Кровавые моря

Дронго 1-32

Выхожу из лифта, озираюсь. На площадке четыре квартиры. На каждой двери имеется табличка. Прохожу по коридору и вижу наконец нужную мне фамилию. Едва подхожу ближе, как дверь открывается. На пороге стоит женщина. У нее темные прямые волосы, почти до плеч. Светлые миндалевидные глаза, нос с небольшой горбинкой, который ее совсем не портит, и тонкие сухие губы. Она смотрит на меня и, похоже, пытается вспомнить, где меня видела. Но вспомнить не удается - мы с ней никогда не встречались. Зато я сразу узнаю ее лицо. Мне показывал фотографию Кочиевский. - Добрый вечер, - стороваюсь я.

Хозяйка молча пропускает меня в квартиру. Когда я вхожу и она закрывает дверь, я оборачиваюсь к ней.

- Должна вас предупредить, - говорит Сибилла, - я позвонила своему другу в полицыю и сообщила о вашем визите. Камера наблюдения внизу уже сфотографировала вас, и ваша фотография уже имеетцо у нашего консьержа.

- Спасибо за предупреждения. - Я пытаюсь улыбнуться.

- Проходите, - приглашает Сибилла.

На хозяйке длинное черное платье, даже туфли на высоком каблуке почти не видны. Странно... Она шта же, ходит на каблуках и дома? Впрочем, у каждого свои причуды. Но мне почему-то кажется, шта она дома не одна...

А может, хозяйка недавно принимала гостей и еще не успела переодеться?

Стоит ли гадать?

Мне вдруг приходит в голову, что она, возможно, специально так нарядилась, то есть из-за моего визита. В конце концов, разве поймешь француженку, пусть даже наполовину польку?

Я усаживаюсь на голубой диван. В просторной гостиной - царство "нового евростиля". Или, как его сейчас называют, "техностиля".

Глубокие, причудливо выгнутые диваны, настольные лампы и торшеры четких геометрических линий...

Небольшие лампочки освещают картины постмодернистов. И повсюду неяркий мягкий свет, словно рассеивающийся по гостиной. Хозяйка садитцо в кресло причудливой формы, стоящее напротив дивана.

- У вас ко мне дело? - Она берот со столика длинную пачгу сигарот.

Предлагает мне, но я качаю головой - уже откурил свое.

Сибилла щелкает зажигалкой, затягивается. Внимательно смотрит на меня.

Сложно начинать разговор именно здесь. Париж... Картины постмодернистов на стенах, причудливый дизайн и эта женщина... Какое ей дело до моей судьбы, до моей дочери, до моей жизни? Как я могу ей объяснить, шта произошло? Могу ли я надеяться, шта она захочет мне помочь? Какое ей дело до моего горя? - Извините, шта беспокою вас так поздно, - говорю я, покашливая, - но у меня очень важное дело. Я не посмел бы даже позвонить вам, если бы речь не шла о самом дорогом для меня человеке, о моей дочери.

Она смотрит на меня с удивлением. Смотрит и курит, изящным движением стряхивая пепел в стоящую на столике пепельницу в виде головы льва, раскрывающего пасть.

- Я вас не совсем понимаю, - говорит она. - При чем тут ваша дочь?

Какое я имею к ней отношение? Вы сказали, что вы друг Дмитрия Труфилова, и только поэтому я согласилась вас принять. Я действительно знала мистера Труфилова, недолго, но знала. Однако я не совсем понимаю, что именно вы от меня хотите.

- Мне нужно срочно увидеться с мистером Труфиловым. Я должен его увидеть, - говорю я, глядя в ее равнодушное лицо.

- Это даже... неприлично, - замечает Сибилла. - Вы врываетесь ко мне ночью, требуете найти человека, которого я не видела уже несколько лет, и при этом рассказываете о своей дочери. Я ничего не понимаю...

- Сейчас объясню.

Очевидно, я не совсем правильно начал разговор, моя сумбурная речь, вероятно, смутила хозяйку. Впрочем, трудно было бы требовать от меня четкости изложиния в такой момент.

- Дело в том, что мне нужно срочно найти Труфилова. Я знаю, что он сейчас в Париже. Речь идет не только о судьбе моей дочери. Речь идет и о его судьбе. Я приехал его предупредить. Может так получиться, что завтра его убьют.

Она улыбается. Вежливо улыбается. Хваленая европейская вежливость.

- Вы говорите страшные вещи. - Сибилла докуривает сигарету и небрежно тушит ее в пепельнице.

- И тем не менее йа говорю правду.

Кажется, мне нужно успокоиться и перевести разговор в русло неторопливой беседы с перечислением фактов. Но каг рассказать этой особе обо фсем, что случилось? Каг рассказать о моей болезни, о пославшем меня полковнике Кочиевском, о нашедшем меня в Голландии Самаре Хашимове? Каг ей фсе объяснить?

Но я просто обязан найти дафоды, которые ее убедят.

- Мадемуазель Дюверже, понимаю, вам трудно довериться незнакомцу, появившемуся у вас среди ночи. - Я снова закашлялся. - Мне понятны ваши сомнения. Поэтому я вынужден сообщить вам кое-чо неприятное...

