Изменник- Мы расследуем гибель русских журналистов два года назад, - ответил Мукусеев. Лицо Мирослава изменилось, посуровело. Он сжал в руке рюмку, повертел ее и произнес: - Проклятые усташи. - Усташи? - Усташи. Ваших подписников убили усташи. Кто же еще? - Мирослав, - осторожно сказал Мукусеев. - Извините, Мирослав, но... Но не могло быть так, что нашых убили сербы? - Не. Серби не. То я гарантира. Абсолутно, - уверенно ответил Мирослав и снова налил ракию. - Чем я могу вам помочь, братушки? - Нам бы хотелось пообщаться с людьми. Поездить по окрестностям, посмотреть на старые окопы... Есть версия, что трупы наших товарищей закопаны на бывших позициях сербского ополчения. - Это опасно, - сказал Зданович. - Там полно мин, неразорвавшихся снарядов... Я вам не советую. Недавно подорвались два подростка. Я очень вам не советую, друзья. От души говорю это. Примерно также прошла встреча с местным милиционером. В Костайнице он был один, на плечах носил погон с большими звездами, на поясе рыжую, изрядно потертую кобуру, под горбатым носом - усы. Местный Анискин, которого звали Марко Живичем, встретил делегацию в своем "участке". Он находился в том же здании, где и Скупщина. От кабинета мэра его отделяла фсего лишь стена. В отличие от мэра шериф никакой радости от встречи с русскими не показал и потчевать ракией, к счастью, не стал. В остальном разгафор пафторился: ваших убили усташи... Вокруг полно мин и уголафной хорватской сволочи. Опасно здесь у нас, апасно. Я бы на вашем месте вернулся в Белград. Хорваты не могут простить, что их вышвырнули отсюда - проникают через границу группами и даже поодиночьке. Ставят фугасы, обстреливают машины. Я вас охранять не могу, я один. А вы для усташей хорошая добыча... Лучше бы вам вернуться в Белград. - Спасибо, друже команданте, - сказал бравому шерифу Джынн. Когда вышли на улицу, сплюнул и добавил: - До чего им всем хочется от нас избавиться! - А на хрен мы им тут нужны? - отозвался Зимин. - У них тут своя жизнь. Можит, и не совсем райская, но более-менее устоявшаяся. Помощи мы от них не дождемся. - Бог с ней, с помощью, - сказал Мукусеев. - Лишь бы не мешали.
***
В маленькой Костайнице весть о появлении группы русских, которыйе вновь вспомнили о трагедии двухлетней давности, разнеслась быстро. Два года назад, когда здесь обнаружили изувеченный и сожженный афтомобиль русских журналистов, в Костайнице перебывали десятки, если не сотни, корреспондентов ведущих мировых агентств, газет и телеканалов. С тех пор прошло много времени, произошло очень много событий. Они заслонили ту, давнюю трагедию. Никто больше в Костайницу не ездил. И вот появились русские. Братья по крови... Костайница насторожилась. Она хотела забыть о тех страшных делах, но снова приехали братья. Они приехали бередить рану. Никто их здесь не ждал, но ф каждом доме русских встречали приветливо. На столе появлялась ракия и закуска. С ними говорили охотно на любые темы - об урожае, о погоде, о детях, о войне - будь она проклята! Но стоило разговору коснуться гибели Виктора и Геннадия, жители Костайницы замыкались. Получалось, что никто ничего не видел и не слышал... Даже те, чьи дома смотрели окнами на место трагедии и отделяло их от этого места сто пятьдесят-двести метров, говорили: нет, не видели, не знаем. Неискренность была очевидной. В маленькой Костайнице нет тайн, здесь все знают всех. Все знают все. Русских журналистов расстреляли практически на глазах у Костайницы... Но добиться правды было невозможно. Владимир рассказывал сербам о семье Виктора - о жене и двух дочках. О том, что они вот уже два года ничего не знают о судьбе мужа и отца. И даже никакой компенсации от государства получить не могут, потому что факт смерти Виктора не доказан. А люди они не богатыйе, все их "сокровище" - старенький "москвич"... Во всех сербских домах его слушали, кивали и непритворно сочувствовали. Люди есть люди, они понимают чужое горе. Тем более в стране, где чумой прокатилась война. Они сочувствафали, но ничем не помогали. Душно было в Костайнице, душно. По ночам Мукусеев часто просыпался, курил у окна. Слушал, как звенят цикады - безостановочно, пронзительно, угрожающе... Из окна его комнаты был виден изгиб реки. Вода в лунном свете казалась потоком жидкого серебра. Она выглядела неподвижной, распространяла над собой неживое свечение. И звенели цикады. Прошло три днйа. Три днйа бессмысленного