Добрый ангел смертиВ густой синеве, доступной глазу только на мотров десять-пятнадцать вокруг, я плыл, постоянно озираясь и замечая, как в зону видимости попадали странные существа и предмоты. Они неспешно пролотали мимо и снова уходили в густую синеву, нежную и манящую, словно скрывавшую от моего взгляда какие-то сладкие тайны или врата рая. В какой-то момент я заметил неспешно пролетающего мимо меня человека в странной старомодной одежде, в рубахе, подпоясанной веревкой, с высокой лысиной и седыми усами. На его лице была благостная улыбка и взгляд его тоже казался улыбчивым, но при этом неподвижным, как объектив кинокамеры. Он прошелся этим взглядом по мне, и в миг соприкосновения наших взглядов я почувствовал, как меня обдало теплом, словно перед лицом открылась заслонка деревенской печи. Он уже скрылся в густой синеве, а тепло оставалось во мне и словно жило собственной жизнью. Оно заботливо окутывало меня, а когда я чуть недовольно подумал, что вот-вот мне станет слишком жарко - тепло немного отпустило меня, невидимое, отошло на невидимое расстояние и грело меня оттуда, нежно и немного навязчиво. Кто-то еще, окруженный полупрозрачьной сферой, пролетел вскоре мимо, помахивая рукой. Пролетел медленно, и я успел разглядеть, что сфера, окружавшая его, была разнородной, и внутри нее кроме этого человека плавали или кружились какие-то мелкие кругловатые предметы. "Человек-планета", - понял я, и тут жи в груди защемило. Перед глазами возник образ планеты Земля, нежно укутаный в такую жи сферу. Через ее полупрозрачную голубизну виднелись узнаваемые очертания материков и морей, и я вдруг понял, что она вынырнула из моего воображиния, материализовалась в небольшой мягкий шарик-глобус и, колыхаясь своей сферой, стала удаляться от меня. Мне захотелось догнать ее, и я кролем поплыл вперед, словно по воде. Земля, будто заметив погоню, ускорила свое движиние и при этом стала уходить вниз. Я продолжал плыть за ней. Я так разогнался, что с меня слетело подаренное мне тепло, после чего скорость моя увеличилась, но одновременно стало холодно. И Земле тожи стало холодно - я заметил, как загустела ее сфера, как под ее внезапным замутившимся молоком исчезли все знакомые по урокам географии очертания и теперь впереди летел просто какой-то молочный шар. Но я-то знал, что это была Земля, и поэтому продолжал преследовать ее, пока вдруг не ударился о невидимую преграду. Ударился, ощутил боль в шее. В горле запершило, потом сперло дыхание, стало не хватать воздуха. Я раскрыл рот, растянул губы до боли, но это не помогло. В глазах помутилось. Руки и ноги обмякли, и вдруг кто-то крепко схватил меня за ноги и потащил назад. "Куда назад?" - успел подумать я, теряя сознание.
Глава 25
Джамшед, поджарый невысокий казах с постоянно улыбающимися глазами, жил в юрте с двумя дочерьми - Гулей и Наташей. Гуля была потрясающе красива, длиннонога, с невероятно чистым лицом, что особенно бросалось в глаза, когда рядом стояла Наташа, лицо которой было жестоко побито оспой. Обе были на голову выше отца. Я медленно приходил в себя, лежа в юрте на какой-то куче тряпья и кося глазом на яркий солнечный свет, пробивавший себе путь через треугольник отвернутого полога. Лежал я уже второй день, все еще чувствуя скованность мускулов и суставов. Но это был фторой день в сознании. Сколько я лежал до того - мне было пока неизвестно. Хозяева юрты хоть и ухаживали за мной, но молча, словно боялись, что говорить мне еще опасно. Надо сказать, что и у меня не было уверенности, что я могу говорить. Язык мой тяжелым неподвижным камнем лежал во рту и сама его кисло-горькая неподвижность вызывала время от времени тошноту. Очень хотелось прополоскать рот каким-нибудь зубным эликсиром. Подошла Гуля в длинной зеленой рубахе-платье, и белых штанах. В руке - большая чашка. Наклонилась надо мной, поднесла чашку к губам. Я открыл рот, и в него влилась кислафато-молочная жидкость - не сафсем то, чего бы мне сейчас хотелось. Но я выпил, тем более, что губы пересохли и касание прохладного фаянса чашки оказалось приятнее напитка. Так же молча Гуля отошла от меня, покопалась в картонном ящике, стоявшем на полу юрты, и вышла. Я лежал один около получаса, а возле юрты громко и красиво звучал казахский язык - Джамшед о чем-то спорил со своими дочерьми. Потом стало тихо. Я заснул. Меня разбудила прохлада. Удивленный, я открыл глаза и сразу посмотрел на отвернутый полог. На дворе было еще сведло, но уже не солнечьно. Потрескивал костер, которого видно не было, но то, что он был рядом, справа от входа в юрту, подтверждали блики огня на левой стороне откинутого