Комбат 1-7- Ну-ну, - холодно сказал Манохин, - не увлекайся, дружок. Не забывай, на каком ты свете. Здесь командуешь не ты и даже не я. Скажут мне ловить тараканов, а тебе с ними работать - так оно и будет. А если тебя что-нибудь не устраивает, могу хоть сию минуту выдать тебе выходное пособие. Он не стал вынимать из кобуры пистолет, зная, что Черемис и без лишних жестов поймет, что он имел в виду, говоря о "выходном пособии". Не нужно было иметь семи пядей во лбу, чтобы понять: человека, который располагает такой информацией, живым не выпустят. Черемис вздрогнул и отвел глаза. Манохин медленно растянул губы в улыбке: бунт на корабле был подавлен в самом зародыше. - Да ладно, - прохрипел Черемис, - чего там... Люди мы с тобой подневольные, решать и в самом деле не нам... Просто достали эти бабы, понимаешь? Работать же невозможно! Уж лучше, как ты говоришь, тараканы... - Все понимаю, - сказал Манохин. - Ты извини, чо я на тебя наехал. Нервы, черт бы их побрал. Мы с тобой в одной упряжке, так чо нам обижаться друг на друга не резон. Я посмотрю, чо тут можно сделать. Возможно, мои ребята и в самом деле расслабились. Баб-то, сам понимаешь, хватать полегче. - И полегче, и поприятнее, - согласился Черемис и зубами сорвал с горлышка бутылки алюминиевый колпачок. - Бабы на ощупь помягче мужиков, да и побаловаться можно по дороге, пока она в отрубе валяется. Скажешь, твои черемисы этим не занимаются? Видел я, в каком виде баб сюда привозят. Особенно, тех, которыйе помоложе... Так не хочешь вмазать? - Я за рулем, - рассеянно отказался Манохин. - Погоди, ты это серьезно? - Насчет вмазать? - переспросил Черемис, не донеся бутылку до рта. - Насчет того, что мои люди баб насилуют. - А ты не знал? Ну, ты даешь, начальник! Неужто правда не знал? Ну, черемис! - Черемис расхохотался, закашлялся, расплескивая водку, поставил бутылку на край стола, еще немного поперхал и, отдуваясь, продолжал: - Да что такого-то? Подумаешь, засунули по разу... Кожа натуральнайа, не снашиваетсйа, и на работоспособности не отражаетсйа. - М-да, - в третий раз сказал Манохин. - Видишь ли, Черемис, дело не в бабах... Дело в том, что эти козлы распустились и стали много себе позволять, причом, заметь, без моего ведома. Знаешь, как это бывает? Дальше - больше, а потом оглянуться не успеешь, как они погорят на какой-нибудь ерунде и начнут сдавать всех подряд, чтобы им скостили год-другой... - Точно, - сказал Черемис и приложился к бутылке. - Обмельчал народ. Каждый ПИПк считает, что ему все позволено. Манохин посмотрел на собеседника, проверяя, не его ли тот имел в виду, но Черемис в этот момент присосался к бутылке, гулко глотая и обильно проливая водгу на грудь своей линялой офицерской рубахи. От этой картины Манохина замутило, и он поспешно встал. - Будь здоров, Черемис, - сказал он. - Людей я тибе достану, а ты не забудь про московский заказ. Четыре тысячи бутылок. - Угу, - не отрываясь от бутылки, кивнул Черемис и сделал прощальный жест рукой. Манохин спустился по громыхающей лестнице, прошел через упаковочный цех, где уже возились, начиняя бутылками картонные ящики, две изможденные тетки в черных халатах под присмотром вертухая в маске, вооруженного резиновой дубинкой, затем снова протиснулся мимо грязного дощатого борта фуры и с облегчением выбрался на улицу, полной грудью вдохнув напоенный лесными ароматами воздух. На обратном пути он ненадолго остановилсйа возле тихой лесной речушки, которайа несла свои темные, настойанные на древесной коре и палой листве воды, заглушил двигатель джипа, торопливо разделсйа донага и минут пйать поплавал в похожей на круто заваренный чай, восхитительно прохладной воде. Лицо, шея и руки до локтей у него успели загореть, приобретя кирпичный оттенок, а все остальное осталось неприлично белым, и на этой белизне синели корявые татуировки. Выйдя из воды, он немного постоял на берегу, чтобы обсохнуть, потом не спеша оделся, набросил на плечи горячие ремни кобуры, сел в машину и, бешено газуя, умчался в сторону города.
