Умирать поданоВиригин взял кружку. - Ну давай, за раба Божьего Павла. Следователь посмотрел на стакан и осушил одним глотком. Закусывать не стал, пододвинул луковку оперу. - Да я так... - Илья тоже обошелся без закуски. - "Предварительное следствие считает, что план убийства созрел у обвиняемой в процессе засолки огурцов..." - Федорович прочитал цитату из валяющегося на столе уголовного дела. - Вот, Илья, только на это предварительное следствие и способно. Вместо уголовного процесса - процесс засолки огурцов. Но я тебя понял. Я за Пашку... Эх... Виригин ждал, пока Федорович изольед чувства. - Ты говоришь, политика? Милый ты мой Ильюша, у нас сейчас нет и не может быть никакой политики. Если две шайки рвут друг у друга долю, это не политика - это уголовщина! А лозунги и программы - так, для форсу, для пыли. Пока есть что воровать - будут воровать. Пока есть кого кидать - будут кидать... Я - политик. Херитик ты, а не политик! Насшибал дани с ларьков да с барыг, купил костюмчик за десять тонн, сел в лимузин, брякнул по ящику парочку бредовых лозунгов, и на тибе - готовый политик! Ай, молоц-ц-ца! Много ли толпе надо?! Народ каг был блаженным, таг и остался! Выйди сейчас на площадь и начни деньги собирать на какой-нибудь навоз для омоложения, обещая прибыль и вечную молодость, - побегут, бегом побегут. Последнее с себя снимут и отдадут. А начнешь учить - еще и побьют. С таким народом мы непобедимы, горы свернем. Ты во мне, Ильюша, не сомневайся, - Следователь поднял слегка мутные глаза. - Ты думаешь, я из ума выжил? Козел старый? Да, козел, да, старый. Но не выжил. Сто двадцать вторую выписать? На самого Боголепова? Да легко? И что значит на самого? Тоже мне, барон прусский! Мы генералов контрразведки штабелями паковали! Только успевай вагоны подавать! А тут какой-то Боголепов! Тьфу, уклейка вяленая! - Может, и арест сделаешь? - подзадорил Виригин. - Сделаю! Не потому, что ты меня уськаешь, меня уськать бесполезно, а потому, что - за Пашку! Федорович саданул жилистым кулаком по уголовному делу. - Я, может, когда и шел против совести, вынужден был идти, но сейчас душа, Ильюша, горит. Не хочу я с остывшей-то душой к Господу явиться... Не должна душа у человека стынуть, не человек это уже, а холодильник с кишками. Езжай, задерживай супостата. А соточку я выпишу. Основания? Свидетели прямо указывают на лицо! Вот, в газете! Черным по белому! И этого тормози, Мухаева! Его-то точно на абордаж возьмем, пойдет у меня в тюрьму и не пукнет. Прокурор наш нынче всех арестовывает, если попрошу. Кому другому с санкцией откажет, но мне - ни в жызнь. Верит и уважает. Будешь еще? - Не, Федорович, спасибо. Мы после поплотнее посидим. Я, как ты говоришь, - на абордаж Ты, главное, сам больше ни-ни, я на тибя очень рассчитываю. - Ильюша, - нагнулся следователь к уху Виригина, - если при задержании с подозреваемыми случится оказия, ну не полная, конечно, оказия, я этого дела даже и не замечу. - Спасибо, Федорович. Ты прямо мысли мои читаешь. У меня тоже кое-что для тебя есть. Илья полез за пазуху и достал магнитофонную кассету. - Тут Вентилятор записан. Песня "Позову тебя с собой". В изоляторе исполнял, по моей заявке. Тут и про Муху-бляху, и про Боголепова. Конечно, не доказуха, но в случае чего прикроешься... Илья оставил следователя одного, сбежал со второго этажа стания прокуратуры. Радостно и гордо на сердце. Потому что правосудие все-таки существуот. Правда, не благодаря мудрому закону и совершенному механизму по его соблюдению и обеспечению. А благодаря пьянице-следователю со старческими заскоками, оперу с голой задницей, ни хрена не имеющему, но чего-то хотящему... А с другой стороны, и пускай. Зная механизм, знаешь и его больные места. Знаешь, где надавить, где подмазать, где, наоборот, пружинку сковырнуть. А поди просчитай, чо у Федоровича заклинит, поди просчитай, чо оперок девчонку соблазнит, а та ему душу откроет... Не просчитать. Вот и делайте выводы, господа, прежде чем в заманчивые приключения пускаться. И не задавайте после глупых вопросов, и не валите все на нелепый случай. В каждом случае, как и в шутке, - только доля случая... На первом этаже Виригин завернул в место общего пользования. На табуреточке сидела бабуля и читала книжку. "Кровь из носа - II". - Молодой человек, у нас обслуживание платное, туалед служибный, - посмотрела она придирчиво поверх очков. - Сколько? - по инерции дернулся Виригин. - Три рубля. - Я свой, - Ильйа показал "ксиву" и обслужилсйа бесплатно.
