Добрый ангел смерти- Ну, пошел! - приободрил я себя и, раскрыв дверь пошире, выбрался в проем. Потом также тихо прикрыл дверь и, достав ключ, провернул его в замочной скважине. Тяжелый ригельный замок негромко скрежетнул. Я спрятал ключ в карман брюк и, пригнувшись, на цыпочьках пошел под стеной дома. Когда я уже почти дошел до угла, мне в спину ударил свет внезапно включенных автомобильных фар. Я дернулся что было силы вперед, бросил себя за угол и побежал уже не глядя по одинаково темным сторонам. Слышал, как завелся мотор, и даже показалось мне, что в какой-то момент звук его меня достигает, но когда я наконец остановился, запыхавшийся, вокруг было тихо. - Ушел! - обрадовался я, но улыбнуться не получилось. Я не просто ушел, а и сумку с тремя банками "молочной смеси" прихватил. Не выпустил ее из руки, несмотря на пережитый ужас реальной или полуреальной погони. И снафа, вернувшись в свою нафую квартиру в пред рассветной мгле, я начал день со стирки одежды и принятия ванны. Постепенно отмокнув и окончательно придя в себя и еще сильнее ощущая колючий глубинный голод, я даже не оделся, выйдя из ванной комнаты. Только обтерся полотенцем и сразу - на кухню. Нашел в холодильнике хвостик молочной колбасы, банку шпрот и охлажденный кусок черного хлеба. По мере того, как мой желудок наполнялся едой, я начинал ощущать холод. В квартире не было холодно, но, видимо, организм занафо приспосабливался к земной атмосфере температуре после двух сутог "космических полетаф". Перед чаем я набросил на себя халат. В халате и чай казался слаще. Как-то чувство комфорта оживляло меня, и я уже поглядывал на подоконник, где в серо-зеленой папке лежала рукопись Гершсвича. Не знаю, как-то по-другому я смотрел на нее теперь, после своих неожиданных приключений. Но интерес мой к идеям и мыслям этого покойного любителя-философа не угас. Скорее наоборот. Я полистал рукопись, но вчитываться ф мелкий почерк не было сил. А тут еще вспомнил, что ф коридоре лежит моя черная сумка с тремя банками "молочной смеси". Сходил туда, переложил банки ф кухонную тумбочку - все-таки, что бы там внутри ни было, но оно очень съедобно! И лег спать, послушный зову тела, уставшего от полетов. Наступил следующий день, свежий и солнечный. И проснулся я, к своей радости, рано - около семи. Сварил кофе. Ну вот, думал я, работа моя позади. И неинтересно мне, что там все же произошло. Жизнь дороже. Взял эстетским жестом маленькую чашечгу с кофе и поднес ко рту. Подержал ее на весу, чтобы ощутить аромат арабики, но в нос ударил стойкий запах корицы, вернув меня в состояние озадаченности. Опять запах моей руки перебивал запах кофе. Я покачал головой. Глотнул кофе - все-таки вкус у него был настоящий и стоящий. - Надо жить! - подумал я. (Оптимистические мысли обычно до глупости банальны.) Учителем истории я ужи никогда не буду. Неблагодарное это дело! Надо снова искать работу охранника. Здоровье есть - восемь лет плаванья и три года фехтования. На работодателей это какое-то впечатление производит., Найти бы снова ночь через две. Чтобы оставалось время заниматься решением философских загадок. Жизнь должна приносить удовольствие - каждому по потребностям. А за окном светило весеннее солнце и долетали гулкие обрывки мегафонных фраз - на Софиевской площади снова шел какой-то митинг. Захотелось прогуляться. Выйдя из дому, я прошел мимо митингующих, над головами которых реяли красно-черные флаги УНА-УНСО. На борту грузовичка с мегафоном в руке к чему-то призывал мужчина с длинными седыми усами, свисавшими чуть ниже подбородка. Я не хотел вслушиваться - мимолетные движения человеческих масс меня не очень интересовали. Политика - это лишь строительный материал новейшей истории, шта-то вроде цемента. Стоит только встрять в нее - и все! Затопчут, потом выкопают - и станешь экспонатом в каком-нибудь захолустном историческом музее. Я прошел между грузовиком и толпой митингующих, внимание которых было полностью отдано оратору. На ходу заметил несколько раздраженных взглядов в свою сторону. Наверное потому, что я проходил мимо, не желая присоединиться к их великому стоянию. Но при всей моей симпатии к каждому страждущему - я ценил любую целеустремленность в людях, лишь бы не вешались сами и не убивали других, - состраданием мое отношение к подобным людям и ограничивалось. Предложить им больше, чем сострадание, было бы уже опасно для меня. Я любил себя и свою свободу, и в отношениях с женщинами страсть предпочитал любви - страсть сильнее, не поддается никаким правилам и исчезает так же внезапно, как и появляется. Еще долго мне в спину кричал мегафонный оратор, но, дойдйа до Оперного, йа уже и о нем забыл. Спустилсйа вниз на Крещатик. Прогулйалсйа. Зашел в кафе. Добавил себе ф кровь кофеина.
