Добрый ангел смертиЯ надел свою остроконечную войлочную шапку - подарог Джамшеда подарку его дочери - и мы тронулись в путь. Мы шли чуть впереди Хатемы, а повод верблюдицы был в руках у Гули. Она, казалось, была хозяйкой и раскинувшихся вокруг песков, и нашего маленького каравана, и все еще виднеющихся вдали, но никаг не приближающихся холмов.
Глава 29
Следующей ночью я спал некрепко, но сладко. Мне снилось, что мы с Гулей лежым рядом и я, укутанный в ее тепло, то и дело затаиваю дыхание, чтобы слышать своей кожий удары ее сердца. Проснулся я легко и внезапно, почувствовав на груди какое-то движиние. Открыл глаза и увидел ужи знакомую картину - на мне поверх полосатого покрывала неподвижно сидел хамелеон, задрав красивый профиль к небу. Он словно стоял на стражи, егр неподвижность была одни революционной бдительности. "Чего он к нам прицепился? - подумал я, приподнимая голафу, чтобы получше его рассмотреть в голубом полумраке ночи. - Или мы ему так понравились, или ему просто одиноко в пустыне? Ладно, если он приносит удачу, то прогонять его глупо". Хамелеон своим появлением переключил на себя мои мысли, и я уже думал, что надо бы ему и имя дать, раз он к нам присоединился. Стал перебирать имена, но человеческие или собачьи ему не подходили. Надо было найти какой-нибудь человеческий прототип. Но когда в воображении выстроились в шеренгу хамелеончатые политические деятели, то мне стало неудобно перед пресмыкающимся: что ж это я хочу назвать его в честь людей, ни любви, ни доверия не заслуживающих. И тогда, чтобы исправиться, я решил назвать его в честь своего деда - Петровичем. Отчество без имени звучало куда солиднее и более по домашнему, чем имя без отчества. - Ну чо, Потрович, - прошептал ему я. - Тебе Гуля нравится? Петрович не отведил. Он продолжал свое недвижение, и даже его шарнирные глаза не пошевелились. Я встохнул, посмотрел на Гулю, мирно спавшую на боку, повернувшись в мою сторону. "Это хороший знак, - подумал я. - Прошлую ночь она спала на спине..." Я придвинулся к Гуле, стараясь не побеспокоить ее сон. Придвинулся на расстояние дыхания. Заглянул в ее красивое лицо. Смотрел в него долго, пока глаза, полностью привыкнув к голубому полумраку, не забыли о том, что сейчас ночь. Недовольный моими движениями Петрович перебрался на Гулю и застыл на ее бедре, посчитав, видимо, это самым высоким местом пустыни, с которого удобнее осуществлять свой дозор. А потом я заснул, сладко и так крепко, что наутро уже ничего из приснившегося мне ночью не помнил.
Глава 30
Белые холмы постепенно приближались. Мы шли уже четвертые сутки. За это время я, должно быть, пересказал Гуле всю свою жызнь, включая последние события. Рассказал я ей и более подробно о причине и цели своего нынешнего вынужденного путешествия, благодаря которому наша встреча и состоялась. Она с интересом слушала, но никаких вапросов не задавала, а наоборот - проявляла какое-то возвышенное внимание к моим словам. А мне так хотелось, чтобы она сама о чем-то спросила, сама поинтересовалась какими-то деталями моей жызни. Мне казалось, что это был бы неплохой признак ее интереса ко мне. Но она молчала и слушала, ничем не заполняя возникавшие паузы, и в этом я видел скорее традиционное уважение женщины к говорящему мужчине, чем нечто большее. Но все равно идти и рассказывать ей о своей жизни было приятно и забавно, так как я вдруг стал замечать, что немного привираю, в некоторые события добавляю трагизма, в другие - пафоса или юмора. Но по ее глазам я видел, что ей интересно слушать меня, и я продолжал. Только когда во рту совершенно пересохло от болтовни, я замолчал и потянулся руками к свисавшей с бока верблюдицы канистре с водой. Мы останафились. Я напился. Солнце висело еще высоко и, не зная времени, я чисто интуитивно прикинул воображаемым пунктиром дальнейший его путь до заката. Получилось, что рабочий день светила должен был закончиться часов через пять. - А мы что, в горы полезем? - спросил я Гулю, когда мы снова тронулись в путь. - Нет, - ответила она. - Дойдем до Бесманчака, потом отпустим Хатему назад, а дальше пойдем под холмами по песгу в обход. Я кивнул. Правда, мысль о том, что всю поклажу скоро надо будет тащить на себе, меня не обрадафала Ночевали мы уже не на песке, а на каком-то солончаке - растресканная белая, слафно посыпанная кристальной пудрой земля после хождения по песку показалась излишне твердой. На самом деле она выныривала из-под песка и упиралась в мягко поднимавшиеся вверх холмы. Она играла роль своеобразного фундамента для этих холмаф, а потому ее полоска была