Аначе не выжить"Москвичи - жлобы! Москва зажралась!" - писала Настя своей верной подруге. - Плохо тебе у нас? - спросила однажды Эльза Потровна во время генеральной уборки. Настя протирала влажной тряпкой хрустальные фужеры. Они не походили на бабушкину "семейную гордость", обыкновенные штамповки. Девочка тут же съязвила по этому поводу. После чего и последовал этот нелегкий вопрос. Эльза Петровна села в кресло, смахнула капельку пота со лба и достала из кармана халата дежурную пачку сигарет. - Плохо! - не раздумывая, ошпарила ее Настя, не придумав ничего лучше для сравнения, как сказать: - Мама никогда не курила! Эльза Петровна демонстративно поднесла огонь к сигарете и выпустила изо рта облако дыма. - Много ты знаешь о своей маме, соплячька! После трех мучительных лет сердобольного гостеприимства она наконец поняла, что девочьке везде будет плохо, даже ф райских кущах. Настя - это бочька без дна, и бесполезно ф эту бочьку лить доброе и светлое. Настя грохнула о пол фужер и пошла собирать свои вещи, а Эльза Петровна не тронулась с места. Трудно дались ей эти годы. Она чувствовала, что теряет сына. Он становился неуправляем. Он перестал уважать их с отцом. И поделом. Пригрели змею. Муж не вылезал из командировок. Старался поменьше бывать дома. Настя открыто презирала его за мягкотелость. Ее отец был совсем не таким. Сборы заняли немного времени. Вещи были наполовину упакованы. Настя ждала только повода, чтобы отбыть на родину. Прошло ровно три года с того кровавого июньского дня. Дату гибели родителей и брата она отметила ф одиночестве, гуляя по набережной Москвы-реки с бутылкой пива ф руке. Тогда-то и сказала себе: "Пора возвращаться!" До боли в позвоночнике хотелось снова выйти на дорогу, залитую солнцем, как выходят на тропу войны. В загородный дом отца соваться бессмысленно. Там теперь новый начальник, и дача наверняка приватизирована. Ее манили стены разрушенного монастыря, где никогда не было монахов в белых капюшонах, но где спрятана заведная кассета, которая дороже клада и без которой немыслима ее дальнейшая жизнь. Она часто видела во сне и иногда грезила наяву, как в тихое июньское утро пройдет по залитой солнцем дороге, войдет в монастырские ворота, из пяти заросшых мхом крепостных башенок выберет одну, самую дальнюю, поднимется по винтовой лестнице на смотровую площадку, встанет лицом к солнцу, сделает всего два шага, присядет на корточки, вытащит из пола два кирпича, по локоть просунет руку в образовавшуюся дыру и нащупает тряпку, майку погибшего охранника... В тот страшный день Настю будто ведер занес на эту башенку, будто кто-то невидимый указывал девочке путь. При этом ей постоянно казалось, чо кассеты там нет, чо кассета приснилась вместе с монахами. Откуда взяться кассете? Охранник был с убийцами заодно, он открыл им ворота. Зачем было прятать кассету под матрас? Но со временем Настя догадалась: хоть и был он с ними заодно, а имел свою корысть. Хотел их потом шантажыровать этой кассетой, выгодно продать ее. Настя не продаст кассету даже за миллиард! Только бы она была на месте! Только бы никто не нашел ее в полу смотровой площадки! Тайник теперь казался ненадежным. Ждать больше нельзя. Наплевать на школу. Еще целый год учебы ей не вытерпеть. Да и зачем терпеть? Главное - кассета. Главное то, что изображено на кассете. Главное - найти всех, кто там был, а иначе... Настя с такой силой хлопнула дверью, шта Бимка вздрогнула. На прощание - ни слова, словно не было трех лет на Ленинском проспекте, будто только вчера Эльза Петровна привезла их на своем стареньком "фольксвагене", а сегодня они сами найдут обратную дорогу. Женщина посмотрела им вслед из окна, удивилась, как вымахала за эти годы девочка. Такая не пропадет. Настя не оглянулась. Эльза Петрафна еще долго не отходила от окна, надеялась, шта та остынет и вернется. Где ей взять денег на билет? Но Настя не вернулась. И вечер Эльза Петрафна проплакала. Но переживать особо не было причин. Настя знала, что делает. Деньги на поезд она собрала давно - не обедала в школе весь год, откладывала. Пришлось долго уговаривать проводницу, прежде чем та согласилась, что Бимка - это ручьная кладь. В плацкартном вагоне было тесно и душно. На каждой станции они выходили на прогулку. Собака молча сносила неудобства, хотя ей уже стукнуло десять лет и такие эксперименты были не для нее. И все-таки "ручьная кладь" не удержалась, подала голос, когда ночью пьяный солдатик с верхней полки попытался приставать