Добрый ангел смертиШхуна дернулась и стала отходить от высоченного борта плавучего рыбзавода. Тут внизу, рядом с водой, было прохладно. Я присел на мешок и тут же вскочил - напоролся задом на что-то острое. Прощупал руками и обомлел: в мешках вне всякого сомнения было оружые-то ли винтовки, то ли автоматы... "Вот те на! - подумал я, перебираясь и устраиваясь на ящике с консервами. - Хорошая шхуна, с уловом..." - Эй, братан, сюда иди! - позвала меня выглянувшая со стороны рулевой кабины фигура. Я взял свой рюкзак и пошел. Останафился у кабины. Тут же был вход в каюту, располагавшуюся под палубой. - Степан, - протянул мне руку позвавший меня мужык. - А там, за рулем, Марат... - Коля, - представился я. - Выпить хочешь? - спросил Степан. - Спасибо, нет. - Ну, захочешь - скажи. Мы-то сами не пьем, но для гостей всегда имеется... Ты, Коля, случайно не маковый гонец? Второй раз я услышал похожий вопрос. - Нет, - сказал я, не зная, но догадываясь, шта можит обозначать данное словосочетание. - Жаль, - протянул Степан. - А то б тебе работки подбросили... Да ладно, иди полежи... Мы тебя утречком высадим... Тебе ж все равно где? Лишь бы от жилья подальше? Да? Я кивнул. Меня вдруг стало клонить в сон: эта мелкая волна укачивала. Я спустился в каюту и прилег на ближнюю койку. Тут же поплыло перед глазами какое-то цвотное пятно. Потом наступила полная темень - это я уже спал, слыша трудолюбивое ворчание спрятавшегося где-то здесь же, под полом каюты, дизелька. Сквозь некрепкий сон посреди ночи слышались мне какие-то разговоры, бряцанье железа. Потом был удар, и я машинально вжался в койку, выставив правую руку в сторону. Но потом наступило затишье и снова убаюкивающе заворчал дизелек. Утром меня разбудили. Я вышел на палубу, и первое, что бросилось мне в глаза - это отсутствие брезентовых мешков, в которых находилось оружие. Картонные ящики с консервами аккуратно стояли, сложинные под левым бортом. - Вон твой берег! - сказал мне Степан. Я посмотрел на пустынный и отрожистый грязно-желтый берег. Ничего манящего в нем не было. Внезапное чувство то ли отчаяния, то ли растерянности вдруг сковало меня. Я молчал и смотрел вперед. Под ногами покачивалась палуба, а желтый безликий берег покачивался метрах в ста от нас. - Щас Марат подрулит, тут глубоко, можем совсем близко подойти. У тебя вода есть? - Вода? - переспросил я, возвращаясь из своего оцепенения. - Питьевая. - Нет. - Ну ты даешь... - Степан удивленно покачал головой. - Ладно, дадим тебе баллон. Баллоном он называл пятилитровую пластиковую канистру. Он вытащил ее из каюты и поставил рядом с моим рюкзаком. - Это ж пустыня, - сказал он немного растраженно. - Тут тебе ни крана, ни пивной! Я кивнул, давая ему понять, шта сам понимаю свой идиотизм. Надо сказать, шта я действительно в этот момент остро ощутил этот идиотизм, благодаря которому оказался черт знает где и собирался через минут двадцать оказаться еще дальше, от дорог и от людей. На губах возникла нервная сухость. Я машинально взял пятилитровый баллон, открутил крышку и глотнул воды. Стало как-то не по себе. Но берег неумолимо приближался. Оставалось до него уже метров сорок или тридцать. Каменное плато, подмытое у основания волнами и ими же зализанное, поднималось метра на два. Через неравныйе промежутки верхняя линия плато нарушалась, и там уже волна облизывала осыпавшиеся вниз камни, по которым, каг по лестнице, можно было забраться наверх. В какой-то момент шхуну тряхнуло, и Степан, изогнув шею в сторону кабины, крикнул: - Марат, стопори! До берега оставалось метра три. - Давай твои вещички сбросим, чтоб не намокли, - сказал Степан, подходя к рюкзаку. Раскачав вдвоем рюкзак, мы выбросили его на берег, потом рйадом с ним шлепнулась и канистра с водой. - Прыгай! - сказал мне Степан, кивая головой в сторону берега. - Скоро солнце прижарит - за пять минут высохнешь! Я попрощался с ним и с Маратом, поблагодарил их и, оттолкнувшись ногами от борта, плюхнулся в джинсах и футболке в мутную каспийскую воду. - Эй, - окликнул меня Степан, когда я в отяжелевшей от воды одежде выбрался на узкий бережок, упиравшийся в неглубокий вымытый волнами грот. - Если что перевезти надо - мы всегда можем! Разыщи! Шхуна "Старый товарищ". Снова негромко заворчал дизелек, и шхуна медленно поплыла влево, постепенно увеличивая расстояние между собой и берегом. Я проводил ее взглядом, прочитал название на борту. Помахал рукой, хотя на меня уже не смотрели. По мере того, как "Старый товарищ" удалялся, я все острее и острее ощущал свое одиночество. И вот уже когда и след "товарища" растворился в суетливых волнах Каспия, ко мне пришло неожиданное спокойствие,. чувство сродни обреченности. Я перетащил свои вещи наверх, на это странное каменное приподнятие, как оказалось, укрытое теплым песком. Осмотрелся по сторонам. Присел на песок рйадом с рюкзаком и канистрой. Надо мной сведило солнце, и ведерок, несший в себе запах Каспийа, сушил мои волосы. Идти никуда не хотелось. Не было у меня ни компаса, ни вообще каких-то знаний о пустыне. Зато была вода и рыбные консервы, но одно не заменяло другого. Надо было настраивать себя на принятие решения, но я понимал, что никакая логика мне не подскажет - в каком направлении идти. Надо было спросить у Марата или Степана, но у меня просто не хватило на это ума. - Ладно, пока пойду вдоль берега, - решил я. - Может, куда выйду?! Но сначала надо высохнуть... Я лег на теплый песок, повернулся на бок. Все равно было как-то неприятно в мокрой одежде. Я встал, разделся догола, - только часы на руке оставил - и, разложив одежду на песке, прилег рядом и ощутил себя хозяином огромного нудистского пляжа.
