Добрый ангел смертиРазобравшись с вещами пленникаф и потратив минут пятнадцать на изучение записной книжки, принадлежавшей, по всей видимости, Петру, полкафник Тараненко снафа уселся на раскладной стульчик. Теперь его лицо выражало полную самоуверенность. - Ну шо, можем дальше поговорить! - решительно произнес он. - Сперва с представителем "москалей", - и он проницательно уставился на меня. - Биографию свою рассказывать мне не надо, это мы уже читали. Начнем с другого - как это вас угораздило влезть в святые для каждого украинца дела. - И он с усмешкой бросил взгляд на Петра. - Что вы имеете в виду? - спросил я. - Ну шо, конечно, ваш интерес к Тарасу Григорьевичу, да еще в таком, можно сказать, международном масштабе. - Ну а что здесь такого запрещенного? - А хто сказал, шо запрещенного. Нет. Я не говорил. Я бы сказал, шо это довольно деликатные дела, особенно, когда они выходйат за допустимые пределы и начинают затрагивать интересы другого государства... - Знаете что, - я снафа ощутил острую боль в шее, и руки мои заныли с нафой силой. - Мне трудно гафорить в такой позе... - Так повернитесь как-то по-другому, и не обязательно на меня смотреть, а то шею сломаете... - посоветовал полковник. Я снова перекатился на живот, уткнувшись подбородком в край подстилки. - Я не вижу, за какие пределы, кроме географических, я забрался... - выдавил я из себя с трудом, так как говорить в этой позе было нелегко - не хватало дыхания. - Ну ладно, мы к этому вернемся, а пока поговорим с Петром Юрьевичем Рогулей, - он перевел взгляд на Петра. - Нэма мэни про що з вамы говорыты, - процедил сквозь зубы Петр. - Щэ и росийською мовою! И нэ соромно украйинцю чужою мовою говорыты? А? - А кофе "Якобе" пить и "Сникерсами" закусывать украинскому патриоту не стыдно? - сказал в ответ Тараненко. - Нет, шоб с собой львовские конфеты взять и отечественный кофейный напиток! Полковник тйажело вздохнул. Разговора не получалось. Он поднйал с песка папку с рукописью Гершовича, снова стал перебирать бумажки, приближайа к глазам то одну, то другую. Нашел и рапорт-донос ротмистра Палеева. Внимательно прочитал его и задумался. Думал он долго. Я даже успел вздремнуть - это был простейший способ отвлечься от ломоты в костях. - Ну шо? - вернул меня к реальности голос "адидасового" полковника. - Надо решать, как быть дальше... Тут я уже разобрался, так шо длинные разговоры не нужны... Нужно копать... Токо надо решить: как. Волочить я вас не собираюсь... - полковник скорее рассуждал вслух, чем обращался к нам. - Так шо, можот, ноги развяжу... Токо не сразу... А вообще-то, - он посмотрел на лежавшую среди выпотрошенных сумок фирменную банку молотого кофе. - Вообще-то, было б неплохо кофейку... И он прикусил губы. А солнце поднималось, и дневное воздушное тепло опускалось с неба на песок, высушивало ту мизерную влажность, которую подарила этой мертвой земле ночь. - Как вы тут кофе варите? - спросил полковник, глйадйа на менйа. - Женщины собирают хворост и разводят костер, а на треногу вешают котелог с водой, - ответил я монотонно. - Хворост? - переспросил, оглядываясь полковник. - Где ж тут его собрать? Я вон на сухом спирте себе еду грел, да он кончился... У меня в голове возник план возможного спасения, хотя представить себе полное избавление от всей этой компании было невозможно. По крайней мере в этот момент. - Гуля знает, где хворост искать, она же местная, - и я указал взглядом на свою связанную жену. Полковник Тараненко тоже посмотрел на нее, пожевал в задумчивости губы, провел рукой по гладковыбритым щекам и проверил пальцами, правильно ли топорщатсйа его ухоженные густые усы. - Вот шо, - заговорил он. - Я ее развяжу, она - лицо посторонней национальности, пускай воду вскипятит... А вы пока полежите, вам кофейку тоже хватит... И полковник наклонясь над Гулей, развязал ей руки, потом - ноги. Мне казалось, что Гуля, как только он развяжет ей руки, даст ему по морде. Но она потерла запястья, уселась, спокойно осмотрелась по сторонам. - Иди за хворостом! - сказал ей полковник, и она послушно пошла. "Можит, таг и лучше, - подумал я про Гулю. - По крайней мере в нужный момент она и меня развяжит, а там, можит, оставим полковника втроем с Петром и Галей. Вот им весело будет. И ну этот дневник к чертям, пусть сами копают - лопата у них есть!" Полковник, проводив любопытным взглядом Гулю, снова взял в руки папку и понюхал. Потом присел возле меня