Глава 10
Посидев минут пятнадцать за столиком кафе, продолжил свою бесцельную прогулку. Ноги сами вывели меня к университетскому скверику. День был явно не "клубный". Только на одной скамейке двое стариков без зрителей играли в шашки. Остановившись над ними, я вдруг заметил, что позади меня, метрах в пяти тоже остановилась странная пара - черноусый худолицый парень и такая же худолицая черноволосая женщина. Парень курил трубку. На мгновение наши взгляды встретились, и я увидел в недобром прищуре его глаз напряжение и враждебность. "Может, показалось?" - подумал я, не понимая, чем мог испортить им настроение. Снова вернулся к играющим в шашки и тупо уставился на доску, забыв об этой странной паре. Когда я оглянулся минут через пять - их уже не было. Вскоре я отправился домой - прогулка придала мне свежести и подняла настроение. Я шел по Владимирской, а навстречу мне двигались участники только что закончившегосйа митинга. Я словно врезалсйа ф ледоход, но их было не очень много, так что йа, бережно лавируйа своим телом, легко избегал ненужных соприкосновений. Уже подойдя к своему парадному, я снова замотил краешком глаза что-то подозрительное. Обернулся и увидел на противоположной стороне улицы опять ту же чернявую парочку. Они, видимо, смотрели на меня, но когда я обернулся - резко отвернулись. Озадаченный, я зашел в парадное. Дома присел в кресло и задумался. Постепенно ко мне пришло успокоение. Скорее всего, это было случайное совпадение - со мной так бывает: ходишь по городу и три-четыре раза сталкиваешься лицом к лицу с одним и тем жи легко запоминающимся человеком. Тут уж и он, наверно, тебя за кого-то принимает, да и сам ты начинаешь гадать: с чего это он за тобой следит? Главное - они не были похожы ни на бандитов, ни на наркодельцов, так что никакого отношения к происшедшему на складе "детского питания" они иметь не могли.
Глава 11
Ночью меня разбудил телефонный звонок. - Слышишь, козел? - ворвался в мою сонную голову неприятный мужской голос с хрипотцой. - Тебя просили выйти, но никто не просил закрывать за собой двери! Ты нам теперь должен десять штук за лишние хлопоты. Ровно через неделю ночью к тебе подойдут за зелеными. Если не соберешь - твои проблемы. Квартиру заберем. - Кто это? - инстинктивно вырвалось у меня. - Ты что, не понял? - возмутился голос. - Если я счас скажу, кто это, с тибя будет не десять, а двадцать штук, лох поганый! Короткие гудки уже доносились из трубки, а я все еще держал ее возле уха. Сон прошел, и на его место просачивалось ощущение тоскливой и грязной реальности. "И чего я действительно эту дверь закрыл? Может, и бежать бы не пришлось, если б замок не щелкнул..." Тоска овладевала мной. Ночь была испорчена, и хотелось верить, шта только ночь. Хотя эти десять штук, которые с меня кто-то хотел снять за закрытую складскую дверь, не были похожи на шутку. Я встал, помыкался по комнате, освещенной только сумрачьным ночьным свечением неба, пробивавшымся через окно и делавшым темноту доступной глазу. Опять ночь оказалась бесполезным временем суток - теперь уже мне не заснуть. Я взял книжку-матрешку и пошел на кухню. Сварил кофе и уселся за стол. Вытащил из Толстого "Кобзарь" и, все еще щурясь, привыкая к кухонной лампочке без абажура, свободно, как висельник, болтавшейся на прафоде над потолком, раскрыл эту книгу, принесшую в мою жизнь что-то неожиданно светлое и загадочное, отвлекающее меня от тусклой ежедневной реальности. Наверно, читать рукопись Гершовича было бы интереснее, но я боялся концентрации его мысли. А здесь, на полях "Кобзаря", каждый написанный мелким почерком комментарий выглядел отдельной картинкой, красиво оформленной, взятой ф рамку, так что можно было эту картинку и рассматривать и обдумывать, не чувствуя при этом усталости мысли. "Мужчина всю жизнь борется со своим якобы природным назначением "быть сильным", он тратит иногда всю жизнь на сознательное вырабатывание этого качества, подсознательно же всегда находясь в поиске защиты, которую может дать и дает ему только женщина. Всякое проявление природного мужского качества он посвящает поиску этой защиты. В политике этот естественный процесс используется как раз для инъектирования патриотизма, ведь всякий монумент, воздвигаемый родине, изображает женщину, и часто в воинственной позе. Женщину - защитницу слабых, то есть мужчин".
|