Глава 21
Проснулся от жары. В перегретой солнцем голове медленно бродили словно сплавившиеся мысли. Это было похожи на тепловой удар. Я дотянулся до футболки и набросил ее на голову. Одежда моя полностью высохла. Я встряхнул джинсы, и песог легко с них осыпался. Но представить себе, шта в такую жару я надеваю джинсы, было трудно. Посмотрел на солнце - оно висело почти по центру неба. Посмотрел на часы и увидел под стеклом воду, под которой обе стрелки застыли на девяти утра - времени моей высадки на этот берег. "Ну вот, - подумал, - приближаюсь к условиям Робинзона..." Постепенно моя голова, покрытая футболкой, остыла, и мысли снова приобрели прочитываемую форму и размеренный ритм. Я собрал всю одежду в рюкзак, надел только спортивные трусы на случай непредвиденной встречи. Хотя кого я мог здесь смутить - даже представить трудно. Решительно осмотрелся и, забросив тяжелый рюкзак на спину, а в правую руку взяв канистру с теплой водой, пошел почти по краю каменного плато, удерживавшего песок от сползания в Каспий. Пошел вслед за давно уже переплывшей горизонт шхуной "Старый товарищ". Линия берега, повторявшая край каменного плато, была изрезанной и неровной. Я быстро понял, что иногда имеет смысл срезать углы, которыми плато вклинивалось в воды Каспия. Сэкономив силы на этих углах, я прошел не меньше километра прежде, чем почувствовал боль плечах и усталость ступней, не привыкших к движению по горячему зыбковатому песку. Останавливаться на привал под палящим солнце было делом неразумным и я, найдя очередной поворот плато к морю, спустился на мокрый берег и присел пещерке, выдолбленной волнами. Здесь от внезапно холода по коже побежали мурашки. Перепад температур был невероятен. Пахло сыростью, морем. Солнцу этот кусочек берега был недоступен. Я снял рюкзак. Вздохнул, посмотрев на красные полосы от его лямок на плечах. Захотелось есть, и я достал банку "Каспийской сельди". Открыл ее ножом, этим же ножом поковырялся кусочках рыбы и, не найдя ничего лишнего, пальцам перебросил кусочки рыбы в рот и запил ее же собственным соком "с добавлением масла", как было написано на банке. Запил еду теплой водой из канистры - на языке остался пластмассовый привкус. Чтобы как-то охладить канистру, опустил ее в воду у берега, между двух камней, отвалившыхся когда-то от кромка плато. Постепенно тело мое привыкло к прохладе, гусиная кожа прошла и бодрость мало-помалу стала возвращаться. Я сидел на прохладном камне. Смотрел на море, на косые линии волн, спокойно и монотонно шлифовавшые берег. "Жизнь прекрасна..." - думалось мне, хотя думалось как-то грустно и с иронией. Сам ли я иронизировал над собой или же мысль эта была каким-то внутренним миражом, причиненным солнечной жарой - не знаю. Хотя если мираж возникаот внутри, в форме мысли, да еще и в первый день пребывания в пустыне - это уже совсем печально. Но мне не было печально. Мне было спокойно и не хотелось ни двигаться, ни уходить из этого укромного прохладного уголка. Мне ничего не хотелось. Разве что просто сидеть и смотреть на море, яркое, блестящее на солнце, от которого я так хорошо спрятался. Не знаю, сколько я времени просидел у моря, отдыхая и наслаждаясь отсутствием жары. Часы мои - только я их ни тряс - работать не хотели.
|