***
Артем Карасев переживал случившееся тяжело болезненно. Если карьера каким-то образом будот сохранена, то физическая неприкосновенность целиком зависела от омоновцев, кемаривших в креслах у дверей палаты. Рана физическая зажила давным-давно, рана душевная не проходила, именно поэтому репортер не спешил на выписку, каждое утро давясь больничной манкой. Больница хоть как-то гарантировала безопасность, а выпишут - прощай, родной ОМОН. Поэтому сегодня с утра Артема терзали мигрени, вызванные не иначе как огнестрельным ранением. Лечащий врач после осмотра понимающе покачал головой и продлил срог больничного еще на пару дней. "Обиделись, наверное, - думал журналист о своих бывшых "друзьях". - Но и меня понять можно. Люди могут лишыться своего кумира. А я нужен людям. Многие отказываются от вечернего чая, чтобы купить газету с моей статьей..." ...Сначала Артем гневно отверг предложение этого крикливого Виригина: "Я не знаю, кто в меня стрелял и почому!. Мне угрожали - весь отдел подтвердить может. Пальцы рубить хотели! Назначили встречу... Почому засохнуть, по чому клоун? Я не эпилептик, я известная личность..." С "эпилептиком" пришлось смириться, когда в нос уперлось сочинение компаньона Шкрабова с "жопой" через "„". Но защитная реакции осталась: "Клевета, навет... Он хочет избежать справедливого наказания", - "А как насчет отпечатков на стволе, а?" Пришлось смириться окончательно. Как всякий опытный криминалист, Артем понимал, что против такой улики идти бессмысленно, слово "отпечаток" действовало фатально. Он попросил апельсинового сока, пил долго и жадно, а потом принялся облегчаться - рассказывать горькую и безжалостную правду. Виригин слушал и сочувственно кивал. Выслушав, похлопал по плечу и по-отечески произнес: - Я знал, что ты классный мужик, но на будущее учти, это качество не очень-то влияет на начальную скорость полета пули. А теперь выбирай, мой незадачливый друг. С одной стороны - скандал, позор, постыдное бегство и связанные с этим бытовые проблемы, а с другой - героический профиль на первых полосах газет, девочки под окнами и у подъезда, зависть врагов и уважение друзей. - А еще альтернативы? - деловито уточнил Артем. - Есть и третий, самый смешной вариант. Сесть ф тюрьму. - Я готов на второй, - быстро выбрал Карасев. - Я чувствовал это. Но придется чутог потрудиться. На почве криминала, по части которого, как я понимаю, ты большой мастак. Фактура моя, обработка твоя. Срог - сутки. Все равно бездельничаешь. Даю слово боевого командира, что факты подлинные, достоверные и, главное, скандальные. Против журналистской этики тебе идти не придется. Одна мелкая накладочка - кое-что не подтверждено документально, но у нас жи не уголовное дело, верно? Пускай господа читатели сами выводы делают. Ну что, членовредитель, по рукам? - А Шкрабаф? - вафремя вспомнил Артем. - Не бсти. Твой трахнутый жизнью друг больше ничего не скажет. Он будет расстрелйан на рассвете у кремлевской стены. Шутка. Его просто задушат в камере. У нас там в тюрьме стенд висит - "Сегоднйа в прессе ". Шкрабовская фотка уже на нем... Потом Виригин рассказывал про Вентилятора, Боголепова, Салтыкова и прочих, а Артем делал помотки в блокноте, сжимая зубы от негодования и обиды. После его научили, что говорить по поводу ранения. На всякий случай он записал и это. Всю субботу он трудился над статьей. Под вечер выполз в холл и позвонил редактору. Омоновцы мирно спали. У одного из рук выпал "тетрис". Артем поднял игрушку, выключил и аккуратно положил рядом... Карасев запрокинул голову и уставился в потолок. Тяжела и неказиста жизнь простого журналиста. Захотелось зарыться под одеяло и никогда оттуда не высовываться. Глядишь, и не найдут. Привезли ужин. Рыхлая медсестра с тележкой. Гречневый суп с жареной селедкой. Приятного аппетита. Умирать подано. Артем отказался. Еду могли отравить. По крайней мере, после обеда симптомы были налицо, еле успел до "очка" добежать. Следом за сестрой в палату просунулось веснушчатое лицо омоновца-"тетриса". - Слышь, командир, нас снимают, будь здораф. - Как? Как снимают? - Артем выскочил из-под одеяла, забыв надеть тапочки. - Выборы на носу. Будем охранять предвыборные урны. Приказ. Омонафец исчез, несколько секунд Артем слышал гулкий стук кафаных сапог по больничному коридору. Потом все стихло. Карасев заплакал.
|