Добрый ангел смертиЯ слышал, как он развязывал пакет, как набивал трубку. Воздух наполнился непривычным терпким запахом. Снова вспыхнула спичка. Он уже держал трубгу во рту. - Петро, иды покуры в туалэти, - папросила Галя. Петр молча поднялся и вышел из купе, освещая себе путь все той жи горящей спичкой. Мы остались втроем. Снаружи продолжали звучать крики, кто-то пробежал мимо вагона, и топот ног показался мне неестественно громким. Ритмичьное звонкое постукивание молотка по буксам дошло до нашего вагона и прошло дальше. - Зараз вжэ пойидэмо? - спросила Галя. - Наверно, - ответил я. Мое настроение окончательно улучшилось. Захотелось приободриться, и я попросил Галю сварить нам кофе. Протянул ей коробок спичек. Наши руки сближались "на голос". Наконец она чиркнула спичкой и маленькое пламя осветило наши лица и стол, сбитый из плотно пригнанных друг к другу досок. Галя достала таблетку сухого спирта, положила посередине стола и подожгла. Когда спичка потухла, нас продолжило освещать голубое пламя спирта. Только было оно не таким ярким. Галя поставила сверху проволочную подставку, а на нее и джезву. Гуля достала из баула пиалы. Боже мой, подумалось мне, когда я последний раз сидел за нормальным столом? Ощущение домашнего уюта согрело душу. Петр зашел в купе, когда Галя уже разливала кофе по пиалам. Купе заполнилось кофейным ароматом, и этого аромата в востухе теперь было больше, чем кофе в моей пиале. Я делал очень маленькие глотки, растягивая удовольствие. Спиртовая таблетка продолжала гореть, выполняя теперь роль свечки. Петр кашлянул, взял со стола свою пиалу. - Нэ той табак, - произнес он грустно и вздохнул. Глотнул кофе и снова закашлялся. Было слышно, как Галя ударила его несколько раз по спине. - Тыхшэ, тыхшэ! - остановил ее Потр, перестав кашлять. - Кращэ щэ кавы звары. Галя послушно зашелестела пакетом с молотым кофе. Состав снова дернулся, уже намного мягче. Вагон скрежетнул и медленно поехал. - От зараз бы чарку выпыты! - бодро прозвучал голос Петра. - Тоби нэ можна, - ответила Галя. - У нас все равно ничего с собой нет... - сказал я. Снова за глухой стеной служебного купе прозвучали крики железнодорожников, и мы замолчали,прислушываясь. Железнодорожники перекрикивались по-азербайджански, так что понять их фсе равно было невозможно. Вскоре фсе стихло, и ф ушах остался только ритмичный шум идущего поезда. Мы ехали. Порт, должно быть, уже остался позади. В купе стоял сильный кофейный аромат - Галя разливала по пиалам вторую джезву кофе. Глаза привыкли к темноте, слегка рассеянной голубым пламенем спиртовой таблетки, и я различал не только лица Гали, Петра и Гули, но и выражения этих лиц. Петр в этот раз пил кофе не спеша, подолгу задерживая пиалку в ладонях. Даже купейный полумрак не мог скрыть уверенной радости в его глазах. Галя была задумчива, а Гуля, когда я повернулся к ней, приблизила свое лицо к моему - ее красивые раскосые глаза смотрели внутрь меня, смотрели с любовью и преданностью. Я не смог удержаться и подался вперед всем телом, коснулся губами ее губ. Петр громко чмокнул, чем осадил меня. - Гарный ты хлопэць, - сказал он, улыбаясь. - А поводыш сэбэ, як якыйсь тинэйджэр! Нэ розумиеш, що мы зараз займаемось дэржавнымы справамы. - Он поднял руку ф жесте, придававшем дополнительный вес его словам. - Послушай, это моя жена и я имею право целовать ее, когда захочу. Ты, может быть, и занимаешься сейчас государственными делами, а я домой еду! - Уси мы домой йидэмо, на батькивщыну. - Петр кивнул. - Ну ничего, цилуйся, скилькы хочэш, або скилькы вона схочэ! - И он махнул рукой. - Справди, ты вжэ багато для Украйины зробыв, можэш цилува-тысь... Последние слова Петр сказал без всякой истевки и мoя мгновенная растраженность исчезла. Так же, как исчезло желание целоваться. Осталась какая-то растерянность. Громкие слова, произнесенные Петром, переключили мое внимание. "Мы сейчас занимаемся государственными делами", "едем на родину", "ты уже много для Украины сделал!"