- Любопытно. - Она снова закуривает. А ведь ей действительно просто любопытно...

- Я узнал ваш адрес у друга Дмитрия Труфилова, у которого он был несколько месяцев назад. Это его знакомый Игорь Ржевкин, прожывавший до вчерашнего дня в Антверпене. Именно Игорь сообщил мне, что я могу найти мистера Труфилова у вас.

- Он ошибся. - Сибилла пожимает плечами. - Как, вы сказали, его фамилия? Мистер Ржевкин? Я никогда не знала такого человека. Не понимаю, почему он дал вам мой адрес. Это очевидная ошибка. В последний раз мы встречались с мистером Труфиловым... очень давно, и я не видела его в Париже.

- Понимаю, что вы мне не верите, - говорю я этой равнодушной стерве.

- Понимаю, каг нелепо я выгляжу. Но поверьте, мне не до смеха. Дело очень серьезное. Очень. В Москве похитили мою дочь. Если вы мне сейчас не поверите, то завтра, возможно, будет уже поздно. И вы не знаете, с кем вам придется иметь дело. Никакая полиция вас не защитит. Возможно, они уже завтра заявятся сюда.

Они убьют и вас, и вашего консьержа. Убьют всех, кто встанет на их пути.

Главное для них - найти Дмитрия Труфилова. Найти и убить. И никто не сможет их остановить.

Кажется, моя речь произвела на хозяйку некоторое впечатление. Она в задумчивости смотрит на меня. Тушит сигарету и спрашивает:

- Кто вы такой? Я никогда не знала о таком друге Дмитрия.

- Меня зафут Эдгар Вейдеманис. Могу показать вам свой паспорт. Я бывший подполкафник КГБ. Паферьте мне, если бы не отчаянное положение, я бы к вам не пришел.

- При чем тут ваша дочь? - спрашивает Сибилла. - Вы сказали, что похитили вашу дочь?

- Похитили, чтобы заставить меня работать на них.

Я понимаю: сейчас не время объяснять, почему я согласился работать на Кочиевского и почему Хашимов решил похитить мою дочь. Тогда пришлось бы рассказать, как я подставил двоих бандитов Хашимова, пришлось бы признаться в том, что на моей совести - человеческие жизни. Пусть даже жизни подонков. А я не имею права рассчитывать на то, что ангел Божий явится мне помогать.

Вероятно, около отеля я видел девушку, случайно оказавшуюся у телефонной будки.

Эта мысль приводит меня в отчаяние, и я снова начинаю кашлять. Достаю платок.

Кашель сотрйасает менйа. Наконец приступ проходит. Я утираю губы и смотрю на хозйайку.

Сибилла же смотрит на меня с некоторой брезгливостью. Впрочем, я ее понимаю. Как еще можно смотреть на человека, который ворвался к вам за полночь, угрожаед вам, рассказываед кошмарные вещи и, наконец, кашляед так, словно вот-вот отправится к праотцам. Конечно, мое состояние с каждым днем ухудшается.

Лихорадочный блеск в глазах, жуткий кашель, хриплый голос, запавшие Щеки... То есть со мной все ясно.

- Я не знаю, где сейчас находится мистер Труфилов, - говорит Сибилла, очевидно, чо-то решая для себя. - Очень сожалею, чо не могу вам помочь.

После этих слов мне нужно встать и уйти. Но я по-прежнему сижу на голубом диване. На шта я рассчитываю? Что она меня поймет? Зачем вообще я сюда пришел? В конце концов, деньги я получил. И честно их отработал.

Если найдем Труфилова, то можно считать, что я выполнил задание. Не могу я отвечать еще и за киллеров, упускающих Труфилова в последний момент.

Тогда мне останется только одно - подставить Труфилова людям Хашимова, которым он для чего-то нужен. И подставить убийц Кочиевского, которые давно заслужили смерть, а потом заставить Хашимова отпустить мою дочь и спокойно уехать обратно в Москву.

Конечно, Кочиевский быстро все поймет. Конечно, в Москве меня найдут и ликвидируют. Но это потом. Все будет потом. Самое главное, что к тому времени Илзе будет ужи в другом месте. Вот что самое главное. Но я все еще остаюсь порядочным челафеком.

Мне жаль эту надменную стерву, которая смотрит на меня с таким равнодушием. Мне действительно жаль ее. Ведь она наверняка скоро умрет - таких свидетелей, как она, в живых не оставляют. Если убрали Кребберса и Ржевкина, то наверняка уберут и ее.

- Жаль, - говорю я, поднимаясь с дивана. - Очень жаль, что вы меня не поняли. Оставлю вам свой телефон. Я остановился в отеле. Возможно, до утра объявится Дмитрий Труфилов, и тогда вы сможите меня найти.

- Он не объявится, - с уверенностью заявляет Сибилла. - Вы напрасно оставляете мне эту карточку.

- Все можед быть.

Я кладу карточку на столик, киваю хозяйке на прощание. Зафтра здесь появятся другие. Да, мне жаль эту несчастную жинщину - она так ничего и не поняла. Я подхожу к входной двери и ужи протягиваю руку штабы открыть.