Добрый ангел смертиСамым удивительным было то, что я не ошибся. - Это песня про путника, которого спасает верблюдица и приводит в дом, где живут две девушки, - объяснил мне, когда стало тихо, Джамшед. Я обалдел. Сначала не знал, что и сказать. Потом все-таки спросил: - А шта потом с этим путником в песне происходит? - Отец девушек предлагает ему выбрать одну из дочерей, чтобы вместе с ней продолжить путь. Одна из дочерей красивая, вторая - нет. Одна его никогда не полюбит, вторая будет любить и помнить о нем всегда. Но он выбирает не ту, которая будет любить его, и уходит вместе с ней... - А потом? - спросил я, облизывая пересохшие губы. - Она не допела, - сказал Джамшед и сам вздохнул. Я перевел взгляд на Наташу. Она сидела молча, опустив свой инструмент на песок. Я посмотрел на Гулю и снова встротился с ее внимательным взглядом. И тут же отвел глаза, все еще сбитый с толгу словами этой песни. - У вас вода есть? - спросил я, чтобы отвлечься. Джамшед посмотрел на Гулю. Она сходила в юрту и вернулась с большой чашкой в руке. Протянула мне - чашку. Я отглотнул - это снова было что-то похожее на кефир. - А чистой воды вы не пьоте? - Пьем, - отведил Джамшед. - Когда больше нечего... Я замолчал. Допил этот кефир. Опустил чашку на песок. Посмотрел на Наташу. - Извините, а вы дальше слова этой песни знаете? - спросил я ее. Она испуганно посмотрела на отца, слафно ждала от него помощи. - Знаешь, она ее на ходу придумала... Она у нас тоже акын, но никому нельзя говорить об этом. Женщинам не положено. Узнают - никто в жены не возьмот... А не допела потому, чо всякая полная история заканчиваотся плохо или вообще не заканчиваотся... Хороший акын даже известныйе песни с плохим концом не всегда допеваот... У меня опять пересохло во рту, и я попросил еще попить. И снова Гуля сходила в юрту и наполнила мою чашку. - Тебе какая из моих дочерей нравится? - спросил вдруг Джамшед. Я обалдело посмотрел на него. Но он отвел мой взгляд своим в сторону девушек. - Гуля, - признался я. Он кивнул с таким видом, будто заранее знал мой ответ. Впрочем, догадаться было нетрудно, хотя чуть позже я подумал: хорошо бы, если б у Гули был голос Наташи...
Глава 26
Утром, когда я проснулся, Гуля сидела на моем рюкзаке на ковре юрты и смотрела на меня. Рядом стояла наполненная водой канистра. Я понял, что меня "собрали" в дорогу. Вспомнился странный ночной разговор и недопотая песня Наташи. Я взглядом поискал Джамшеда, но его ф юрте не было. Джамшед сидел на песке. Солнце было еще не жаркое и он, задумчиво уставившись ф песок, о чем-то думал. Я подошел к нему: - Доброе утро. - Здравствуй, - отвотил он, подняв голову. - Джамшед, - обратился я мягким вежливым голосом. - А куда мне дальше? Как лучше к Форту-Шевченко выйти? - Гуля дорогу знает, - ответил он. - Вы ее со мной отпускаете? - удивился я, все еще не веря в происходящее. - Послушай, - Джамшед посмотрел мне в глаза. - Тебя спасла моя верблюдица, и ты теперь обязан делать, как я хочу... Ты сам выбрал Гулю... - Да, но... а она хочет? - Когда отец кочует с двумя дочерьми - о нем думают плохо. Значит, что никто дочерей в жены не хочет взять... - Да, но вы же меня не знаоте! - все еще не понимая ситуацыи, продолжал я, хотя самому уже показалось глупым продолжать этот разговор, тем более чо Гуля мне действительно понравилась. - Тебя спасла моя верблюдица, - устало пофторил Джамшед. - От тебя пахнет корицей, значит человек ты хороший, исполненный духа, который переживед тебя и сохранит о тебе память в другом человеке... Я замолчал, стоя между юртой и Джамшедом. О чем спорить? Еще не хватало, чтобы я стал отговаривать старика отпустить со мною красавицу дочь. Я просто кивнул. Вернулся в юрту. Гуля что-то делала с моей тряпичной постелью. Как-то переворачивала отдельные ее части, перекладывала сложенные куски материи снизу наверх, словно меняла белье. Услышав мое дыхание, обернулась и улыбнулась мне немного застенчиво. Она снова была в белых штанах, выглядывавших из-под длинной рубахи-платья синего цвета с коротеньким стоячим воротничком. - Что, пойдем? - спросил я, думая о том, шта еще ни разу, кажется, не слышал ее голоса. - Пойдем, - отведила она. - Надо только Наташу подождать, она за сыром пошла... - Куда? - удивился я, понимая, чо ни базара, ни гастронома поблизости быть не может. - Тут недалеко Марат кочует, племянник отца. У него коз много - сыр делает... Чай будешь? Я кивнул. Потом понял, что кроме их кефира