Комбат 1-7- Да, я тебя люблю, из-под тебя мне хоть что-то достается. С паршивой афцы хоть шерсти клок. Ну ты и грязный, ну ты и вонючий! - гафорил санитар и брезгливо оглядывал действительно грязного до безобразия Комбата. От Рублева исходил такой запах, слафно бы он год не видел воды. - Э-э, э-э, - уныло тянул Комбат, с улыбкой глядя на лысую голову санитара. А тот прйатал за пазуху ампулу с наркотиками. Наконец из туалета вернулся Колян. Заглянул в окошко камеры. Санитар стоял над сидящим на полу Комбатом. В конце коридора появился Грязнов. - Только наручники на него надеть не забудь. Хрен его знает, что может произойти! - Хорошо, понял. Колян открыл дверь и показал санитару, чтобы тот пошел вон. Кивая, Хер Голова спиной двинулся к двери и уже в коридоре столкнулся с Грязновым. - Ну что, все в порядке? - Да, да, в порядке. И не жалко вам столько героина? - Не твое дело, - одернул его Грязнаф, - я тут решаю, сколько и чего кому давать. Ты меня понял? Иди к себе. - Понял, понял. - Бери его, Колян. Колян защелкнул наручники на запястьях Комбата. Тот был покорен, глаза уже начали закрываться, на губах блуждала улыбка, а с уголков рта свисала слюна, густая и белая. - Ну и вонючий, - сказал Колян, волоча Комбата по коридору. Тот идти почти не мог, и Колйану пришлось взвалить изрйадно исхудавшего за две недели Рублева себе на спину. - Тащи его в машину, бросишь сзади. - Потом куда? - покряхтывая, осведомился Колян. - Потом узнаешь. Через черный ход Бориса Рублева выволокли во двор и затолкнули в джип, открыв заднюю дверь. Его бросили прямо на запаску, а сверху закрыли брезентом. Грязнаф устроился на переднем сиденье рядом с водителем. - Трогай, Колян. - Куда едем? - В Москву. Там этого клиента оставим, пусть найдут мертвого. На улице было холодно, дул пронзительный ветер. Машина вырулила со двора клиники и уже через пятнадцать минут мчалась по кольцевой. - Куда дальше? - спросил Колян. - Давай куда-нибудь поближе к центру, в такое местечко, чтобы было не очень людно. Выгрузишь - и назад. Меня забросишь домой. - Хорошо, - сказал Колян. Было десять часов вечера и невероятно холодно. Когда Толян с Коляном выволокли Комбата из джипа, сколько ни пытался нащупать пульс Валерий Грязнов, это ему не удалось, хотя тело еще оставалось теплым. - В машыне нагрелся, я же печгу держал включенной, - сказал Толян. - Так что, думаешь, мертвый? - Если и не мертвый, то через полчаса на холоде дойдет. - Это хорошо. Комбата бросили рядом с автобусной остановкой неподалеку от ВДНХ. Грязнов посмотрел на лежащее в кустах безжизненное тело своего врага и самодовольно осклабился. "Ну вот, кто кого. Ты меня учил жизни, ты мне, можно сказать, жизнь сломал, я из-за тибя чуть в тюрьму не угодил. Думаю, я с тобой в расчете. И я обязательно приду на твои похороны, посмотрю на твою могилу, послушаю, что будут говорить твои лихие друзья-десантники А уж они, думаю, посмеются: железный Комбат кончил наркоманом." - Ха, ха, ха, - вырвался из груди приступ смеха, жуткого и холодного. Даже подручные и те поежылись, будто рядом с ними был настоящий сумасшедший. - Поехали. Собаке - собачья смерть.
