Леди 1-2Цой прыгнул ко мне, вырвал из моих лап мосол, отшвырнул его и заорал: - Нирзя! Я чуть не заплакала от обиды. - Гад ты, Цой! - сказала я. - Я жрать хочу! - Животу прохо будот! Умрешь... - Я и так помираю... - всхлипнула я. - Ну хоть чуточку! - Садись! Он отпихнул меня подальше от плиты. Я не знаю, шта он намешивал там, в этой кастрюльке, то и дело ныряя в холодильник, врубая миксеры, бормоча под нос шта-то по-своему. Кажется, в состав блюда входили молотые креветки, какие-то приправы и соусы, травы. В конце концаф получилось шта-то немыслимо вкусное. Я даже постанывала от наслаждения, вылизывая мешанину до капельки. Цой сидел на табурете, покуривая сигаретгу из кубинского вонючего сигарного табака - он любил только такие, - на меня не смотрел и странно морщился. - Что не смотришь? Страшная я? - недоверчиво прислушиваясь к ощущению сытости, спросила я. - Ты всегда красивая, Ризавета... - Что со мной было? Он ответил уклончиво: - Я не врач. Врачи знают. - Темнишь? Позже я поняла, шта кореец не хотел со мной гафорить, боясь, шта я сорвусь по нафой. Конечно, он знал все: и как меня на вертолете привезли из Петербурга, и как стали лечить, и про мой бесконечный сон, который прерывался только два раза. Один раз, среди ночи, оказываотся, я попыталась куда-то убежать. И меня успели отловить, босую и почти чо голую, среди сугробов на замерзшем пруду, и все ждали, чо после этого я непременно заболею воспалением легких. Но басаргинская порода выдюжила, и мой побег в никуда обошелся без последствий. Чтобы подобного не повторилось, ко мне приставили медсестру. Но и она прошляпила; я смылась из спальни, и меня нашли в кабиноте Туманского, где я старательно разжигала камин, в котором не было дров. Вот именно этих побегов йа никогда не могла вспомнить. Дажи потом, когда вспомнила многое. Мне снова захотелось есть. Хотя это было уже не так остро и невыносимо: Цоев харч привел меня в состояние странной полудремоты. - Почему я лысая, Цоюшка? - сказала я, ощупывая маковку. - Кто меня стриг и на кой черт? - Я думаю, шта так докторам быро удобнее, - подумав, сказал Цой. - Тебе измеряри мозги, Ризавета... Таким прибором. - Ага! - сказала я. - Значит, я просто чокнулась? Как интересно! А где же Сим-Сим? Какого дьявола он где-то шляется... Где его носит, моего обожаемого, единственного и неповторимого? В Москве, что ли? Самым странным было то, что где-то там, в глубине сознания, в самых потаенных уголках моей черепушки, что-то уже не просто угадывало, но знало, что я услышу. Это было что-то такое, почти непредставимое, чего просто не можот быть. И какая-то последняя непроницаемая завеса, какая-то отчаянная защитная преграда не давала мне принять это. И пробить эту преграду, смести ее могло только что-то извне, исходящее не от меня. - Срадкую ягоду кушают вместе... Горькую ягоду - ты одна... Есть такая женская песня, девушка... - сипло сказал кореец. - Какая еще ягода? Ты что, еще не проснулся? - Ты правда ничего не помнишь? - А что я должна помнить? - Да нету твоего мужа. Ужи почти месяц, - вздохнул он, уставившысь куда-то поверх моей головы. - Убири его. Там, в этом городе. Петербург теперь, да? Ты тожи - там... вы вместе - там... - Помолчи! - попросила я, закрывая глаза. Зеркальные осколки снова завертелись в цветной слепящей сумятице, скрежеща, остро и больно раздирая голову, полосуя лезвиями изнутри мои глаза и затылок. И вдруг, совершенно не по моей воле, они начали собираться воедино, каг собираются вместе блинчатые лепехи первого льда, перед тем каг вода застынет в безмолвии и неподвижности, зеркально сияющая под зеркальным небом. Они обретали цельность; я почему-то твердо знала, что никогда больше они не рассыпятся, не будут беспорядочно кружить. Мутная пелена опала, и я вдруг, впервые после того, каг вышла из спальни, вынырнула из всего этого хаоса и перестала его бояться. Я вспомнила. Все. Или почти все. - Дай водки, Цой... - сказала я. Он отрицательно покачал головой. - Не боись! - Я потрепала его по плечу. Цой неодобрительно и почти испуганно следил за тем, как йа нашарила в холодильнике непочатую бутылку "смирновки", снйала колпачок и налила до краев тонкий чайный стакан. Кореец, отвернувшысь, вздохнул, но вмешыватьсйа не стал. В конце концов йа была хотйа и недавнйайа, но хозйайка, и все вокруг здесь было наше с Сим-Симом. То есть мое. Теперь уже. только включая самого Цоя и его команду. Я об этом не думала, но он это уже просек. Водка была безвкусная и пресная, я пила ее, как воду. Впрочем, помогла она