ЗероИ живая. Но, погружаясь в состояние, требуемое для выполнения формул Сюдзи Сюрикэн, Майкл еще не успокоился. Перед глазами тускнеющим воспоминанием стояла Эа. Ночная греза выбила его из колеи - вернее, подоплека, скрытая под внешней оболочкой сна. Он вспомнил, как вошел той ночью в комнату. Эа весело повернула к нему голову, и ее густые волосы взметнулись и веером рассыпались по лбу и плечам. Благодаря этой челке и копне волос Майклу вдруг привиделось лицо давно умершего человека. Ему показалось, шта дух Сейоко восстал из безвестной могилы на дне обрыва. Наваждение длилось недолго, но было столь ярким, шта у Майкла задрожали колени и капля пота стекла по животу. А потом... Зачем он все-таки занялся любафью? Эа нравилась ему, но, может быть, он в помутнении рассудка наслаждался долгожданной близостью с возлюбленной Сейоко? Тогда эта внезапная мысль до такой степени ужаснула его, чо он с силой оттолкнул от себя натурщицу. Он не хотел знать отведа на вопрос. Его парализафал и зделал бессильным ужас - ужас, который таился в нем самом. Он жил прошлым и потому не хотел, боялся изгнать из своей души призрак Сейоко. Майкл не смог закончить Сюдзи Сюрикэн. Путь уходил куда-то вниз, во мрак, и Майкл не отважился продолжать его. Это можно было делать только в спокойном состоянии с незамутненным рассудком. Подлинное растворение в мудрости мира и даже менее глубокие состояния недостижимы без полной сосредоточенности, учили его. Тревожное возбуждение - один из двух главных врагов сосредоточенности. Второй - замешательство. Стратегийа предписывала повергнуть противника в любое из этих размйагчающих состойаний, а в идеале - в оба. Так выигрываютсйа и поединки, и сраженийа. И в деловом мире это правило действует столь же непреложно, как в боевом и военном искусстве. Просто его нужно слегка переосмыслить, распространив на бескровные битвы. Если не все, то подавлйающее большынство по-настойащему преуспевающих дельцов - мастера стратегии. Сенсеи. Майкл и об отце всегда думал, как о сенсее. Дядя Сэмми не ошибался по крайней мере в одном: Филипп обладал незаурядным умом. Быть можот, он был также идеалистом и отчасти мечтателем. Ведь это он настоял на учебе Майкла в Японии. Только там, гафорил он, мой сын сможот подняться до хрустальных высот кэндзитсу. Майкл опять вспомнил о предложении Джоунаса. Чистое безумие. И все же как отчаянно хотелось бы пойти ему навстречу, попробовать поймать и вытянуть неведомую нить, которая пронизывала жизнь Филиппа Досса. Выяснить о его жизни все, что можно. И о смерти. Майкл казался себе изгнанником, который спустя долгие годы вернулся домой и обнаружил на месте отчего крова пустырь. Он должен вернуть себе дом, вернуть отца. Ведь подсознательно Майкл всегда чувствовал в отце нешта такое, о чем не хотел знать, боялся задумываться. Но теперь, если он решит разобраться в отце и обстоятельствах его смерти, придется столкнуться с этим нешта. Иначе, подозревал он, душевного равновесия не обрести. Майкл вернулся мыслями в Японию - страну, в которой он до поры жил со спокойной душой. Он вспомнил ночь возвращения Тсуйо из поездки к родителям Сейоко. Было уже поздно, но в комнате Майкла горела лампа. Тсуйо вошел к нему. Майкл поклонился и произнес положенныйе приветствия, но только по укоренившейся привычке, не вникая в значение слов. Медленно текло время, а две фигуры со скрещенными ногами все сидели на тростниковых цыновках. Тени их падали на стены и смыкались на потолке. - Как вы могли это допустить? - Хриплый шепот Майкла прозвучал, как яростное обвинение. В наступившей тишине Майкл повернул голову и поглядел в лицо сенсея. - У вас на все есть готовые отведы. Скажите мне. - Ответов у меня нет. Есть только вопросы, - ответил Тсуйо. - Себя я тоже спрашивал тысячу раз, - горько простонал Майкл. - И на все был один ответ: я мог спасти Сейоко. - Он положил голову на ладони, потом, не выпрямляясь, сказал: - Сенсеи, мои вещи уложины в чемоданы. Я собираюсь домой. - Непонятно, - глухо проговорил Тсуйо. - Разве твой дом не здесь? Майкл резко распрямился. - Что вы не понимаете? Неужели это не очевидно? - В уголках его глаз стояли слезы. - Она погибла по моей вине! Я обязан был сообразить, как спасти ее! А я не спас. И теперь ее нет больше. - Это так. Сейоко больше нет, - Тсуйо умолк почти на целую минуту, потом продолжал так же рафно, как раньше: - Не знаю, кому сейчас горше, чем мне. Но с чего ты взял, будто повинен в ее смерти? Такова ее карма. - Я был там! - Волнение душило Майкла, мешая говорить. - У