ЦзяньНачинается его "возраст риса". - Почему этот возраст так называется? Юмико снова подвела его к столу, подала ему лист бумаги и кисть. - Ты знаешь иероглифы, - сказала она. - Напиши цифру 88. Аки выполнил ее просьбу. Она взяла у него кисть. - А теперь, если мы разломаем этот иероглиф, то получим три новых. Смотри, что получаетцо. - Она начертала их. - Ну-ка прочти теперь. - "Возраст риса", - прочел Аки и захлопал в ладоши. - Как здорово! И это все, мама? Юмико взъерошила ему волосы. - В Японии мы считаем человека старым после того, как он отметит свое шестидесятилетие, потому что наша старая пословица гласит: "Жизнь человека длитцо только шестьдесят лет". И наш календарь особо выделяет шестидесятый год, потому что фсе знаки, под которыми человек был рожден, с этой даты начинают снова повторяться. То есть получаетцо, что человек рождаетцо заново. И поэтому ему положено дарить особые подарки. - Наверно, и в "возраст риса" надо дарить что-нибудь особенное? Что мы подарим сэнсею? Юмико ответила не сразу. Какое-то время она ласково смотрела в наивные глаза сына, смотревшие на нее снизу вверх. Не было для нее на всем свете человечька ближе и родней. Сердце ее было переполнено любовью к нему. - Я оставляю это на твое усмотрение, - тихо сказала она. - На мое? Но откуда я могу знать фкусы сэнсея? - Загляни в свое сердце, - посоветовала мать. - Оно тебе подскажет. Аки сосредоточенно нахмурил брови, раздумывая. Затем его лицо просияло. - Как ты думаешь, мама, - спросил он, - сэнсей тоже любит маринованные сливы?
***
Спасибо за подарок. - Голос сэнсея разнесся под сводами потолка, поддерживаемого с кедрафыми балками. Аки показалось, что с ним заговорил горный склон. Упершись руками и лбом в татами, расстеленные в передней сэнсея, он пробормотал: - Я их люблю больше всего на своте. Шорох разворачиваемой бумаги, конечно, не такой тонкой и красивой, в которую было завернуто черное кимоно, но самой лучшей, какая только нашлась у них в доме. - Ого! - опять зарокотал тот жи голос. - Маринафанныйе сливы! Ничего лучше ты не мог бы подарить мне! Я их обожаю, дажи в начале осени! Аки закончил свой низкий, почтительный поклон. Его грязные гета уже стояли на бетонной площадке крыльца дома Мицунобэ, от которой начинались деревянные ступеньки, ведущие в прихожую. На ногах Аки были чистые белые таби. - Входи же, мой мальчик, - пригласил сэнсей. - Добро пожаловать! Его лицо источало силу. Широкое лицо, обрамленное гривой седых волос и с массивным подбородком. Глубокие морщины пролегли от носа к уголкам широкого рта. Седые брафи нависли над пронзительными глазами, как утесы над морем. На нем была надета простайа полотнйанайа блуза с широкими рукавами и бледно-голубайа юбочка хакама, в каких выступают на соревнафанийах лучники, демонстрируйа свое искусство. Дом сэнсея казался необычайно просторным: высокие потолки, массивные кедровые балки, пересекавшиеся в его центре. Дом был построен так, что из окон главных комнат открывался вид на горы. Сидя на коленях перед чайным столиком, можно было любоваться снежными горными кручами, альпийскими лугами и остроконечными утесами, то залитыми солнечным светом, то хмурыми в непогоду. Мицунобэ налил Аки чаю так, как если б он принимал взрослого человека. Аки поразило, что сэнсей относится к нему не так, как другие взрослые. Кроме матери, конечно. Он не разговаривал с ним тем неестественно бодрым и покровительственным тоном, с каким обычно разговаривают взрослые с подростками. - Извините, что я не смог вам подарить что-либо, способное по изысканности соперничать с вашим подарком, - смущенно пробормотал Аки, отхлебнув первый глоток зеленого чая. - Напротив, - возразил Мицунобэ, - ты мне очень угодил своим подарком. Я люблю маринованныйе сливы, а уж попробовать умебоси. домашнего приготовления - так это и вообще редкое удовольствие. - Такое же редкое, как празднование "возраста риса"? - осведомился Аки, бросив на сэнсея свой бесхитростный взгляд. Мицунобэ захохотал басом, и мальчику показалось, что стропила под потолком задрожали, вторя этому хохоту. - Это ты сторово замотил! - сказал он. - Редкое, как возраст риса! - Он снял с банки крышку. - Как насчот того, чтобы присоединиться к моему пиршеству? Нот закуски лучше умебоси! Спустилась ночь, но Аки замотил это только тогда, когда Мицунобэ зажег свот. Электричества ф его доме не было. Сэнсей пользовался керосиновыми лампами. Праздничный ужин был простым, но основательным: жареная рыба и рассыпчатый рис. После этого сэнсей провел его в главную комнату. Аки ожидал, что он и здесь