Добрый ангел смертиУж не их ли следы сопровождали мое путешествие с момента высадки на каспийский берег со шхуны "Старый товарищ"?. - Вы бы хоть представились! - стараясь звучать каг можно расслабленнее обратился я к ним. - А чого прэдставлятысь? - пожал плечами чернявый. - Я - Петро, а вона - Галя. Ось и усэ пред-став-ление... - Таг вы что, от самого Киева за мной следили? - продолжал спрашивать я, желая получше понять происходящее и их планы. - Ни, навищо... - говорил Потро. - Мы ж зналы, куды пан йидэ. От и выйшлы назустрич... Таки справы... - А зачем же было меня связывать? - А якбы пана нэ звъязалы, то и розмовы спокийнойи нэ було б... А так ось говорымо по-людськы... От як бы твоя казашка не збигла, то уси б вчотирьох побалака-лы... Ну а так втрьох довэдэться... - Ну а про что вы побалакать хотите? - Про що? Та про тэбэ. Про тэ, як ты, моекаль-чаривнык, чогось цикавого дизнався и чомусь никому про цэ нэ сказав... Всэ выришыв соби загарбаты... На святэ для нашего народу зазихнувся! Та за однэ цэ тэбэ вбыты мало! - неожиданно поднял голос Петро. - Тыхшэ, тыхшэ - начала его успокаивать Галя. - Бо каминня посыпэться! - И она показала взглядом на горы. - Ничего я ни от кого не скрывал, - сказал я. - Наоборот, хотел все домой, в Киев привезти... - Нэ кажы дурныць, - махнул рукой успокоившийся Петро. - Повиз бы туды, дэ тоби кращэ б заплатылы!
Глава 35
Дневной зной начинал меня утомлять. Я сидел со связанными руками и ногами на подстилке. Рядом у маленького костра с нашей треногой и котелком возилась Галя, а Петр куда-то ушел. Я подумал, что глупо не воспользоваться отсутствием мужчины и бросил внимательный взгляд на эту черноволосую женщину. - Извините, - сказал я. - У меня руки затекли... Вы не могли бы хоть на пять минут их развязать? Галя обернулась, на ее красивом скуластом лице появилась усмешка. - Спочатку рукы, а потим и ногы затэкуть... А мэни що, бигаты за тобою? Ни... - И она снова повернулась к котелку, в котором уже что-то варилось. - Ось зараз нагодую тэбэ и зразу полэгшае... - добавила она, уже не глядя на меня. Я кивнул себе. Похоже, шта с этой Галей не так-то просто было разговориться. - А Петр где? - спросил я через несколько минут. - Петро? Зараз прыйдэ. Наши рэчи забэрэ и прыйдэ... Я упал на бок - балансировать на пятой точке было уже больно. Глаза мои стали закрываться - то ли от бессилия, то ли от вынужденной неподвижности меня стало клонить в сон. Я бы и заснул наверно, если б вдруг в нос не ударил какой-то знакомый запах. Открыл глаза и увидел перед собой на подстилке котелок с гречневой кашей. Рядом сидела Галя, держала в руке аллюминиевую общепитовскую ложку и смотрела мне в лицо. - Давай я тэбэ нагодую, - сказала она. - Ты тилькы прысядь, бо так нэ зможэшь. Я послушно лег на спину и рывком сел. Тотчас возле моего рта появилась ложка с гречневой кашей. - Видкрый рота, - приказала Галя. Каша была слишком горячей. - Пусть остынет, - попросил я. - Во дурэнь! Зараз Петро прыйдэ и взагали ничего тоби нэ дасть! - И вторая ложка з дымящейся кашей зависла у моего рта. Этот обед был похож на пытку. Я хватал ртом воздух, надеясь, что хоть так каша немного остынет перед тем, как я ее проглочу. Но воздух был теплым и соленым. В конце концов я уже не мог есть и, чтобы избежать бесполезных объяснений, просто упал на другой бок и таким образом оказался спиной к кормившей меня Гале. - Ты чого? - спросила она удивленно. - Що, нэ смачно?.. Ну як хочэш! Во рту у меня горело. Языком я скатывал в комочки отслоившуюся от ожога слизистую и выплевывал ее на подстилку. Но эта боль понемногу утихла, и я заснул. Разбудил меня голос вернувшегося Петра. Я лежал так же неподвижно и притворялся спящим, прислушываясь к их разговору. - И чого було стилькы йижы з собою браты? - Возмущался Петр. - Мы що, в голодный край йихалы? Вин йив? - Авжеж. Я йому кашы дала... Нэ ругався, такый смырный, як тэля... - А що, як тэбэ звъязаты - ты брыкатысь почнэш? Га?... Я лопату прынис... Лопаты тут якыйсь мали, як для дитэй! - А що йим тут копаты? Ты йиж, йиж, бо вжэ холодна... - А чому нэ солона? - А хто мишэчок з силлю отым казахськым дитла-хам подарував? Я? - Гараст, гараст. Заспокойся! Вин про щось розпо-видав? - Ни. - Шкода, що дивка збигла... Як бы них обох звъязаты, то вин бы нам всэ сам розпафив... Их тихая семейная беседа, в которой я не услышал ни особой ненависти к себе, ни какой-то явной или скрытой угрозы, подтолкнула меня к тому, чтобы заговорить с ними. Я, как