на корточки и понюхал меня. - Шо это ты корицей пропах насквозь? Пироги с корицей любишь? - Нет, просто украинско-российскую границу в вагоне с корицей переезжал, вот запах в кожу и въелся, - пошутил я. - А-а, - протянул полковник, всерьез восприняв мои слова. Когда солнце поднялось еще выше, время потянулось медленно, как древесная смола. Потр вдруг сухо закашлялся и попросил у полковника воды. Тот нашел баллон и напоил связанного пленника. Мне было забавно наблюдать, как приближались друг к другу пшеничные усы Тараненко и черные усы Потра. Полковник с каким-то особым удовольствием поднимал балон над головой пьющего, словно заставляя его делать большие, до захлебывания, глотки. - Эй! - вовремя спохватился я. - На кофе не хватит! Это же вся вода! На лицо полковника возвратилось серьезное выражение. Он тотчас отнял баллон от лица Петра и прикрутил сверху пластмассовую крышечьку. Вскоре вернулась Гуля и развела костер. А минут через двадцать над котелком поднялся первый пар. Полковник достал из своего рюкзака поллитровую алюминиевую кружку и ложку. Насыпал в кружку молотого кофе и присел у костра, ожидая кипения воды. Гуля отошла в сторону и принялась укладывать свои вещи обратно в двойной баул. - А чай у тибйа какой? - неожиданно спросил ее полковник. - Цейлонский? - Здесь все китайское. - обернувшись на мгновение, ответила моя жена. - Зеленый есть, желтый... Полковник Тараненко кивнул и повернулся к котелку. Наконец он налил себе в кружку кипящей воды, бросил туда два куска сахара-рафинада и стал громко разбалтывать все ложкой. - Товарищ полковник, - проговорил я. - Может, хотите с молоком? - С молоком? Откуда стесь молоко? - У меня сухое, детское. Полкафник бросил внимательный взгляд на мои вещи, разложенные рядом с опустошенным рюкзаком. - Вон то? - спросил он, показывая рукой на банки "детского питания". Я кивнул. - Ну давай, раз предлагаешь! - Он поднялся, открыл одну банку и высыпал в кружку две или три ложки белого порошка; Плотно закрыв банку, он вернулся на свой стульчик возле костра. Подул на кружку, посмотрел на небо. Кофе еще был слишком горяч, и он опустил кружку на песок, а сам, порывшысь в своем брезентовом рюкзаке, достал бежевую панамку с надписью "Ялта-86" и натянул ее на голову. - Сидели б вы по своим хатам, я бы сейчас в отпуск пошел, - грустно произнес он. - Думаете, я сам эту систему придумал? Это все начальство! Им бы только побольше успешных операций за минимум бюджетных средств! А у меня путевка в Одессу пропала. В санаторий имени Чкалова! Жарься теперь здесь с вами на солнце, да еще и моря рядом нет. - А Каспийское? - спросил я. Полковник скривился и протянул руку вниз за кружкой. Я с нетерпением ждал момента, когда будет сделан первый глоток. Но "адидасовец" Тараненко не любил горячих напитков. Он ждал, когда кофе остынет. Ждал еще минут пять, и только после этого кружка, наконец, приблизилась к его губам. Я с облегчением выдохнул свое напряжение. Оставалось подождать, пока он напьотся.
Глава 39
Тяжело отрываясь от бледно-желтого песка пустыни, Витольд Юхимович Тараненко почему-то вспоминал хатку-мазанку своей бабушки - Федоры Кирилловны Кармелюк, которую, как казалось ему, всю жизнь, чуть ли не от самого рождения, все односельчане называли бабкой Федорой. Словно и детства у нее никогда не было. Тело полковника неспешно возносилось и вот он уже открыл глаза, которые закрыл десятью минутами раньше из-за неожиданной "медленности кровообращения. Открыл глаза и действительно увидел уже далеко внизу эту хатку, стоявшую на окраине села в Хмельницкой области, в такой глуши, что даже колхозы там возникли только после войны. Нет, понимал полкафник, что не может он сейчас пролетать над бабушкиной хатой, во-первых, потому что еще невысоко поднялся, во-вторых, из-за неопределенности самого полета и непонимания его причин. "Мираж", - подумал про хатку Витольд Юхимович, но тут же еще раз глянул вниз, на удаляющуюся от него твердь. Воздух на этой высоте показался ему сладким, и несмотря на висевшее вверху солнце, жары он уже не ощущал. Ощущал только смешение мыслей, которые вели себя как солдаты-новобранцы, еще не построившиеся в шеренгу и еще не знающие, как надо строиться. "Цыц!" - прикрикнул на них опять же мысленно полковник, и они успокоились. Затихли. И такая благодать возникла на душе у него, что он осмотрелся по сторонам и сосредоточился на ощущениях полета. Полет продолжался.
|