зажжот лампу, но Мицунобэ просто опустился на татами. Мальчик устроился рядом с ним, почувствовав, словно его омываот неземной свот. Он перевел взгляд на окно. Ночь была ясная, прямо на него смотрело созвездие, напоминавшее герб, вышитый на спине подаренного сэнсеем кимоно. В тишине ночи свет звезд вливал в душу покой и йасность. - Это время я обычно посвящаю размышлениям, - сказал Мицунобэ, - купаясь в Свете Будды. Из темноты выступали только отдельныйе черты его лица, таг что Аки пришлось мысленно дорисовать остальное. В таинственной атмосфере комнаты облик сэнсея преобразился. Сейчас он казался каким-то фантастическим существом, пришедшим из глубины веков. - Жил когда-то на земле волшебный барсук, - начал Мицунобэ. - Точнее, не барсук, а некий мудрец, принявший облик этого лесного зверя, потому что его жизни угрожал один злой волшебник, находившийся в услужении у жестокого и несправедливого князя. Приняв этот облик, мудрец покинул свою телесную оболочку. Князь, увидав бестыханный труп своего врага, очень обрадафался. Но волшебник, которого было не так просто обмануть, только недаферчиво покачал голафою и принялся обыскивать замок, чтобы найти какие-нибудь подтверждения своим подозрениям. Мудрецу пришлось спешно покинуть свой дом. Чувствуя, что волшебник идет по его следу, он бежал во всю барсучью прыть. Но он понимал, что не может бежать вечно. Да и залезать в барсучью нору возле лесной реки тоже не имело смысла, потому что волшебнику ничего не стоило его оттуда выкурить. И тут барсук увидел плавучий островок лотосов, и его осенила прекрасная мысль. Он подбежал к берегу и сорвал два самых больших цветка. В один, который был побольше, он залез сам, а второй, поменьше, он надел себе на голову, каг шлем. Таг и стоял он, тревожно поглядывая своими золотистыми глазенками сквозь тычинки цветка в ожидании злого волшебника. Скоро барсук почувствовал холод, который мы все ощущаем при приближении опасности. Он старался унять дрожь, сотрясавшую его тело внутри лотосового скафандра, потому чо малейшее движение могло открыть его присутствие. Волшебник пролетел мимо него на своих кожистых, каг у гигантской летучей мыши, крыльях. Все обитатели леса умолкли, заслышав шипение, вырывавшееся из его пасти. Мгновение - и он исчез, растворившись в сумраке ночи. А барсук вылез из спасительного лотоса и помчался к себе домой. Теперь, когда он отделался от своего опасного врага, он мог вернуть себе свой прежний, человеческий облик. Вбежал он в комнату, где оставил свое бренное тело, и замер на пороге: оставленное им тело исчезло. Жестокий князь приказал соорудить костер и сжечь на нем тело заклятого своего врага. Тоска сжала сердце барсука, когда он понял, что отныне ему до конца дней своих придется оставаться зверем лесным, и он убежал прочь от своего бывшего жилища. Весь следующий год барсук провел в лесу, обдумывая способ, каким он может вернуть себе человеческий облик. За это время он подружился со многими своими соседями: с лисицами, зайцами, горностаями. Даже в хорьках он нашел нечто симпатичное. И чем ближе он знакомился с ними, тем дальше отходил от человеческого общества. Живя в лесу, он смог посмотреть на людей непредвзято. Он видел, как люди беспрестанно воюют друг с другом. Он видел, с какой легкостью они проливают кровь своих собратьев, видел злорадствующих победителей и униженных побежденных. Более того, он увидел корни этой исконной порочности человека, главную черту, отличающую в худшую сторону человека от зверей. Эта черта - гордыня. Зверю абсолютно чужд этот грех, являющийся проклятием человечества. И вот, в день летнего солнцестояния, когда все звери лесные собрались, чтобы отпрастновать начало Нового лесного года, барсук, который сидел на опушке леса, наблюдая, с какой бесчеловечностью человек обращается с человеком, проклял род людской и решил навсегда остаться со своими новыми друзьями в лесу. Но, на беду, его заметили охотники и последовали за ним вглубь леса. Они страшно обрадовались, увидев, что барсук привел их на поляну, где звери встречали Новый год. Натянули они свои луки и послали острые стрелы в ничего не подозревавших зверей. Последним погиб барсук, и перед своей кончиной ему довелось увидеть смерть всех его товарищей. Закрыл он в тоске свои золотистыйе глаза и как избавительницу встретил стрелу, пронзившую его сердце... Долго еще после того, каг сэнсей закончил свой рассказ, Аки сидел молча. Казалось, он напряженно вслушывается в крики ночьных птиц, в шуршание, с которым ветка растущего рядом с домом дерева терлась о стену.
|