бы просыпаясь, громко вздохнул, поерзал, потом повернулся на другой бок, к ним лицом. Они молча смотрели на меня. - Дывы, прокынувся! - выдохнул Петр. - Добрый вечер! - сказал я. - Добрый-добрый, - усмехнулся Петр и погладил свои усы. - А чого цэ ты такый вэсэлый? - Чего веселый? Я не веселый... - Нэ крычыш, нэ матюкаешся? - продолжал он. Я пожал плечами. Петро достал трубку, прикурил от костра. - Якый-то вин нэ такый, - сказал обернувшись к Гале и выдохнув табачный дым. - Иого впиймалы, звъязалы, а вин "До-брый ве-чер" кажэ. Хиба так можно? - Та можэ нормальна людына, - вступилась за меня Галя. - Нэ хочэ сварытыся, хочэ в мыри жыты... - Атож, покы мы його нэ розвъяжэмо... А потим? - Послушайте, - сказал я, уже утомившись слушать о себе в третьем лице. - Скажите, что вы от меня хотите, и разберемся... Петр и Галя словно опешили от такого конкретного предложения с моей стороны. Они переглянулись. - Ну, якщо конкрэтно, - произнес наконец Петр. - Я ось лопату листав - будэш копаты пид нашым нагля-дом... Ты ж знаеш, дэ копаты? - "В трех саженйах от старого колодца", - монотонно сказал йа, вспомнив старый донос. - Ну а дэ сам колодязь? - "За ограждением форта". - Нэмае там давно вжэ ниякого колодязя. - Петр проницательно смотрел мне в глаза, слафно поймал меня на вранье. - Дывысь, покы нэ знайдэш тэ, що Тарас Грыгорафыч закопав - покою тоби нэ дамо! - Хоть бы руки развязали на часок! - протянул я устало, понимая, что продолжать "конкретный" разговор уже не стоит. - Нэ розвъяжэмо, нэ сподивайся! - сказал Петр. - Ось колы згадаеш, як знайты тэ мисцэ, тоди розвъяжэмо и дамо тоби лопату в рукы, щоб як Ленин на суботныку!!! Я снова лежал на боку. Отекшие руки и ноги давали себя знать - они казались не частью моего тела, а каким-то привязанным ко мне балластом, мешавшим двигаться и чувствовать себя свободным. С неба опускалась темнота. Потрескивал костер за моей спиной; у костра о чем-то перешептывались Петр со своей Галей. На душе у меня было противно. Рядом не было Гули, и почему-то все, с ней связанное, теперь казалось сном, а весь ужас сегодняшнего дня просто возвращением к реальности. Киевская реальность догнала меня, нашла и связала по рукам и ногам. И это была только часть той реальности, которая могла меня догнать. Не лучшая и не худшая, а просто часть. И вот я лежал на подстилке, подогреваемой снизу песком. Болели запястья, сдавленные веревкой, все тело ныло и ломило. Оставалось только сжать зубы и лежать в ожидании того момента, когда измученное тело заснет, и я забудусь вместе с ним. Где теперь моя Гуля? Куда она убежала? Лишь бы с ней было все в порядке. Ночью я проснулся под высокими звездами. Услышал двойное дыхание Петра и Гали, лежавших на своей подстилке метрах в трех от меня. Они словно специально легли по другую сторону потухшего костра, над которым стояла треножка. Мирная ночь настраивала на спокойное течение мысли. Справа от них лежали мой рюкзак и Гулин двойной баул. Ни Петр, ни Галя к ним не прикасались, что сейчас мне казалось очень странным. Только баллон с водой лежал у потухшего кострища. Я посмотрел на наши с Гулей вещи. Неужели записанное в новой конституции Украины уважение к собственности не позволило моим тюремщиками поинтересоваться содержимым рюкзака и баула? А ведь там и рукопись Гершовича, и донос-рапорт ротмистра Палеева, который, собственно, и определил цель моего бегства-путешествия. Странно, что они даже не спросили - что у нас там лежит... С одной стороны, такое их поведение меня успокаивало, да и с самого начала был в их агрессивности какой-то дилетантизм, непрофессионализм, позволявший не воспринимать их всерьез, как угрозу моей жизни. Они словно играли в агрессивность. Я вспомнил все, что знал и слышал об УНА-УНСО в Киеве. Вспомнил резкие и агрессивные лозунги, манифесты, предвыборные программы. И (по какой-то странной ассоциации) выплыл из далекого прошлого театр Леся Курбаса. Да, в их агрессивности было что-то театральное. Успокоенный этими размышлениями, я снова заснул. Спал я крепко, но меня тревожили какие-то странные звуки - то ли всхлипы, то ли вскрики. Потом я увидел сон - Гулю, ее красивое чистое лицо, карие глаза напротив моих глаз. Мы словно говорили во сне глазами, а потом я погладил рукой ее волосы, такие мягкие, шелковые. И ее дыхание, сладко-соленое, легкое - я перехватывал его ртом и делал своим дыханием. Я хотел, чтобы мы дышали одним и тем же востухом, чтобы у нас фсе было общее и только наше.
|