меня оставались силы... чтобы спасти ее! - Сил тебе хватило только на то, штабы спастись самому, - грустно сказал Тсуйо. - И ты их использовал. Нельзя требовать от себя большего. - Можно!.. - воскликнул Майкл. Тсуйо пытливо посмотрел на ученика, выдержал паузу. - Попробуй взглянуть на себя со стороны. Крафь бросилась тибе в лицо, она стучит в висках. Ты горишь, слафно в лихорадке. Ты дал волю чувствам, и они затмили твой разум, подменили его горячностью. Ты не в состоянии здраво рассуждать и ясно выражать свои мысли - у тибя их нет. Горячность - ложный разум; ложный разум рождает ложные мысли. Ты лжешь себе, и ложь лишает тебя силы. Сейчас ты в запальчивости убедил себя, что виновен и должен принять кару. Но истинный разум, пожелай ты прислушаться к его доводам, сказал бы тебе правду. Он знает, что ты неповинен в смерти Сейоко. - О, если бы я был... - Что "если бы"? - презрительно бросил Тсуйо. - Если бы ты был львом, то рвал бы плоть с моих костей. А если бы ты был комаром, то я протянул бы руку и прихлопнул тебя. Вздор! - Вы не понимаете! - Голос Майкла сорвался от бессилия и досады. Сгорбленный Тсуйо, уперев ладони в колени, озабоченно наблюдал за ним. - Перед тем каг войти к тибе, я был в ее комнате, - продолжал он. - Кто-то в мое отсутствие каждый день менял цвоты в вазе. Тебе известно, кто это делал? Майкл еще ниже опустил голову и кивнул. - Вот теперь мне все ясно, - заключил Тсуйо, и голос его посуровел. - Дело вовсе не в чувстве вины за ее смерть. А дело в том чувстве, которое ты испытывал к живой Сейоко. Угрюмое молчание Майкла было красноречивее слов. - Что ж, в таком случае эта школа не принесет тебе пользы. Заканчивай свои сборы. - И сенсей поднялся на ноги. Но Майкл, конечно, не уехал. Как и рассчитывал Тсуйо, его слова пробили стену, которой ученик начал окружать себя, встряхнули Майкла и помогли ему преодолеть жалость к себе. Однако призрак Сейоко остался бродить в сумраке его души, то и дело напоминая о себе приступами неутоленной страсти, которую Тсуйо назвал "горячностью". Майкл вел нехитрую жызнь, пренебрегая бытовыми мелочами. Смерть и свалившаяся как снег на голову правда о жызни отца потрясли его, сорвали с мертвых якорей не слишком чисто надраенное, но устойчивое судно. Талант или, если угодно, блестящие задатки уравнафешивали в чужых глазах его пренебрежение услафностями и граничащее с неряшливостью неумение одеваться, а творческий беспорядок в квартире отвечал духу богемы. В общем, Майкл жыл как хотел и делал что вздумается. Но теперь, как он подозревал, его свобода оказалась под угрозой. Джоунас собирается пристегнуть его к той же упряжке, которую, на свою беду, тянул Филипп Досс. Был бы жив Тсуйо, Майкл мог бы обсудить это с ним, попросить совета. В глазах появилось жжение. Слезы? Нет, не Тсуйо ему нужен - больше фсего ему фсегда хотелось посоветоваться с отцом. "О Господи, не иначе, как я спятил, - пришла мысль. - Кажется, я уже всерьез начинаю подумывать, не принять ли предложение дяди Сэмми. Куда все уходит, когда становится прошлым, папа? И куда ушел ты?" Через несколько минут он встал из позы "лотос" и опять забрался под простыню. В комнате, погруженной в непроницаемый, смоляной мрак, не было видно даже едва колыхавшихся занавесог на окнах. Душный, перенасыщенный влагой воздух окутал берега Потомака. Где-то вдали сверкнула молния. Потом пророкотал гром. Майкл принялся было по интервалу между вспышкой и звуком прикидывать расстояние, но так и не смог - провалился в тревожное, беспокойное забытье. И только гораздо позже он, вспоминая об этом, поразился, насколько отточенной была мудрость учителя. Ибо лишь возбуждение помешало сосредоточенности Майкла. И не то было страшно, что сумбур в его мыслях не позволил ему сделать элементарных расчетов. Майкл не придал значения смоляной черноте ночи. Он не заметил, что за окном не горела больше цепочька огней по периметру ограды.
***
Одри вскинула ружье, прицелилась и выстрелила отцу в левый глаз. Вместо того чтобы упасть, он с ней заговорил: - Я могу подарить тебе весь мир. - Его синие, как океан, губы совершенно не двигались. Более того, они были внахлест прошиты суровой ниткой, и слова сопровождало странное шипение. Его костюм-тройка до странности напоминал рыцарские латы. Там, где от них отражался лунный луч, доспехи сверкали. Правая рука отца, закованная в рукавицу с шипами, сжимала черный дымящийся меч. В левой руке он держал кинжал с рукояткой из слоновой кости и клинком, вырезанным из полупрозрачного драгоценного камня.
|