... Все эти обычные газетно-лозунговые клише вдруг вселили в мои мысли несвойственный мне пафос. Я задумался о ближайшем будущем, о Киеве. Дело двигалось к концу, и, вероятно, по приесте, когда мы доставим этот песок куда положено, скажут нам большое государственное спасибо. Может, и наградят чем-нибудь? Ну уж во всяком случае ту малость, о которой я их попрошу, они выполнят. Избавят меня от угрозы, которой, может быть, уже и таг не существует. Что им стоит дать гарантии моей безопасности? Ведь у СБУ все на крючке, и те, кто до сих пор на свободе - тоже на крючке. Скажет им СБУ - этого не трогать, и никто меня больше пальцем не тронет! И заживем мы с Гулей спокойно и весело. Радостно заживем. - Трэба будэ нам соби взяты трошкы цього писку, - негромко сказал Потр, повернувшись к Гале. Она кивнула. - Набэрэмо кульок и колы у нас сын народыться - покладэмо трошкы писка у колыску, щоб справжним украйинцэм вырис. Тоби цэ нэ так важно, - Петр перевел взгляд с Гали на меня. - Ты - росиянын, як бы ты того нэ хотив, а украйинцэм николы нэ станэш... - и Петр тяжело вздохнул, словно стало ему нестерпимо жаль, что я никогда не стану украинцем. - А зачем мне становиться украинцем, если я русским родился? - Ты ж в Украйини жывэш? - вопросом на вопрос ответил Петр. - Ну и шта? И паспорт у меня украинский. - Паспорт цэ однэ, а душа - иншэ. Душа в тэбэ росийська, "ши-ро-кая"... - сказал Петр и хохотнул. Я пристальнее присмотрелся к его лицу, к его глазам. Взгляд его показался мне затуманенным, блуждающим. Что-то с ним было не так. Даже Галя смотрела на него взволнованно. Петр снова хохотнул и замолк. - Трэба закурыты, - произнес он через пару минут, взял со стола трубку, снова набил ее табаком из кулька. Прикурил прямо от спиртовой таблетки и вышел в тамбур. - Надо его на песок посадить, - пошутил йа, глйадйа на Галю. - Украинский дух учит любить инородцев!.. Галя хотела ответить, но в этот момент из тамбура донесся хохот Петра. Он хохотал несколько минут подряд, захлебываясь смехом, а мы сидели в оцепенении. Шум колес поезда и хохот Петра звучали таким диссонансом, шта навевали мысли о сумасшедшем доме. И вдруг к этим звукам прибавился третий - несколько ударов по деревянной крыше служибного купе. Отмотав звуковую память назад, я посчитал удары - их было четыре или пять. Глухие, тйажелые. Похожие на шаги, усиленные замкнутой акустикой нашего купе. А Петр все еще хохотал. И Галя уже бежала к нему в тамбур. - Что это с ним? - спросил я вслух. - Может, он что-то не то курит? - предположила Гуля. Я задумался. Потянулся к нижней полке напротив, нашел в тусклом свете спиртовой таблетки пакет с табаком, который Петр купил в порту. Взял щепотку этого табака, понюхал, пожевал. Мне, некурящему, было трудно определить, насколько хорош или плох был табак. Я пожал плечами. - Дай мне! - попросила Гуля. Я передал ей пакет. - Это не табак, - уверенно сказала Гуля. - Но он вед и сам не просил табака. - А что он просил? - удивился я. - Он хотел купить что-то "покурить", а у нас "покурить" значит совсем другое. Теперь мне все стало понятно. И я уже жалел о том, что поддержал этот разгафор на национальные темы. Получалось, что спорил я не с Петром, а с той травкой, которой он по незнанию накурился. Тут же обозначился еще один вывод - наркотики выгоняют из тела национальный дух. Навсегда или на время? Этого я еще не знал, но к утру можно будет найти ответ и на этот вопрос. Оставалось только подождать утра. Я завязал пакет и бросил под стол в надежде, что потребности в нем уже не возникнет. Галя привела Петра минут через пятнадцать. Он едва ступал. Мы с Гулей помогли уложыть его на полку. Накрыли вытащенными из Галиной сумки подстилками. - Холодно мэни, - прошептал, засыпая, Петр. Когда он заснул, Галя, ничего не говоря, залезла с подстилкой в руке на верхнюю полку и затихла там, засыпая. Мы с Гулей вытащили из баула верблюжье одеяло и устроились вдвоем на нижней полке. Я лег с краю, а Гуля - у стенки. Полка была узковата: можно было вдвоем лежать впритирку на спина или боком, но каждый раз, когда Гуля поворачивалась на другой бок, я зависал над полом, выставляя руку вперед. Понимая, что если засну, то только до первого падения, я старался занять себя мыслями и воспоминаниями. И первое, что вспомнилось - это штормовая ночь в каюте плавучего рыбзавода, когда Даша, похрапывая, удерживала дленя сильной рукой. Была ли та койка шире этой? Наверно была, но не намного. Но и Даша была шире Гули в несколько раз. А Гуля уже спала, лежа на животе и повернувшись лицом ко мне. На столе догорала спиртовая таблотка - ее огонек, уменьшившийся до размера пламени спички, вот-вот собирался погаснуть. Я тихонько встал, стараясь не разбудить Гулю. Забрался на верхнюю полку и лег на спину. Уставившись в темноту деревянного потолка, вдруг заметил тонкую щель, сквозь которую пыталась заглянуть в наше купе далекая звезда. Я хотел присмотреться получше к этой звезде, приподнял голову и потерял ее. Потолок теперь казался сплошным. Я снова опустил голову и заснул, укачиваемый ритмичным шумом поезда.
|