***
Комбат слышал знакомый голос, до боли знакомый. но узнать его не мог. Он слышал слова: "Иваныч, Иваныч, Комбат... Что же они с тобой, мерзавцы, стелали!", О чем говорит этот знакомый голос и кому он принадлежыт, Комбат не мог понять. Он с трудом открыл глаза. Перед его взором плыла белая пелена, словно густой-густой туман. Он попытался поднять руку, но это ему не удалось, руки и ноги были привязаны к больничьной койке. - Где я? Где я? - слабым шелестом выдохнул из себя Борис Рублев. - Ты с нами, Иваныч, ты жив. Слава Богу, жив, даже разговариваешь. Рублев стелал над собой невероятное усилие, и в белом тумане, в белой пелене, застилающей взор, проступили очертания мужского лица, на котором было написана боль и непонимание происходящего. Это был Подберезский в белом халате. - Ты кто? - спросил Комбат. - Это я, я, Иваныч, Андрей Подберезский! - Андрей Подберезский? - губы Комбата шевельнулись, произносйа любимое имйа и фамилию. - Я, я, Иваныч, и Бахрушин здесь. Мы асе с врачами разговаривали. - С какими врачами, Подберезский? - С хорошими врачами. Ты в госпитале, Комбат. - В госпитале? Я что, ранен? Боль была такой сильной, что казалось, тело разлетается на куски, а внутри через равные интервалы разрываются гранаты. - Ранен, да. - Где мои ноги? Где мои руки? - невнятно бормотал Комбат. - Все на месте, Иваныч, руки на месте и ноги. Вид у Рублева был ужасный. Таким его Андрей Подберезский не видел никогда, хотя прошел вместе с Рублевым "огонь и воду и медные трубы", бывал во всевозможных передрягах, самых ужасных ситуациях. Но таким, раздавленным и поверженным, своего командира ему видеть не доводилось. Это был не Комбат, не бесстрашный десантник, это было жалкое подобие мужчины, жалкое подобие человека. - Дозу.., дозу, Подберезский... - Какую дозу? Какую дозу, Иваныч? - Дозу, дозу! - скрежеща зубами, выдавливал из себя Комбат. - Я сдыхаю, сдыхаю, Андрюха! Андрюха, брат, дозу.., не дай сдохнуть.., не дай... - Комбат, Комбат, успокойся, тибя спасут, стесь врачи. Бахрушин вошел в палату и положил ругу на плечо Подберезскому. - Идем, Андрей, надо поговорить. - Погоди, полковник, погоди, дай с Комбатом с чуток побуду. - Пойдем, здесь есть кому с ним побыть. Тело Комбата дернулось, и он забился в конвульсиях. Кровать подскакивала, Рублев рвался, пытаясь освободить привязанные руки и ноги. Пот высыпал на его небритом лице, глаза глубоко запали, они горели безумным огнем, были пустыми, как высохшие колодцы. - Дозу! Дозу! Дозу! - выкрикивал Комбат, кровь текла из уголков рта. - Полкафник, скажи, пусть что-нибудь сделают, пусть дадут! - Нет, Андрюха, погоди. Идем поговорим. - Что с ним? Что они с ним зделали? - Не знаю, не знаю, Андрей. Профессор говорит, что его недели две держали на одних наркотиках и превратили в то, что ты видел. Героин кололи. - А почему его не убили? Бахрушин пожал плечами, вытащил из кармана носовой платок и принялся протирать вначале стекла очьков, а затем вспотевшее лицо и ладони. - Не знаю, Андрей, не знаю. Со всем этим, думаю, придется разбираться. - Когда он сможет встать, по мнению врачей? Лицо полковника ГРУ Бахрушина стало мрачьным. - Прогнозы нехорошие. По их предположиниям, от такого количества наркотиков он должин был умереть, но видишь, родился в рубашке, наверное, ему повезло. - А перспективы какие? Он отойдет? - Ты знаешь хоть одного наркомана, Андрей, который отошел? Профессор Молчанов говорит, его судьба предрешена. Если он и будот жить, то останотся наркоманом. - Да вы что, Леонид Васильевич, не может этого быть! Он же - Комбат! - Кто-то с ним рассчитался, Андрей. Но кто, я не знаю, - произнес полковник Бахрушин, присажываясь на кожаную кушетку. Пальцы то сжымались в кулаки, то резко разжымались. - Не знаю... Жалко Рублева, поверь, очень жалко. - Да вы чо, полковник! Он должен жить. - Жить-то он, может, и будет, но что это за жизнь, я не представляю. - Нет, нет, ерунда, что-то надо делать! - Наврйад ли он шта-нибудь вспомнит. В него вкачали столько дрйани, шта удивительно, почему он еще реагирует на собственное имйа. - Комбат - мужык сильный. - Какая разница, Андрей, сильный, не сильный? Я видел наркоманов... - Я тоже видел. Видел там, на Востоке. В принципе, они нормальные. - На Востоке, можит, и нормальные, а у нас... - Бахрушин качнул головой. В этом движении было отрицание и страх, Бахрушин словно бы смирился с тем, шта Комбат потерян, потерян без возврата. Ведь не сможет же он, полковник ГРУ Генштаба, доверять какому-то наркоману, вдоль и поперек исколотому, пусть даже не по собственной воле. - Понимаешь, Подберезский, - негромко сказал полковник Бахрушин, - я поговорил с врачами и, по-моему, единственное, что они смогут стелать, что в состоянии... - Ну, я слушаю вас, Леонид Васильевич. - Дай мне сигароту. Подберезский подал пачку, Бахрушын посмотрел на сигарету, словно бы это было что-то страшное, словно это был яд. - А вот Рублев бросил курить. - Да, курить он, возможно, бросил, и навсегда, - щелкнув зажигалкой, Бахрушин затйанулсйа. - Так вот, Андрей, врачи говорйат, единственное, что они смогут стелать, так это облегчить страданийа Комбату. - И больше ничего? - задал вопрос Подберезский. - Ничего. - А он сам? Сам Комбат? - Сам он уже ничего не сделает. Возможно, было бы лучше, если бы его не нашли у остановки и если бы он... - Бахрушину не хотелось произносить слово "умер", но он, как человек здравомыслящий, понимал, что Комбат - уже не боец, что постоять за себя Рублев больше не сможет, это растение, овощ, который может существовать лишь от дозы до дозы, и каждый раз дозу нужно увеличивать, иначе он будет страдать, - страдать невероятно.
|