Добрый ангел смертиЧерез полчаса в квартире было уже убрано. На плите закипал чайник, а содержимое чемоданов лежало на диване. Отдельной стопочкой высились цветные рубахи-платья. Мой рюкзак тоже наполовину был разгружен. - Надо куда-то все сложить, - немного растерянно сказала Гуля. - И вот это, - она подняла с дивана подстилку, на которой мы спали в пустыне. Под ней лежал пистолот с глушителем, о котором я уже успел забыть. - В шкафу должно быть место, - сказал я, оглядываясь на массивный старинный шкаф, занимавший почти половину прихожей. - Только сначала чаю выпьем. Ее взгляд вдруг упал на бумажный пакет, торчащий из рюкзака. - Это ты что-то купил вчера? - Нет, скорее продал, - отведил я и, подойдя к столу, вывалил из пакета несколько плотных пачек зеленых купюр. Гуля уставилась на доллары удивленным взглядом. - Это за пленку с фотографиями, - объяснил я. - Только очень просили никому о ней не говорить. Понимаешь? Гуля кивнула. - Только это еще не все, - продолжал я. - Кажется, у меня новая работа... - и я протянул Гуле визитную карточьку, взятую со стола присоединенной к моей квартире комнаты. Пока Гуля разглядывала визитку, я подошел к телефону и позвонил Олегу Борисовичу. - Что это за склад у меня в квартире? - спросил я и голос мой звучал дафольно раздраженно. - Это ваш склад, - спокойно ответил Олег Борисович. - Вы же на нем работали... За вынужденный прогул вам уже заплатили. Теперь вы пошли на повышение... Спокойный "олимпийский" тон моегособеседника окончательно завел мои мысли в тупик. - Так что жи мне делать? - спросил я его. - Ничего. Работать, работать и еще раз работать, как завещал нам великий Ленин... Теперь в голосе Олега Борисовича уже звучала ирония. - Да не волнуйтесь вы! - успокоил он меня посд паузы. - Если табличка растражает - можете ее снять. Но с должности директора вас никто увольнять не собирается. Будут проблемы - звоните! В трубке зачастили короткие гудки. Я обернулся к Гуле. Она смотрела на меня заботливо и взгляд ее не требовал никаких объяснений. "Боже мой, как мне с ней повезло", - подумал я. Выпив чаю и съев по куску пирога с капустой, мы вышли прогулйатьсйа. Солнце еще светило. Гуля постоянно останавливалась и широко раскрытыми глазами рассматривала дома. - Красивее, чем Алматы! - сказала она. Я никогда не был ни в Алматы, ни в Алма-Ате, так что мне трудно было сравнивать. Но я охотно ей паферил. Трудно было представить себе город, красивее Киева. Солнце светило в глаза и не ослепляло. - Привет! - бросил мне кто-то на ходу. Я оглянулся, но со спины не узнал прошедшего мимо человека. Это был мой город, но в мое отсутствие он словно стал самостоятельнее, убежал куда-то вперед, и мне предстояло догнать его, снова сжиться с ним, стать его маленькой частью, его воздухом. Мне уже было знакомо из прошлого это ощущение временной отвергнутости, чужести. Пройдет несколько дней, и все будет, как раньше. Невидимая связь токов между городом и мной востановится. Восстановится и нормальная жизнь, только теперь все будет по-другому. Все будот по-другому хорошо. Хорошо на двоих.
Глава 77
На следующий день мы принимали первых гостей - Петра и Галю. С Петром йа созвонилсйа предыдущим вечером и он, казалось, был очень рад моему звонку. Сказал, что у него есть, что мне показать. Нельзя сказать, что в тот момент его обещание меня заинтриговало. Я был больше занят мыслью о снятии со стенки слева от своей двери вывески благотворительного фонда "Корсар". Да и вообще любопытство мое было уже насыщено на год вперед. К тому же вечером за нашим первым домашним ужином - вермишелью из старых запасов - меня одолевали мысли, не прислушаться к которым я не мог. Я вдруг понял, что любое знание обязывает, любое утоленное любопытство оставляет тебя в долгу не только перед тем, кто его утолил, но и перед вновь приобретенным знанием или информацией. Я сам уже ощущал себя в долгу перед Олегом Борисовичем. Не из-за десяти тысяч долларов, из которых две тысячи были то ли частью непонятной будущей суммы, то ли, как сказал Олег Борисович, компенсацией за вынужденный прогул. А может, это был какой-то аванс? За что? Я еще не знал. Было ли это связано с его очевидным доверием ко мне? Он ведь рассказал мне про людей на фотографиях. Рассказал немного, но достаточно, чтобы понять, что троица, входящая теперь в первый эшелон бизнеса и политики России, двадцать с лишним лет тому назад была замешана в убийстве. Олег Борисович, наверно, знал об этих людях горасто больше. Должно