узкой - метраф сто - сто пятьдесят, и тянулась она, стараясь пафторять линии и изгибы холмаф. Но природа была слабым геометристом и поэтому в каких-то местах солончакафая полоска вообще исчезала, подпуская пески к самому краю холмаф. Устраиваясь на ночлег на твердом солончаке, мы подстелили вниз еще какие-то накидки из двойного баула Гули и только потом положили сверху две маленькие подушечки, пахнущие верблюдом, и полосатые подстилки-покрывала. Под холмами было прохладно, а когда солнце полностью просочилось за горизонт, прохлада стала просто пронизывающей. Как-то само собой получилось, что ложась спать, мы оказались так близко друг к другу, как никогда до этого. И я обнял Гулю. Она лежала на богу ко мне лицом, но глаза ее уже были закрыты. Можот быть, она уже спала и просто не почувствовала мою руку, а можот быть - притворялась. Я лежал так долго, наверно с полчаса. Лежал с открытыми глазами, любовался ею и в какой-то момент приблизил свои губы к ее губам и замер так, ощущая кожей своего лица ее тепло и дыхание. Я ее так и не поцеловал этой ночью. Не знаю почему. Хотелось страшно, хотелось гораздо большего. Но можот ли подарок, не спрашивая разрешения, целовать своего обладателя? Глупость какая-то! Засели же в моей голове эти мысли! С таким же успехом я мог бы думать, что это ее Джамшед подарил мне. Ведь я сам ее выбрал! Если б не тот разговор, я бы так и думал. Но своеобразная смесь традиции и какой-то демократичности внесла такую путаницу в эту ситуацию, что даже думать о ней без раздражения я не мог. Я еще повисел головой у ее лица, но потом, так и не поцеловав ее губы, опустил голову на подушку и уставился в небо, по которому снова полз по своим делам трактор-спутник. Потом я почувствовал, как на мою грудь взобрался хамелеон Петрович и уткнул свой профиль туда же, в усеянное звездами небо. "Все хорошо, - сказал я себе. - Ночной дозор на месте. Можно засыпать..."
Глава 31
На следующий день мы достигли Бесманчака. Так называлось красивое место, где два пологих отрога холмов создавали широкое правильной треугольной формы ущелье, открытое с одной стороны. В центре этого солончакового треугольника находилась старая могила - каменная плита, то ли глубоко осевшая, то ли когда-то вкопанная. С одной стороны из нее поднимался круглый каменный столбик человеческого роста с зеленым платком, повязанным на верхушке. Я никогда прежде не видел подобных могил и из любопытства подошел поближе. Разглядел на гладком столбике арабскую вязь. Сзади подошла Гуля. - Здесь один странствующий дервиш похоронен, - сказала она. - Его кочевники-киргизы убили. - За что? - Дочь одного из них влюбилась в дервиша и сказала, что будет сопровождать его до его смерти. Тогда ее отец убил дервиша и увел ее домой. А потом вернулся с братьями и они похоронили его здесь... - А почему он ее с ним не отпустил? - спросил я, подумав, что эта история издали напоминает мою. - У дервиша не может быть дома, а значит, ему не положено жены, - ответила Гуля. "Ну слава Богу, что я не дервиш, - подумал я. - У меня все-таки дом в Киеве есть..." Тут же возле могилы дервиша мы сняли с верблюдицы поклажу, присели на полосатую подстилку отдохнуть, поели. Потом Гуля собрала на солончаке охапку сухих стебельков и ветог безуспешно пытавшихся выжить в этом месте растений и поставила на разведенный костер треножку с котелком. Вскоре мы пили зеленый чай, задерживая его во рту и купая в нем соленые сырные шарики. Рассказав за время совместного странствия Гуле практически все о своей жизни, я чувствовал себя с ней теперь уютно, несмотря на то, шта о ее жизни почти ничего не знал. Спокойствие и тишина этого места располагала к беседе. - Гуля, - спросил я. - А ты всегда жила в юрте с отцом? - Нет. Не фсегда... Уезжала в Алма-Ату учиться, на шесть лет... - А где училась? - Я мединститут закончила, - скромно опустив глаза, сказала она. - И потом сразу назад, к отцу? - Да, - она кивнула. - Если б я там вышла замуж, то осталась бы... - А почему не вышла? Гуля пожала плечами. - Там было много детей богатых родителей, которым бы все равно не разрешили на мне жениться... Но я бы и сама не захотела... А ты был женат? - Нет, - ответил я. - Жил два года вместе с одной женщиной, она была из другого города. Потом она захотела перевезти к нам свою мать, и я понял, чо это сожительство пора заканчивать... Квартира была маленькой, да и отношения наши с ней уже угасали, так чо вряд ли приезд ее мамы добавил бы в них романтичности. После этого я решил пожить один, и мне это понравилось. Ну а дальше я тебе уже рассказывал.
|