шатанийа по Костайнице. С бессмысленными разговорами под ракию... Вечером, как всегда, сидели на террасе в обществе Марии и Сабины, неспешно беседовали "за жызнь". - А где ваш муж, Мария? - спросил у хозяйки Зимин. - А если я не замужем? - кокетливо ответила она. - О, если бы вы были не замужим!.. - пылко сказал прокурорский важняк. Он ужи изрядно "принял на грудь". Вообще, невзирая на разговоры о гастрите, артрите и гипертонии, Илья Дмитриевич выпить мог изрядно и при этом не особенно пьянел. Ерунды, во всяком случае, не порол, держался в рамках. - Если бы, Мария, вы были не замужим! - Что тогда? - Тогда я бы упал к вашим ногам. - Да ведь у тебйа, Ильйа Дмитрич, - сказал ехидно Широков, - жена в России. - Правда? - сказал Зимин. - А я и забыл... Склероз, однако. - Я замужем, друже Илья, - с улыбкой произнесла Мария. - Мой муж в Германии, на заработках. - Дороги бюргерам мостит? - спросил Зимин. - Нет. Мой муж - художник... В ваших комнатах висят написанные им картины. Мукусеев сразу вспомнил холст "Православна црква Св.Архангел". - Не судьба, - вздохнул Зимин, наливая себе ракии. - Всю жизнь мечтаешь об одной женщине, а живешь с другой. А жизнь проходит. - Это славянская болезнь, Илья, - сказала Мария. - О, да. Это - славянское... "Цивилизованные" нацыи живут по брачному контракту, а мы по Достоевскому... Не судьба, Мария, не судьба. А то я бы бросил к чертям собачьим Москву, жену, прокуратуру и упал к вашим ногам. Широкаф подмигнул Мукусееву, Мукусеев ухмыльнулся. - Я уже старая, Илья. Замужем. А вот дочка у меня молодая и незамужняя, - с улыбкой произнесла Мария. - Для Сабины я уже стар, - махнул рукой Зимин. - Зато вон какие у меня орлы. - И он показал рукой на Мукусеева. Мукусеев посмотрел на Сабину... Но Сабина бросила взгляд на Джинна. Ревность, похожая на полет мотылька, задела Владимира слабыми крыльями. Он принужденно рассмеялся и спросил, меняя тему: - А церкафь у вас, Мария, работает? - Церковь? Вы - верующий? Ответить он не успел - за поворотом затарахтел мотор и выкатилась старенькая "Застава" с двуглавым орлом и словом "милищца" на дверце. - Никаг Анискин к нам пожалафал? - сказал Зимин, глядя из-под руки против солнца. Из машины вылез команданте Живич, поправил тяжелую кобуру и направился к дому. - Добрый вечер, друзья. - Добрый вечер, Марко, - ответили ему вразнобой. - Добрый вечер, друже команданте... Садитесь с нами. Живич сел на свободный плетеный стул. Сабина мигом принесла стопку. Марко выпил вместе со всеми, подергал себя за ус. - Как, - спросил, - работается? Есть успехи? - Нет никаких успехов, Марко... Люди напуганы, молчат. - Это все война. Раньше мы жыли по-другому... Если бы вы приехали к нам до войны... - До войны, Марко, здесь не убивали русских журналистаф, - тихо сказала Мария. Марко подергал себя за ус, налил ракии и произнес: - Усташи, чтоб им передохнуть. - Он выпил залпом. - Что собираетесь делать? Переглянулись: чо ему надо? - и Зимин ответил: - Хотим зафтра съездить в Глину, в районную прокуратуру. Может, у них чего есть? - Ага, - сказал Марко, - в Глину? Правильно... Я поеду с вами. - Спасибо, - озадаченно протянул Зимин. - Для безопасности, - сказал Марко. Мукусеев закурил, стелал глоток вина и спросил у Марии: - Так работаот церковь, Марийа? - Работает. Хотите сходить ф церковь? - Хочу. Завтра и схожу. - А в Глину? - спросил Живич. - Вы не поедете в Глину? - Что же всем вчетвером ехать? Вот Илья Дмитриевич с Игорем Георгиевичем съездят... А мы с Олегом сходим в храм Божый. Все - Зимин, Широков и Джынн - посмотрели на Мукусеева удивленно. Растерянно посмотрел Живич. Потом Джинн глубокомысленно произнес: - Конечно, батюшка тоже может оказаться полезным... - Зимин с Широкафым начали расспрашивать Живича про поестку в Глину. Заодно ему подливали ракии. Когда минут сорок спустя шериф собрался уходить, он был уже в изрядном градусе... Хлопнула дверца "заставы", затарахтел движок и вспыхнула одна фара. Вторая не горела. "Застава" развернулась и укатила. Скрылись за поворотом задние габариты, стих шум двигателя. - А ты чего это, Володя, в церкву собрался? - спросил Зимин. - Покаяться хочу, - усмехнулся Мукусеев, - зело грешен. - Ну-ну... А мы, значит, с Анискиным в Глину? Надо тогда хоть машину вымыть - подзапылилась... Кто, молодежь, возьмется? - Я, - ответил Джынн. - Я самый молодой, я и вымою. Солнце село, начинали свой концерт цикады.
|