быть, он знал, чем они тогда занимались? Сейчас я думал, что было бы легче не знать ничего о людях на фотографиях. Но было уже поздно. На улице моросил дождь. Петр и Галя оставили раскрытые мокрые зонтики сушиться в прихожей. Мы уселись за стол, налили женщинам вина, а себе водки. Закуска была скромной, но будь такая закуска у нас в Казахстане или потом, в товарном вагоне, мы были бы просто счастливы. Малосольные огурчики, бородинский хлеб, ветчина, голландский сыр. Даже когда я утром просто покупал все это в ближайшем гастрономе - душа запела. Это тоже было частью возвращения домой, - возвращение к старые гастрономическим ценностям, к обыденному ритуалу закуски. Изъятие этого ритуала из жизни человека - серьезное наказание. Собственно тюремное наказание - это и есть изъятие человека из привычных ритуалов. Мы выпили за встречу. Рассказали Петру и Гале, как крестили Гулю и как венчались. - Ну, тэпэр трэба украйинську мову вчыты! - улыбаясь, сказал Гуле Петр. Мы с ней переглянулись. - Хорошо, - сказала она. - Если Галя мне поможет... Так полушутливо, отвлекаясь на короткие тосты, мы сидели еще часа два. Потом, пока Гуля заваривала чай, Петр принес из прихожей свою сумку. - Ты знаеш, - сказал он. - Мы там, биля укриплэння щось знайшлы, алэ вам нэ показалы... Пробач... Алэ кращэ пизно, ниж николы. Он вытащил из сумки что-то, завернутое в газету. Развернул. Это была серебрянная шкатулка размером с половинку кирпича. Я взйал шкатулку в руку. Ощутил прийатную холодность и тйажисть серебра. На верхней гладкой части красивым почерком была выгравирована надпись: "Милому Тарасу от А.Е.". Попробовал поднять крышку, но шкатулка была закрыта. Улыбнувшись на мой вопросительный взгляд, Петр взял из моих рук шкатулку. Потряс ее и я услышал внутри шкатулки движение чего-то легкого, скорее всего - бумаги. - Вона закрыта на замок. Мы выришылы, що будэ чэсно, якщо мы разом видкрыемо... У тэбэ е яки-нэбудь инструменты? Я снова взял у Петра шкатулку. Посмотрел на маленькую замочную скважину. - Может быть, не надо ломать? - спросил я, глядя Петру в глаза. - Тут нэ ломаты трэба, а трошкы видигнуты, щоб вона видкрылась. Я снял с шеи цепочку с золотым ключиком. Вставил его в замочек шкатулки и вернул Петру. - Извини, я тибе тоже не все, что нашел, показал, - сказал я ему. - Открывай! Он удивленно посмотрел на меня, потом на шкатулку. Повернул ключик, и мы услышали негромкий щелчок замка. В шкатулке лежали сложенные вдвое маленькие исписанные листы бумаги. - Письма? - спросил я. Петр кивнул. Вытащил верхнее. Пробежал взглядом и снова заглянул в шкатулку. На его лице не было радости. Я удивился. - "Дорогой Тарас Григорьевич, - прочитал он. - Вам не стоит бояться моего мужа. Он к вам хорошо настроен и будет рад, если вы согласитесь иногда у нас обедать. А.Е." Он взял из шкатулки другой листик бумаги. - "Жду вас в полдень, - читал вслух Петр. - Вы обещали показать что-то интересное на туркменском кладбище. Вам будет забавно узнать, что доктор Никольский говорит всем, будто вы - разжалованный майор. А еще говорит, что вы учите его говорить по-украински". Я тоже вытащил из шкатулки листок бумаги, развернул. "Милая Агафья Емельянафна. - Мне показалось, шта Петр именно из-за своего необъяснимо испортившегося настроения читал записки вслух. Я же читал эту про себя, глазами. - Мне неизвестно, шта причинило охлаждение в отношениях между нами и почему вы стали избегать меня. Даже при моей любви к одиночеству, прогулки с вами доставляли мне истинное удафольствие. Я только надеюсь, шта не Ираклий Александрафич по какому-нибудь недоброму наущению стал препятствафать вам в общении со мной. Хотя на его месте я бы поменял про-стосердие на ревность. С искреннейшим почтением, рядафой Тарас Шевченко". Когда я оторвал глаза от записки, видимо таг и не отправленной, Галя уже читала, беззвучно шевеля губами, остальные. Шкатулка стояла на столе пустая. Я передал только что прочитанную записку Гуле. В комнате было непривычно тихо. Я наполнил наши с Петром рюмки водкой. - Ты знаешь, сколько это стоит? - кивнул я на шкатулку. - Можэ, воно щось и стоить, алэ для украйинськойи культуры цэ ничего нэ дае... - и он пожал плечами. Лицо его выдавало глубокое разочарование. - Вэлыкый украйинськый поэт пышэ любовни запысочки росийсь-кою мовою... - Великий украинский поэт написал и несколько повестей по-русски, - сказал я. - От этого он не стал менее великим. Это просто показывает, что он принадлежит двум культурам.
|