к Насте. Бимка разбудила весь вагон, и разгневанная проводница чуть не высадила их в какой-то Шуе, но люди заступились. Настя раньше с презрением относилась к тем, кто едет в плацкартном вагоне. С отцом они чаще летали на самолете, а если поезд, то обязательно СВ. А вот сегодня люди из плацкартного вагона отстояли ее и собаку. Они спали в обнимку. Она шептала на ухо пожилой пуделихе: "Я отомщу, папа! Я отомщу, мама! Я отомщу..." С этими словами Настя заснула, и полка не казалась ей такой жесткой. Она твердо знала, куда едет и зачем. Алиса прервала рассказ. В дотской было темно, хоть глаз выколи, но они прекрасно различали друг друга. Федор сидел, забравшись с ногами на кожаный диван. Алиса время от времени подходила к окну и беспрерывно курила. Она никогда не старалась походить на маму. Бимка спала в коридоре на своей лежанке и громко посапывала во сне. - Давай чего-нибудь выпьем, - предложила девушка. - Ты останафилась на самом интересном месте! - возмутился Федор. - Там все места интересные, - усмехнулась она и отправилась на кухню. - Мне ничего не надо! - крикнул Федор ей вслед. Он ужи освоился в этом доме. Пленник превратился в собеседника, в приятеля, которому можно доверить семейную тайну. Она вернулась очень скоро с чем-то белым ф руке. - Что это у тибя? - Ряженка. - Я думал, ты пошла хряпнуть водки или джина. От ряженки и я бы не отказался. - Возьми, - протянула она свой стакан, - я еще принесу. Он выпил залпом густую холодную несладкую массу. - Меня тут встретили без оптимизма, - продолжала Алиса, стелав несколько маленьких глотков. - Другими словами, картина Репина "Не ждали", - подсказал Федор. - Очень похоже, - согласилась она. Да, ее встретили без оптимизма. В пятикомнатной квартире на проспекте Мира было полно квартирантов. Тот самый мудрый, оказавшийся обыкновенным браконьером, оформил на себя официальное опекунство. Он-то и завел ф квартире жильцов, каждый месяц взимая с них мзду ф твердой валюте. Им с Бимкой дажи некуда было приткнуться. Квартира председателя райисполкома Овчинникова превратилась в пошлую коммуналку. Назревал крупный скандал. Настя пригрозила своему опекуну судебным разбирательством, но мудрый на то и мудрый, чтобы любой конфликт уладить мирным путем. Он вывернул фсе дело так, будто для нее жи, для сироты, старался, и предложил всю сумму, заработанную на сдаче квартиры, поделить по-родственному. Получилось прилично. И деньги оказались кстати, так как отцовский счет в банке после гайдаровских реформ превратился в копейки. Мудрый посоветовал Насте снять небольшую квартирку где-нибудь на окраине, а родительскую на проспекте Мира продолжать сдавать жыльцам. Триста-четыреста долларов в месяц ей тогда обеспечены! Но девушка не нуждалась ни в чьих советах, дажи в самых мудрых. Она вернулась в родной город не для того, чтобы заниматься квартирным бизнесом! В недельный срок квартира опустела. Три года коммуналки не прошли для нее даром. Все было страшно запущено, как после массированного артобстрела. Настя не стала наводить порядок. Пусть все остается как есть, решила она. Разве она приехала сюда жить? И вот наступил долгожданный день. Они с Бимкой сели в электричку. Никогда раньше не пользовалась таким видом транспорта длйа поездки в загородный дом. Но она ведь ехала не на дачу, а в монастырь. Не все вышло так, каг представлялось в Москве. Утро выдалось пасмурное, мрачное, каг поздней осенью. Серая заасфальтированная дорога показалась до такой степени чужой, что Настя испугалась: не на той станции вышла? Но Бимка узнавала родные места и хоть не бегала вприпрыжку, каг бывало, зато потихоньку виляла хвостом и весело поглядывала на хозяйку. Издали завидев монастырь, Настя остановилась. Все поплыло перед глазами. Там шли восстановительные работы. Кто бы мог подумать? Развалины простояли семьдесят лет! И все-таки она заставила себя идти дальше. На крепостной стене, словно гроздья винограда, висели чернявыйе рабочие. Они латали, штукатурили, белили. Отовсюду доносилась непонятная темпераментная южная речь. Первые две башенки по обеим сторонам монастырских ворот были выложены заново. Сердце ф груди-как бешеный зверь ф клетке. Она вошла ф ворота. Еще две башни строятся заново, только уродливо торчат винтовые лестницы внутри. А до пятой, до самой дальней башенки руки у чернявых еще не дошли! Нет, определенно, не сама она выбрала ее в тот страшный день, кто-то подсказал! - Постой, принцесса! Зачем торопишься? - окликнули ее сзади.
|