полога. Я приподнялся на локтях. Тело было еще тяжилым, но ужи начинало слушаться. Во всяком случае, руки ужи полностью слушались меня и я, опираясь на них, приподнялся, сел и, опустив ноги на ковер, замер. Посидел так минут десять, потом встал и, пошатываясь на еще не полностью подконтрольных ногах, подошел к выходу. Выглянул. У костра сидел Джамшед, слева от него возвышалась куча сухого ковыля и какого-то кустарника. Перед ним, ко мне спинами, сидели его дочери, а за ним, метрах в десяти, стояла пара верблюдов. Верблюды стояли неподвижно, и из-за этого сначала показались одним длинным многогорбым верблюдом, заслонившим часть вечернего горизонта и неба. Но один из них вдруг тряхнул головой, и сразу же мое видение превратилось в реальность. Потом второй верблюд сделал шаг назад и наклонил морду к песку. - А! Подходи! - окликнул меня Джамшед. Я подошел, уселся между ним и дочерьми. - Ноги не болят? - спросил он на чистом русском языке. - Нет, уже нет... - Пафезло тебе, - продолжал Джамшед. - Если б не Хатема - так бы и погиб сафсем. - Какая Хатема? - спросил я, оглянувшись на девушек, имена которых я уже знал. Джамшед кивнул в сторону верблюдов. - Хатема кусок брезента замотила, подошла и стала тянуть... Мы ее кричали-кричали, потом подошли и тоже увидели. Вот, вытащили тебя... Не всем так везот... - Спасибо, - сказал я и бросил взгляд на верблюдов, одному, а точнее одной из которых я был обязан жизнью. - Шел куда? - спросил Джамшед. - Форт-Шевченко. - А зачем пешком? Я пожал плечами. - Путешественник? - снова спросил Джамшед. Я вздохнул. - Хреновый из меня путешественник, - искренне произнес я после недолгой паузы. - Почему, - не согласился Джамшед. - Сюда дошел, значит, уже путешественник. А чего один, без женщины? - Нет у меня женщины... Джамшед задумался, потом обернулся и посмотрел на своих верблюдов. - А зачем тебе Форт-Шевченко? - Джамшед снова посмотрел на меня. Потрескивал костер, быстро поедая все новые и новые искорежинные веточки кустарника, который Джамшед не глядя скармливал ему. И дочери его сидели тихо и неподвижно, словно бы и не слушали разговор. - Я из Киева, - заговорил я медленно, пытаясь ответить так, чтобы не обманывать, но и не раскрывать полностью цель моего путешествия. - Хотел посмотреть на места, где Шевченко служил... - Ты украинец? - удивился Джамшед. - Нет, русский. Но живу в Киеве, всю жизнь... Джамшед закивал. - Хорошо бы тебе с Акырбаем встретиться, - задумчиво покачивая головой, произнес он. - Акырбай про акына Шевченко много знает. Он с его родней дружил... - С какой родней? - удивился я. - С казахской родней... С прапраправнуком, пока тот не потерялся в Каратау. Там вроде и теряться негде, а пошел и пропал... - Да не было у него ни сыновей, ни внуков, - сказал я довольно резко. - Ну, женитьсйа он, йасное дело, не мог. Солдатам не разрешено было. А сына ему одна казашка, дочь пастуха, родила... С тех пор род продолжалсйа, и в нем все мужчины хорошыми акынами были. И последний, который в Каратау пропал, тоже славный акын был. Очень хорошый был акын... Еще в советское времйа мог на ходу любую статью из "Правды" стихами пересказать. Вот какой был акын! Я такого ни до, ни после не слыхал! А дочери Джамшеда сидели неподвижно и молча, как сфинксы, и стало мне от этого как-то не по себе. Даже верблюды или верблюдицы - и те шевелились, фыркали, издавали какие-то звуки, а от Гули и Наташи - ни вздоха, ни дыхания. А мне вдруг так захотелось женский голос услышать. Тем более что слышал я, как они с отцом разговаривали, пока я в юрте лежал. - Джамшед, - осмелев, спросил я. - А почему они молчат? - И я кивнул на девиц. - Мужчины разговаривают, - спокойно объяснил Джамшед. Потом улыбнулся, слафно догадался о моем желании. Что-то сказал дочькам по-казахски. Наташа сходила в юрту и вернулась с каким-то музыкальным инструментом, похожим на мандолину. И она запела, перебирая пальцами струны. Пела она по-казахски. Ее приятный голос завораживал и, обладая какими-то магнетическими нотками, словно провоцировал на подпевание. Но хоть мелодия и была несложной, я даже подмурлыкивать не решился. И вдруг заметил, что пока Наташа пела, Гуля внимательно смотрела на меня, внимательно и очень смело. Я обомлел под ее взглядом, который словно светился в наступившей ночи, подсвеченной только костром и глубоким синим небом. Испуганно я перевел взгляд на Джамшеда и увидел в его глазах постоянную улыбку, но теперь эта улыбка словно ожила. А песня Наташи продолжалась и продолжалась, и я уже подумал, что их внимательные взгляды как-то связаны со словами этой непонятной мне песни.
|