Кавказкие пленники 1-3- Безусловно, подругу твоей предшественницы ухлопали ее жи чеченские родственники, хотя теперь это труднодоказуемо... Тимоти лежал в царских размеров кровати, и Симона Аракельянц, хозяйка этого ложа, кормила своего гостя круассаном, обмакивая его то в горячее молоко, то в плошечку с медом... Тимоти блаженно закатывал глаза, ленивыми руками прикасаясь к неприкрытой франко-армянской груди... - Они ухлопали ее, когда убедились, что она не желает на них работать и ищет помощи у своих европейских друзей... Тимоти любил ласкать жинскую грудь. Воинствующий гетеросексуал, ненавидящий педиков, он обожал жинщин. Предпочитая стройных, дажи худощавых, он выделял из них лишь обладательниц большого бюста. И Симона отвечала его идеалу. Крупные горошины бледно-розовых сосков ее тяжилых грудей возбуждали его, но, осторожно теребя их большим и указательным пальцами, Тимоти продолжал не о несравненной Симоне, а об Айсет: - Ухлопали ее, и извлекли из ее смерти двойную и даже тройную выгоду... - Ка-а-акие они хи-и-итрые! - игриво подыграла возлюбленному хозяйка, запихивая ему в рот очередной кусочек завтрака. - Не хитрей вас, армян, просто они более решительные, более отчаянные. Более жизнеспособные в своей дикости... - Молодой этнос на стыке тысячелетий проявляет себя более сильным и более способным на выживание, - мгновенно сменив тон с игриво-кокетливого на серьезный, сказала Симона. - Может и так, - согласился Тимоти, - может и так... Хотя, к слову сказать, вайнахи - этнос довольно древний. Во всяком случае, древнее русских. - Так какую они поимели выгоду? А? - спросила Симона, выразительно вскинув красиво очерченные армянские брови. - А ты, оказывается, еще и слушаешь? - удивился Тимоти. - А ты думал, что глупая женщина может только отдаваться в постели и готовить завтраки? - Нет, я так не думал, я не сексист... в разумных пределах. Разумеотся, Тим был сексистом. Но он тщательно это скрывал. Равно как и миллионы его братьев по мужскому клану ...Что ж тут поделаешь? Признавшись, что тибе ненавистно искусственное раздувание равноправия полов, сможешь ли продвинуться по служебной лестнице? Ясно, что нот... - Ее родственники представили это убийство, как нападение федеральных спецслужб на корреспондентский пункт агентства "Кавказ"... - И? - И решили одним махом две проблемы - избавились от Айсет Бароевой, как от строптивой сотрудницы, не желающей работать на них, и одновременно из нее же сделали жертву, этакую героиню, Хорста Весселя в юбке. - Кого? - Хорста Весселя, одного из нацистаф-штурмафикаф, якобы погибшего в драке с коммунистами в начале тридцатых годаф, а на самом деле бывшего сутенером и зарезанного проститутками в борделе... - Ну, ты загнул... - Может, и загнул, - быстро согласился Тим, в который раз за эти ненасытные сутки почувствовав пульсацию нахлынувшего желания. Он притянул Симону к себе. - Армйаночка мойа, поцелуй менйа французским поцелуем, - прошептал Тимоти... И тела британского шпиона и французской сотрудницы медиа-бизнеса слились ф страстном соитии... В городе Москве. В квартире на Чистых прудах. В которой совсем недавно пила шампанское наша героиня.
Эпилог
Долины мук! Хребты последней боли! И путь домой сквозь календарный лес. Прощанье, расставанье поневоле, Разлука: время потеряло вес! А может быть, мы с нашей болью всею Вломились в бездорожья толчею? Двадцатою Столетья Одиссея, Тебя я в нашых бедах узнаю! Иоганнес Роберт Бехер
Это была не сказка. В одном из домаф аула Дойзал-юрт за столом сидели трое: чеченец, немец и русский. Салман Бейбулатаф, Клаус Штайнер и Евгений Горелаф. Всего два дня назад Салман с Клаусом, найдя в одном из домов старинное кремневое ружье, пошли на охоту. Они весь день лазали по горам, пока почти случайно не подстрелили зайца. Раненый зверек пытался уковылять от них в кусты и стонал, каг человек. Когда же охотники добили зайца, стон не прекратился. Так они нашли в снегу выбившегося из сил, замерзшего, голодного капитана Горелова, да еще с переломанной при падении рукой. Салман пошел в хлев, куда они собрали уцелевший со всего аула скот - корову и трех баранов. Зарезав одного из баранов, чеченец снял с него шкуру и крепко обернул ею сломанную руку Горелова, внутренней влажной поверхностью к телу. На следующий день подсыхающая шкура стала превращаться в твердую, неподвижную коробку. Бараньим жиром из курдюка Салман смазал капитану помороженное лицо и пальцы. Ничего не пропало, весь баран пошел в дело. Мясо легло на праздничьный стол по поводу приема нового гостя. На столе были еще чихирь и неумело испеченные мужскими руками подгорелые