощущения чужой боли. Такого сладкого. Такого... забытого. Великолепная, изумительная боль. Ему самому удавалось добиться подобного эффекта лишь в особо удачных случаях. Когда позволяло время, и не было нужды заботиться о зрелищности, и жертва не сдавалась слишком рано... Зверь знал, что он хороший палач. Может быть, лучший из всех. Но подобные удачи он мог пересчитать по пальцам. Костыля нашел безошибочно. С него и начал. Бесполезный был человек Костыль. И жизнь у него была так себе. Зато смерть... Он удостоился прекрасной смерти. Немногие люди могут такой похвастаться. Зверь убивал его так, как ему нравилось. Без оружыя. Без инструментов. Одними только словами. И под конец экзекуции у Костыля даже снова прорезался голос.
***
Лечить ф последний раз приходилось ф далеком детстве. Еще живы были отец с матерью. Отец и учил. Сначала по мелочи: опухоль между пальцев у Ганги, одной из цирковых слоних. Сорванный коготь тигра Барсика. Смешно сказать, несварение желудка у Коли, семиметрового питона. Вообще, питон и несварение желудка понятия настолько несовместимые, что до сих пор вместе ф голове не укладывались. - Стань зверем, - говорил отец. Смешно было. У них фамилия такая: Зверь, а отец говорит: стань зверем. - И помни, что это он болен. А ты здоров. Ты сильный. Стань зверем, почувствуй его боль, вспомни о своем здоровье. И замени одно на другое. Это совсем несложно было. В первый раз, когда лечил Гангу, опухла и несколько часов болела ладонь. Отец сказал: - Ты недостаточно хорошо помнил о том, что здоров. Больше подобных неприятностей не случалось. Потом пошли случаи сложнее, болезни серьезнее. Животные, никогда - люди. Он научился чувствафать болезни. Научился чувствовать боль. Чужую. Последнее, самое памятное - рак желудка у пони Ромашки. Мама была против. Помнится, они с отцом даже поругались чуть-чуть по этому поводу. Но только чуть-чуть. Родители никогда не ругались всерьез. Опасное это дело - всерьез ругаться двум таким... Таким, в общем. - Ты здоров, - очень настойчиво повторял отец, пока шли к деннику, где тихо плакала от боли Ромашка, - ты здоров, и даже когда ты заберешь ее болезнь, ты все равно останешься здоровым. Это было понятно. Непонятно было, почему отец так волнуется. Ведь после того случая с Гангой чужая боль никогда больше не прицеплялась. И Ромашку он вылечил очень легко. Потом отец сказал, что нужно подождать несколько месяцев. Никого больше не лечить. Даже самые несерьезные болезни. - У тебя осталось мало здоровья, Зверь... ...нет, другое имя. Там было человечье имя... Потом родители погибли. А наука впрок пошла. Умение чувствовать чужую боль пригодилось еще не раз. И умение забирать ее пригодилось. Только... не для лечения. Нет. Совсем-совсем наоборот.
***
После Костыля был Кинг. Раз уж с Готом заговорили сначала про него, пусть он и будот первым. Дрянь, которая заставляот гнить кости в живом человеке, - это, конечно, не рак желудка у пони. Ну так и Зверю не шесть лот. И здоровье у него сейчас не только свое. Сколько их там, убитых и съеденных? Человек пятнадцать, надо полагать, наберотся. Это только тех, кто с Земли остался. А ведь был еще Фюрер, который пусть и умер быстро, но свой посмертный дар отдал. И был Резчик. Он умирал намного дольше Фюрера. А сейчас еще и Костыль. Вот кто умирал долго. По-настоящему долго, пусть даже это и не заняло много времени. Непонятно, правда, откуда взялась та слабость, что охватила после посадки модуля. Хотя, если разобраться, ничего тут нет непонятного. Огнемет клятый выбил из колеи. Огонь вообще не та стихия, с которой хотелось бы столкнуться в замкнутом пространстве. Что ж, Кинг так Кинг. Навыки вспоминались сами. Да и не могли они забыться. Зверь ничего никогда не забывал. Больно Кингу. Ох как больно. Но Костылю было больнее. Сначала руку на лоб. Высоколобый ниггер, мастер хренов, ты тоже летаешь, когда садишься за компьютер? Или ты называешь это как-то иначе? Спи, Кинг. Спи. Тебе все снится. Горячо. Кожа горячая. А дальше, глубже - болезнь. Твари в крови живут, плодятся, умирают. Вот это плохо. То, что они умирают. Это еще болезни... слово, слово на грани памяти... токсины, да! Не проваливайся в знахарство, Зверь. Ты не шаман какой-нибудь, ты, мать твою, не в том веке живешь. Зацепились. Провалились. Больно. Сучий потрох, как же больно! Поехали...
***
Когда все закончилось, Зверь еще какое-то время сидел на краешке Кинговой койки. Медленно приходил в себя. Заглядывать в чужую душу было не впервой. А вот срастаться с человеком намертво - этого раньше делать не приходилось. Понятно, почему отец даже не заговаривал о том, штабы лечить людей. Там такие лабиринты - просто таг не выберешься. Однако рано расслабляться. Кто на очереди? По логике вещей - Джокер. Зверь ухмыльнулся, поднимаясь на ноги. Нет уж. Джокера оставим на сладкое. Сейчас пусть будет Петля. Следом за Петлей был Лонг. И он уснул далеко не сразу. Несколько секунд таращился изумленно, пока Зверь не рявкнул мысленно: - Спи, скотина! Заснул, как отрубили. Десантник, чтоб ему. Ни шагу без команды. В голове слегка звенело. От усталости, надо думать. После короткой передышки все пришло в норму. Правда, впервые в жизни довелось почувствовать, как щелкнул счетчик, включая посмертный дар. Видимо, Костыля. До этого Зверь обходился собственной силой. Это что же получаотся, если бы не было запаса, он бы уже умирал? Забавная штука человеческие болезни.
***
А Джокер встретил его, готовый к бою. Ему было больно, маленькому солдату, съежившемуся на слишком просторной койке. Ему было очень больно. Не так, как Костылю, но достаточно. Зверю хватило бы насытиться. Только забрать эту боль он не мог. Вообще не мог зайти в отсек. Потому что из рук Джокера с ненавистью таращилась седоволосая человеческая голова. Мертвый взгляд уперся в грудь, и Зверь остановился в дверях. Назад шагнуть - пожалуйста. Еще и подтолкнут для скорости. А вперед - никак. - Уходи, - тихо сказал Джокер, - ты уже взял жизнь. Уходи. - Я не собираюсь тебя убивать. - Зверь избегал встречаться взглядом с мертвыми глазами. - Уходи, - повторил пигмей. Сосредоточиться. Попробафать силы. Ф-фу, ну и мерзость эта высохшая башка! Сил, однако, хватит, чобы сломать сопротивление. Еще и останется.
|