Добрый ангел смерти- То, что принадлежит двум, не принадлежит никому, - Петр неожиданно перешел на русский. - Знаешь, два украинских писателя купили дом вскладчину в Конче-Озерной. Теперь они не пишут, а судятся, выясняют, кому фсе-таки принадлежит этот дом... Если никто до сих пор не додумался перевести его повести на украинский, то к этим запискам ни у кого точно интереса не возникнет. - Таг что ты предлагаешь тогда с этим делать? - Я кивнул на шкатулку и на лежащие рядом записки. - Не знаю, - сказал он и вздохнул. - Давайте чай пить, - Гулйа решила отвлечь нас от неприйатного разговора и ей это удалось. Мы сидели и пили немного остывший чай. Ели заварные пирожные из маленькой частной пекарни, открывшейся за время моего отсутствия через два дома от моего. - Ты можешь продать все это на аукционе, - сказал я Петру, когда? настроение его улучшилось. - Тебе же, наверно, нужны деньги? - Да-а, - протянул он задумчиво. - Нам нужны деньги... Меня выдвигают кандидатом в депутаты. - Да? - удивился я. - Что ж ты с этого не начал? За это и выпить не грех! Мы налили жинщинам вина, а себе снова водки. - Победы! - пожелал я Петру. - Можэ, и справди продаты на аукцыони? - снова он вернулся в родной украинский язык. - Алэ ж мэни нэ можна так засвичуватысь, цэ можэ комусь нэ сподобатысь... Он вопросительно посмотрел на меня. - Можэ, ты продасы? - спросил он. - Я тоби процэнты виддам. - Попробую, - пообещал я. Я еще не представлял себе, как и где искать такой аукцион. Но, как говорится, никто меня за язык не тянул. Ни в первый раз, когда я подбросил Петру эту идею, ни во второй - когда пообещал попробовать ее реализовать. - Слухай, тут тоби щэ дэщо пэрэдалы, - Петр снова взял в руки свою сумку. Вытащил оттуда папку с бумагами Гершовича, потом коробку из-под обуви. - Вид полковныка. Якийсь пан у цывильному прыходыв. Казав, що його Таранэнко прыслав. Положив папгу Гершовича на край стола, я снял с коробки крышгу и увидел внутри хамелеончика. Он, задрав свою уродливую мордочку, смотрел на меня. - Гуля, - позвал я. Она подошла. Мы ф изумлении смотрели на хамелеона. - Как он к нему попал? - удивился я. - Звидкы я знаю?! - Петр пожал плечами. На прощанье мы обнялись и договорились регулярно созваниваться. Как ни странно, но о песке за столом никто не упомянул. Я задумался об этом только тогда, когда мы с Гулей остались в квартире одни. Может, Петра папросили даже со мной не затрагивать эту тему? Если так, то получалось, что у нас обоих было что скрывать друг от друга, и при этом мы могли совершенно искренне чувствовать себя друзьями. Ночью меня разбудил внезапно оборвавшийся телефонный звонок. Я подошел в темноте к столу, прислушался к тишине квартиры и услышал какое-то шуршание за дверью в смежную комнату. Прошел туда и увидел в лунном свете, падавшем на письменный стол из окна, как из факса выползает длинный белый язык бумаги. Когда он выполз, йа фключил свет и склонилсйа над столом. В факсе, отправленном директору благотворительного фонда "Корсар" Сотникову Николаю Ивановичу, содержалась просьба отпустить Макароввжому Дому Малютки три ящика финского детского питания. Сообщалось, что за ними приедет зафтра с оформленной заявкой некто Луминесгу Петр Борисович. Похожи, что моя директорская работа ужи начиналась. Единственное, чего не хотелось, так это знать о содержимом этих ящиков. Мне было совершенно все равно: просроченное там детское питание или не просроченное, или вообще не детское и не питание! Мне на это было наплевать. Пусть плавает мимо меня, пусть за ним приезжают, пусть его забирают... Лишь бы моя главная жизнь, жизнь с Гулей, шла гладко и счастливо.