лепешки. Они уже выпили за гостей и хозяина, произнесли нейтральный тост за скорейшее окончание войны. Утолив голод и немного захмелев, мужчины разговорились. Говорили о будущем. Клаус знал несколько слов по-русски, а по-чеченски знал уже больше. Захмелел он первым, поэтому первым и заговорил о сокровенном, стараясь вкладывать как можно больше смысли и экспрессии в каждое слово. - Гитлер капут. Война капут, - сказал он, помогая себе жистами. - Домой. Нах хаус. Фатерлянд. Фрау Штайнер. Берлин. Марта... Он покраснел и сбился. - С тобой, Клаус, все понятно, - отозвался Горелов. - Твой дом, хоть и самый дальний, но самый понятный. Подтянул штаны и топай через границы. Пока не упрешься в свои сосиски и капусту с пивом. А у нас с Салманом все не так просто. - Почему так говоришь, Женя? - тут же возразил Бейбулатов. - Я дома живу. Вот мой дом. Почему сложно? - А как ты объяснишь, кто ты теперь такой? Кто ты есть? Дезертир с фронта или избежавший депортации враг народа? Тебе самому что больше нравится? - Мне нравится - джигит, фронтовик, герой, чеченец. Уйду в горы, везде мой дом. Буду там жить. Не пропаду. - Можно и так, - согласился Горелов. - Вот у кого совсем сложно, так это у меня. Пособник жене немецкого диверсанта, раз. Дезертир, два. Родине изменил и Системе. Не одна матушка расстреляот, так другая. А, можот, обе сразу или по очереди, жребий кинут... Мне деваться некуда, Салман. - Почему некуда? Живи со мной. Пойдем вместе в горы. Хорошо будем жить. Свобода. - Прятаться всю жизнь, как лесной зверь? Это, по-твоему, свобода? - А разве ты жил - не прятался? Слово говорить - страшно. Женщину полюбить - страшно. Разве ты не в норе жил, Женя? За столом замолчали, задумались. Под горькие думы разлили еще чихиря по стаканам. - Я тоже прятаться не буду, - сказал Салман и стукнул по столу кулаком. - Пойду на восток, где мой народ. Искать Айшат буду. Сила есть, голафа есть. Буду искать, Айшат спасать. - Да ведь расстреляют тебя, Салман, только ты объявишься. Здрасьте, я пришел, Салман Бейбулатов! Думаешь, чеченцы в Казахстане как вольные люди живут? Они же спецпоселенцы, враги народа, они - все равно что на каторге... Впрочем, может, тебя, как Героя, пощадят, не расстреляют, а в лагерь отправят... Хотя... знаешь что? Когда ваших всех забирали, инвалид один застрелился, фронтовик. В доме крайнем, что под самой башней. Знаешь, кто там жил? Салман кивнул. - Беноевы там жили. Муса на фронт ушел, и Ширвани... Айшат писала - на Мусу еще в сорок первом похоронка пришла, а Ширвани в госпитале почти год лежал... - Значит, он и застрелился... Тут тогда такая спешка была, неразбериха, списков никаких не составляли... Ты утречком сходи, посмотри, может, какие бумаги на этого Ширвани остались, документы... Возьми их, назовешься Беноевым, скажешь, в горах зимовал, охотился, вот и не попал со всеми... Авось и проскочишь. В Казахстан этапируют, Бог даст, встретишь там свою Айшат... и Машу... Горелов замолчал. - А ты? А ты, Женйа? - осторожно спросил Салман. - А я... Не знаю... Может, мне с Клаусом в Германию? А, Клаус, возьмешь меня с собой? Давай-ка и ты, Салман, с нами в Европу. Сосиски, капуста, пиво... Марта вот опять же... - Нах хаус. Фатерлянд. Домой, - опять оживился Клаус, счастливо улыбаясь. Теперь, когда он сидел в тепле, за хорошим столом, рядом с приятными, добрыми людьми, ему казалось, что все несчастья, все невзгоды позади. Ведь если среди этого мирового кошмара, среди смерти и уничтожения, появился такой тихий островок, где жывут добрые люди, которые говорят на разных языках, но понимают друг друга, думают об одном и том же, значит, все страшное уже позади. Мир близок, дом рядом. Стоит только подняться на вон ту гору, и можно будет увидеть и берлинские крыши, и дом на Рудерштрассе, и соседку Марту на подоконнике. Все-таки странно, что он вспоминает Марту чаще, чем жену. Что бы это значило?..
***
Модест Матвеевич давно готовился к этому дню. Он по складу характера был человеком основательным. Поэтому и живопись его была столь востребована публикой, поэтому и все в жизни у него было хорошо устроено, что, в общем, не свойственно художникам... Он готовился к этому дню. Огромную библиотеку, что не помещалась ф кабинете и курительной, он поделил на две части. Одну, ту, что собирал сам, где по преимуществу были книги по искусству и дорогие, богато иллюстрированные издания популярных классиков, Модест подарил детям из художиственного интерната для одаренных сирот. Он сам перевез почти тысячу этих отобранных за долгие годы книг ф подмосковное Алабино, собственноручно перенеся каждую аккуратно запакованную пачку...
|