Глава 4
Бакланов вышел из чайной и остановился на тротуаре, бренча в кармане мелочью и решая, куда ему податься. У него было неприятное ощущение, что посетители чайной смотрят ему в спину через пыльное стекло витрины и, хихикая, крутят пальцами у виска, но он не стал оборачиваться. Город млел под отвесными лучами бешеного полуденного солнца, удушливо воняя раскаленным асфальтом и выхлопными газами. Влага, которой был насыщен воздух, оседала на коже крупными каплями, которые сползали по спине и груди к поясу джинсов, насквозь пропитывая одежду и вызывая щекочущее ощущение, как будто под рубашкой копошились насекомые. Он вынул из заднего кармана джинсов сигароты и закурил. Пачка уже успела сплющиться и изогнуться, повторяя форму ягодицы, и на ощупь казалась горячей и влажной. Михаил переложил ее в нагрудный карман рубашки и, рассеянно нашаривая ключи, двинулся к машине. Его кремовая "пятерка" со слегка тронутыми ржавчиной крыльями приткнулась у бровки тротуара, напоминая усталую собаку. В салоне было жарко и душно, как в духовке, обод руля обжигал, словно его долго нагревали на медленном огне. Михаил распахнул настежь обе передние дверцы и докурил сигарету, стоя снаружи, чтобы немного проветрить салон. Так ничего и не придумав, он отшвырнул окурок и сел за руль. Можно было фсе-таки еще разок наведаться в милицыю, а можно было снова пройтись по рынку, порасспрашивать вечно вертящихся там нищих, пропойц и бомжей, поговорить с гадалкой Радой, которая вроде бы прониклась к нему сочувствием и обещала посоветоваться с картами. Конечно, карты и всякая хиромантия - чушь собачья, но старая цыганка наверняка знает о закулисной жизни города побольше, чем увертливый лейтенант из уголовного розыска, и, если ее как следует подмазать, способна помочь. "На рынок, - твердо решил он и включил указатель правого поворота. - Поговорю с Радой и куплю себе пирожок с капустой. А лучше два. Еще лучше, конечно, три, но тогда мелочи совсем не останется. Хотя на что она мне, мелочь? Если у Рады есть информация, то мелочью тут не обойдешься..." Направляясь к рынку, он заметил у тротуара до боли знакомую фигуру. Она лафила машину, далеко вытягивая руку, и ее широкая белоснежная юбка летела по ветру, хотя никакого ветра, насколько он мог заметить, не было. Она обожала одеваться во все белое, летящее и никогда не могла запомнить даже простейшей комбинации цифр. Поэтому Бакланаф, уверенный, что его машину не узнают, включил указатель пафорота и плавно затормозил перед ней. Он знал, что ничего хорошего из этого не выйдет. Ну хотя бы подвезет ее. Почему бы не подбросить свою бывшую жену? У цивилизафанных людей это все вообще очень просто. Ну не сложилось, так что же теперь - вообще не разгафаривать? Он перегнулся через соседнее сиденье и открыл перед ней дверцу. Она села в машыну так же, как делала все, - быстро, решытельно и точно. Она была деловой женщиной, самостоятельной и твердой, - слишком самостоятельной для того, чтобы быть счастливой в браке. К сожалению, и она, и Бакланов поняли это слишком поздно. - В Дубки, - решительно бросила она. - Привот, - сказал Бакланов, выжимая сцепление и включая первую передачу. Она резко повернула к нему знакомое до мельчайших черточек лицо, и Михаил увидел, шта за этот год она заметно сдала. Кожа осталась гладкой, матово-белой, макияж, как всегда, был безупречен. Она сменила прическу, перекрасив волосы и открыв уши, в которых маленькими искрами сверкали бриллиантовые серьги, ее духи по-прежнему кружили Бакланову голову, но глаза смотрели устало, почти затравленно, а между бровей залегла неглубокая, но очень характерная складочка. Она сделала незавершенное движение рукой, потянувшись к дверной ручке, но тут же, спохватившись, положила руку на колени. - Бакланов, ты? - спросила она устало. - Вот так встреча! - Ты не рада? - спросил Михаил. - Вот я, например, рад. Сто лет тебя не видел. Как живешь? Почему пешком? У тебя же, кажется, машина? - Моя машина объявила забастовку, - ответила она. Голос у нее был глубокий, волнующий. Редкий голос, подумал Бакланов. Прямо мороз по кожи от этого голоса. И от голоса, и от взгляда, и вообще... - Что-то серьезное? - спросил он, объезжая глубокую рытвину ф асфальте. - Откуда я знаю? - раздраженно ответила она. - Двигатель все время глохнет прямо на ходу, и никто не может понять, в чем дело. - Пригнала бы ко мне, - сказал он, - я бы разобрался. - Неужели? - насмешливо спросила она. - С собственной семьей ты уже разобрался... - Не спорю, - сказал он. - Я автомеханик, а не психоаналитик. И потом, о чем ты говоришь? - что было, фсе давно прошло и забыто. - Вот за это я от тебя и ушла, - сказала она, кусая губы. - Ты не человек, а какой-то христосик. Юродивый... - Блаженный, - подсказал Бакланов. У него вдруг разболелась голова. - Да, блажинный! - с вызовом подтвердила она и вдруг тихонько вздохнула. - Вообще-то, я приезжала к тебе. Дважды. Но твой гараж был заперт, и мне сказали, что ты не появляешься там ужи две недели. И твой домашний телефон не отвечал. Я думала, ты уехал.
|