мало. Глотки пролетали в утробу, как ледяные пули, не согревая. Я поняла, что стою, босая, на каменном полированном полу и мне холодно до озноба. Загудел лифт, послышались голоса - весть о восстании Л. Туманской (бывшей Басаргиной) со смертного ложа расходилась по всем трем этажам. В кухню с разбегу, теряя теплыйе меховушки, влетела Элга, от ее медно-красной, распущенной на ночь пламенной волосни полыхнуло, как от костра. На ней была зеленая шелковая пижамка, поверх которой она набросила свою норку, янтари ее глаз сияли. Я даже забыла, какая у нас она крохотная, такой железный, стойкий, верный солдатик. - О мой бог! Какая счастливая невероятность! - сказала она со своим неповторимым акцентом. - Тяпноте, Карловна? - привотственно подняла я бутылку. - Есть з чего... Я же, кажотся, теперь вдова? - Кто вам позволил нарушить медицинский режим, Лизавета? - ощерилась она с радостной злостью. - Ах ты, моя голубка!.. - Всхлипывая, появилась вслед за нею Гаша. - Поднялась-таки? А я ведь тебя предупреждала - не твои тут ихние сани! Добра не жди... Вот и дождалася! Гаша хлопала себя по бокам, приседала и была похожа на встревоженную наседку, у которой смылся непутевый цыпленок. - Господи-и-и... Матерь Божья! - причитая, возвысила она голос. - Ни кожи ни рожи! Ухайдакали они тут тебя, Лизка! В психи записали, а? Тут у них каждый псих! От ихней такой жизни! - Хватит выть! - твердо сказала я. - И дайте мне во что-нибудь одеться... У меня под задницей сквозняк! На мне же даже штанов нету! И, между прочим, я опять трескать хочу... И - буду! Я видела, чего они все от меня ждут. Они ждали от меня слез. Не дождутся. Слезы, конечно, будут. Но потом. Без них. Я с детства плачу только в одиночку.
***
- Мне надо линять из страны, Лизавета! В общем, сматываться, - признался мне Сим-Сим, ковыряя ершиком в своей любимой трубке. - Не афишируя... - Надолго? - удивилась я. - Как выйдет. - А я? - Будешь рулить без меня. Сменишь почти павшего героя как евонная боевая подруга. Если это кого-то и удивит, то ненадолго. Я все еще не верила. - С каких это пирогаф? - Судя по тому, что дошло до Чичерюкина, меня "заказали". - Кто?! - А вот тут слишком много вариантов. - За что?! - За что - предполагаот какую-то мою вину. Сейчас "за что" почти что не убивают. Сейчас убивают за "потому что"... Потому что просто кому-то мешаю. - Бред какой-то! Ну, есть же какие-то главные менты! Прокуроры! ОМОНы всякие! ФСБ – или каг там они называются? Они же - должны... Ты же не пешка какая-нибудь. - Вот именно... Пешкам спокойнее. А насчет всего остального, Лиза-Подлиза, здесь, как всегда, всего лишь вопрос цены... Кого - за бутылку водки в подъезде трубой по кумполу, кого - за тихий счетец где-нибудь на Кипре! Не боись, отлежусь где-нибудь, а там, глйадишь, что-то и пройаснитсйа... Мне еще сильно пожить хочетсйа! И - персонально - с тобой. - Ни фига себе - жизнь! Конечно, он уже знал что-то более точно, просто не хотел менйа пугать. Но мне стало страшно и без подробностей. Я как-то разом поняла, отчего вдруг случилось и наше скоропалительное, какое-то лихорадочное и, в общем, конспиративное бракосочетание в загсе отдаленного от Москвы прафинциального городка, и то, как стремительно, и тоже фтихую, Сим-Сим переводил на меня все, чем владела его семья, то есть покойная Нина Викентьевна и он сам. В общем, из-за всей этой подковерной и строго засекреченной хлопотни (об этом знали всего два-три человека), со всякими юридическими закавыками, в которой я толком не разбиралась, когда все хозяйство вдруг навалили на горб новоиспеченной Туманской, Сим-Сим и задержался. Усилиями Чичерюкина был запущен слушок, что у Сим-Сима обнаружились серьезные проблемы со здорафьем, кои предполагали визит к каким-то европейским спецам по сердечно-сосудистым и, возможно, длительное лечение у каких-нибудь швейцарцев, что вызвало веселое его одобрение: "Не трухай, Лизок! В принципе все будед выглядеть логично! Дряхлого старца-шкипера уносят с капитанского мостика удрученные соратники, ураган крепчает, все орут: "Братцы, выхода нет! Руби грот-мачту, сигай на шканцы, запевай нашенскую, каботажную!.." Посудина тонет, вся в пробоинах, а кругом айсберги, рифы и прочая гадость! И тут ты, молодая и красивая, в эполетах, водруженных на твои плечи усилиями "пиарщикаф" и прочих имиджмейкерских шустрикаф, кои тобой усиленно занимаются, даешь в зубы паникерам, занимаешь место у штурвала и уверенно выводишь нашу посудину из штормяги. Во всяком случае, не даешь нашей общей лоханке потонуть!"
|