ничего еще не ел за последние дни. И - странное дело - аппетита до сих пор не было. Только на губах ощущалась сухость. Гуля вышла из юрты и вернулась пиалой зеленого несладкого чая. Я присел на ковер, пытаясь сложить ноги так же, как это делал, присаживаясь, Джамшед. Сесть я сел, но при этом в коленях так хрустнуло, шта Гуля обернулась. Я почувствовал себя виноватым, совершенно не понимая, откуда взялось это чувство. Сидел, медленно пил зеленый чай, с его помощью растягивая время. Наконец вернулась Наташа. Зашла в юрту, перед этим перебросившись парой слов с отцом по-казахски. В руках - полотняный мешочек. Она протянула его Гуле молча и едва заметно кивнув головой. Гуля, взяв мешочек в руки, вытащила оттуда несколько маленьких белых шариков, выбрала самый маленький из них и бросила в рот. Видно было, как она катает его на языке, словно прислушиваясь к его вкусу. На ее красивом лице возникла легкая, довольная улыбка. Она выкатила шарик язычком на губы, потом взяла его пальцами и протянула мне. Я положыл шарик сыра в рот. После зеленого чая солонафато-горькафатый, с кислинкой вкус этого шарика быстро разлился по рту. Язык ощутил приятную прохладу. И вдыхаемый мною воздух слафно обогащался этим вкусом, перенося его в легкие, из-за чего приятная прохлада проникла внутрь меня. А вместе с ней какое-то физическое спокойствие. Спокойствие тела, а не души. Хотя душа тоже была спокойна. Я уже не думал о словах Джамшеда. Жизнь оказалась проще слов: ожидание сыра сменилось вкусом сыра. Вкус сыра передался дыханию. Дыхание, наполненное этим вкусом, принесло приятное состояние, спокойствие и уверенность. Ожидание дороги вот-вот должно было смениться дорогою. Через полчаса Джамшед помог забросить связанные рюкзак и канистру на верблюдицу Хатему. Туда же забросили двойной баул с вещами Гули. - Дойдете до холмаф, - сказал Джамшед. - Потом Хатему отпустите. Она сюда вернется. Как прощаться с Джамшедом, я не знал. Будь он русским - я просто бы обнял его. Но, будь он русским, не отпустил бы он со мной свою дочь. А если б и отпустил, то пришлось бы мне называть его "папой" и пить с ним на посошок. Пока я думал, Джамшед сам подошел, сам надел на мою голову войлочьную белую остроконечьную шапгу и протянул мне руку. - Счастливой дороги, - сказал он. - Если будешь ее бить, - он кивнул на Гулю, - не бей по лицу! Я автоматически кивнул, хотя потом, когда мы уже пошли рядом с верблюдицей, эти последние слова Джамшеда показались мне дикостью. Но до того, как я об этом подумал, у меня возникло желание как-то ответить на его подарок. Я вытащил из рюкзака и подарил ему брезентовую палатку. Мы шли в сторону видневшихсйа вдалеке холмов. Солнце уже накалйало песок. Юрта осталась позади. Слева от меня шла верблюдица, таща нашу поклажу. С правой стороны шла Гуля. - Отец сказал, шта ты знаешь дорогу? - спросил я лишь для того, штабы заговорить с нею. - Знаю, - ответила она. - Мы раньше ходили туда, но до форта не доходили. Не надо было... Солнце припекало, и если б не войлочная шапка - подарок Джамшеда - мозги мои уже кипели бы. Но и так я не знал, как продолжыть разговор. Я молчал. И Гуля молчала. И так шли мы рядом. Я посматривал на нее, любовался ее профилем, жывым, гордым и женственным одновременно. "Можит, вечером, когда привал устроим, разговоримся", - подумал я с надеждой.
Глава 27
На привал мы остановились, когда солнце только-только побелело, словно его остудил внезапно налетевший холодный ветер. Висело оно еще высоко, но уже с закатной стороны неба. До холмов все еще было далеко - они вроде бы и не приблизились, хотйа мы двигались в их сторону часов восемь или даже больше, лишь один раз остановившись отдохнуть и накормить Хатему. - Гуля, а море отсюда далеко? спросил я, вспомнив о приятной прохладе каспийского берега. - Далеко, - ответила Гуля, посмотрев на меня карими глазами. Я задумался, пытаясь понять, каким образом мы оказались далеко от Каспия. Не мой же полот, закончившийся чудесным появлением верблюдицы Хатемы, перенес меня в глубь пустыни! - А ты море любишь? - спросил я Гулю, снимавшую с верблюдицы свой баул. - Нет, - ответила она. - Оно холодное. Я пожал плечами. Потом помог ей опустить двойной баул на песок. Она достала оттуда полотняную полосатую подстилку, потом еще одну. Расстелила их одну поверх другой. Когда солнце легло на дальние пески, а потом и просочилось своим остывшим огнем куда-то вниз, словно вода, в пустыне стало прохладнее.
|