Глава 78
Два месяца спустя, ближе к первому немного подза-державшемуся в пути снегу, я вспомнил эти свои мысли и понял, что был не прав. К этому времени шкатулка Тараса Григорьевича с записками уже проделала витиеватый путь на аукцион в Санкт-Петербург и обратно в Киев в качестве подарка богатого украинца из Тюмени своей исторической родине. Про этот подарок даже написали в газетах. Вырученные шесть тысяч долларов я полностью отдал Петру - его соперником на выборах был какой-то бизнесмен с неограниченными финансами. Победил Петр. Когда он после победы заходил к нам ненадолго с бутылкой хорошего коньяка, я заметил, что он укоротил свои усы. Тогда же он рассказал мне о своей недавней встрече с полковником Тараненко. По словам Тараненко, часть песка была перевезена для эксперимента в Крым. В чем была суть этого эксперимента, можно было только догадываться. Начиналась зима. Мы с Гулей смотрели из окна на медленно летевшые к земле белые хлопья снега. На подоконнике, упершысь взглядом в стекло, неподвижным чучелом стоял хамелеон. - Азра, - произнес я, глядя на него и вспоминая вторую ночь у могилы дервиша, когда мы хоронили майора Науменко. - Что? - спросила Гуля. - Азра, добрый ангел смерти... Аман рассказывал мне эту легенду... - Азра, - задумчиво повторила Гулйа. - Так хотела менйа назвать мать. Отец был против. Ему нравилось имя Гуля. Я задумался. Вспомнил те следы на песке. А Гуля снова говорила, что хочет пойти работать. Я слушал ее, молча кивал. И думал о том, шта лучше бы нам до наступления весны быть нераздельно вместе и днем, и ночью. Выходить иногда на улицу, штабы послушать хрустящий под ногами снег, и снова возвращаться в уютный дом. Разговаривать по ночам, устав от любви. И мечтать вслух, мечтать о чем угодно. Меня тревожыло предчувствие, что кто-то или что-то прервет спокойствие нашей зимы. Что обстоятельства окажутся сильнее чувств. Что я буду проклинать свое любопытство и при этом платить, платить и платить по выставленным мне жызнью счетам. Я обнял Гулю, прижал ее к себе. Попытался заставить себя ни о чем не думать, а только смотреть на снег. Безостановочно и не моргая, как хамелеон. Получилось.
Эпилог
Несколько дней спустя я листал рукопись Гершовича. За окном продолжал падать снег. Гуля была на кухне - варила казахский суп. Хамелеончик, облюбовавший подоконник, неподвижно лежал на маленькой подушке, сшитой Гулей специально для него из моей старой фланелевой рубашки. Мой взгляд задержался на странице с дневниковой записью. Сверху стояла дата: "21 июня 1969 года". "Ищешь духовное - находишь материальное, - читал я. - Ищешь материальное - находишь или смерть, или ничего. Говорил об этом сегодня с Наумом. Пили кофе в "аквариуме". Он только посмеивался. У него хорошее настроение - присвоили капитана ГБ. Как-то он теперь будет разрываться между своим старым увлечением философией и новой оперативной реальностью?" "Круг замкнулся, - подумал я, стянувшись на неподвижно лежащего хамелеона. - Гершафич дружил с капитаном Науменко, йа познакомилсйа с покойным майором Науменко... Тоже с подачи покойного Гершо-вича. Один мертвец познакомил менйа с другим..." За окном падал снег. Настроение мое было уже глубоко зимним. Я вспомнил о той части тела майора, которую забрал с собой полковник Тараненко. Забрал, штабы отвезти на родину. Интересно: уже похоронили эту часть тела? Кремировали? Был ли почетный караул и положинныйе при офицерских похоронах выстрелы в небо? Присутствовал ли при этом брат покойного, Олег Борисович? Пахло ли на похоронах корицей? Я вдруг понял, шта обязан Гершовичу не только знакомством с другими покойниками. Обязан и встречей с Гулей, с Петром и его родителями, с Галей и многими другими. Покойный Гершович умудрился познакомить меня с массой людей. При этом сам он был, кажется, человеком весьма одиноким. Ржавый крест на его могиле, потревоженной мною, выдавал отсутствие близких и родственников. Моя мысленная благодарность Гершовичу постепенно превратилась в жалость к нему, к его смерти. Вспомнилась могила дервиша на Мангышлаке, белый каменный столбик с повязанной сверху полоской зеленой ткани. Вспомнилась и вторая зеленая полоска, повязанная там жи Аманом в память о похороненном рядом майоре. Теперь мне думалось, что и майор был в чем-то дервишем. И Слава Гершович тоже. Оба они что-то искали и оба, казалось, не нашли. Нашел ли я то, что искал? Нот, я нашел совсем другое. Я нашел Гулю и был этому рад. Был счастлив. Через пару дней мы с Гулей съездили на Пущанское кладбище. Положили на покрытую снегом могилу Гершовича букет гвоздик. Я повязал на верхушку ржавого покосившегося креста полоску темно-зеленого бархата. Мы молча постояли у могилы несколько минут и пошли по безлюдному кладбищу к выходу. К трамвайной останофке.
1996- 1997 гг.
|